По словам Неофитова, наказание за означенное преступление не может превышать того, к которому Плеханов уже приговорен судом. К исполнению своей просьбы Неофитов побудил его, Плеханова, главным образом обещанием устроить ему освобождение из-под стражи как лицу, сознавшемуся в сбыте интересующих судебную власть билетов и могущему обнаружить их подделывателей. Билет Купеческого банка в 60 тысяч рублей Плеханов видел у Щукина, который часто запирался с Неофитовым в его камере; Верещагин участвовал в сбыте переделанных билетов; десятитысячный билет Промышленного банка, переделанный им через Матусевича из билета в 100 рублей, Верещагин хотел подделать под один из билетов, похищенных у генерала Фролова, и сбыть его за деньги для новых розысков потерпевшему Фролову и судебному следователю Победимову. Тюрин занимался подделкою билетов в замке, а Зильберман комиссионерствовал по этому делу. Тюрину он, Плеханов, заказал переделать билет из 100-рублевого банкового билета, находившегося у арестанта Судзиловского. На приобретение этого последнего билета Плеханов дал Зильберману 45 рублей, но билета не получил. 5-процентные банковые билеты, данные им, Плехановым, для размена Озерецковскому, были получены от Неофитова, но не за сбытый билет, а просто с просьбою устроить размен их через кого-либо из знакомых. Щукин лично занимался подделкою и переделкою билетов, которые сбывал через посещавших его жену Александру Казимирову и Огонь-Догановского. Жидкости и вообще снадобья, необходимые для вытравления и переделки билетов, Щукину доставляла его жена. Он отдал ей билет Купеческого банка в 60 тысяч рублей в присутствии Плеханова. Вообще, все показания Плеханова представляют прямой оговор в переделке и сбыте переделанных банковых билетов Неофитова, Верещагина, Тюрина, Щукиных, Зильбермана и некоторых других. Верещагин: во время содержания своего в Басманной части в 1873 г. действительно по уговору с Иванисовым и Матусевичем устроил переделку принадлежащего ему 100-рублевого билета Промышленного банка в билет на 10 тысяч рублей с целью подделать один из билетов, похищенных у генерала Фролова, и тем ввести в заблуждение как потерпевшего, так и судебного следователя Победимова, с которых и получить деньги. В Московском тюремном замке по мысли и указаниям Неофитова и под его непосредственным руководством были правильно организованы подделка, переделка и сбыт подделанных и переделанных банковых билетов. В преступлениях этих принимали участие, кроме Неофитова, в качестве главного деятеля, Щукин, Тюрин и Андрей Сидоров — в качестве подделывателей, Плеханов и Зильберман (в замке), а Щукина и Огонь-Догановский (вне его) — в качестве сбытчиков-комиссионеров. Он, Верещагин, сам принимал участие в переговорах и распоряжениях о переделке и сбыте билетов и по совету Иванисова хотел исходатайствовать себе освобождение из-под стражи под денежное обеспечение, внесши таковое переделанными банковыми билетами, добытыми от Неофитова. Затем на основании хотя и чрезвычайно подробных, но местами сбивчивых объяснений Верещагина, оказывается совершенно невозможным точно определить не только степень участия каждого из вышепоименованных членов общества, организованного Неофитовым для переделки и сбыта банковых билетов, но и отделить обстоятельства, лично известные Верещагину, от тех, о которых он показывает по слухам и собственным своим соображениям. Тем не менее, в общем рассказ Верещагина представляется оговором всех обвиняемых, согласным с вышеприведенными данными, обнаруженными следствием. Из показаний Верещагина, между прочим, видно, что Неофитов в Московском тюремном замке в 1872 году пользовался исключительным положением и чрезвычайно сильным влиянием на окружавшую его среду арестантов. Он представлял центр, вокруг которого группировались Верещагин, Плеханов, Щукин, Иванисов и многие другие. В кружке, составившемся таким образом при Неофитове, происходили под его руководством постоянные разговоры и совещания о совершении разнообразнейших преступлений для приобретения денег. Неофитовым на этих совещаниях был даже выработан и изложен план целого преступного общества, учрежденного на началах промышленной ассоциации для добывания денег посредством преступлений. Общество это, управляемое советом из председателя и трех членов, должно было руководить преступною деятельностью своих членов, указывать им наилучшие способы для совершения преступлений и всячески при совершении их содействовать, для чего снабжать членов своих деньгами из основного складочного капитала общества. Прибыль, выручаемая членами такой шайки посредством преступлений, должна была частью делиться между ними, частью идти на увеличение основного капитала. Одним из главных средств общества имело быть помещение на должности и места, важные при совершении преступлений и сокрытии их следов, членов общества, снабженных всевозможными подложными документами. Мысль о таком преступном обществе, правильно, твердо и широко организованном, должна была осуществиться прежде всего в Московском тюремном замке и выразиться в сбыте кружком арестантов, с Неофитовым во главе, поддельных, переделанных и похищенных ценных бумаг.
Щукин: все относящиеся до него показания обвиняемых и свидетелей ложны. Его оговорили в переделке и сбыте банковых билетов вследствие того, что он отказал Неофитову, Плеханову и Верещагину в деньгах, которые они требовали с него за то, чтобы не запутывать его в дело. Переделкою и сбытом банковых билетов занимались оговорившие его обвиняемые, в особенности же Неофитов, а также и другие арестанты Московского тюремного замка. Он же, Щукин, в преступлении этом никакого участия не принимал. Обвиняемые Константин Карлович Зильберман и Андрей Макарович Сидоров, не признавая себя виновными во взводимом на них преступлении, никаких удовлетворительных объяснений в оправдание свое не представили, причем Сидоров показал, что из найденных у него по обыску подозрительных предметов большая часть принадлежала содержавшемуся вместе с ним арестанту Державину, а жидкости в пузырьках он употреблял как лекарство от зубной боли. Арестант Державин, освобожденный из-под стражи, за нерозыском остался неспрошенным. Обвиняемая Александра Казимирова-Щукина, также не сознаваясь в сбыте переделанных билетов, показала, что никакого билета Купеческого банка в 60 тысяч рублей она у мужа своего не видала и такого билета ни от него, ни от Огонь-Догановского не получала. С Огонь-Догановским ей случалось бывать в замке у мужа своего Щукина и вместе выходить оттуда. Обвиняемый Константин Платонович Огонь-Догановский, не признавая себя виновным в принятии от Щукина заведомо подложного билета Купеческого банка в 60 тысяч рублей, показал, что, будучи товарищем Щукина по совместной с ним службе в Учетном банке, он посещал его в тюремном замке. Однажды Щукин пригласил его к себе письмом и, выразив желание отдать ему прежний долг 5 тысяч 300 рублей по векселю, предложил взять у него и где-либо заложить означенный билет в 60 тысяч рублей. Боясь обыска при выходе из замка, он, Огонь-Догановский, согласившись на предложение Щукина, просил его поручить своей жене Александре Казимировой пронести этот билет из замка. Выйдя оттуда вместе с Щукиной, он, Огонь-Догановский, зашел к ней на квартиру и получил у нее упомянутый билет. Рассматривая его впоследствии вместе с конторщиком своим Михайловым, он усомнился в доброкачественности и действительности билета, который поэтому и возвратил Щукиной для передачи ее мужу. Билет этот он показывал многим служащим у него в конторе. Когда же по жалобе их на него, Догановского, возникло о нем предварительное следствие и показаниями служащих поднят был вопрос о виденном ими у него билете, то он, Догановский, о происхождении его заявил следователю и предложил даже свои услуги к разысканию этого билета и получению его от Щукина, в чем, однако же, не успел. Находившийся у него вексель Щукина он, Догановский, уничтожил из боязни того, что вексель этот, найденный при обыске, укажет на близкие отношения его к Щукину. Показаниями умершего обвиняемого Аркадия Владимировича Иванисова положительно удостоверяется: 1) подделка и переделка в Московском тюремном замке банковых билетов и сбыт их оттуда; 2) участие в этих преступлениях Щукина, Верещагина, Плеханова, Зильбермана и других арестантов; 3) первенствующее значение и деятельность при тех же преступлениях арестанта Неофитова; 4) сильное влияние его на окружавших его арестантов и совершенное подчинение их его убеждениям, советам и указаниям.
XXIДворянин Николай Петрович Калустов заявил судебному следователю, что в конце августа 1873 года, во время содержания его под стражей по делу о краже у Артемьева, он поручил обвиняемому по этому же делу дворянину Николаю Ипполитовичу Дмитриеву-Мамонову заложить бриллиантовые серьги и золотые браслеты, присланные ему актрисой Императорских Московских театров Авдотьей Николаевной Голодковой. Мамонов, заложив эти вещи у купца Дмитриева, вырученные за них 250 рублей привез Калустову, который из означенных денег отдал Мамонову 150 рублей — 125 рублей для внесения через следователя на удовлетворение потерпевшего от кражи Артемьева, а 25 рублей для уплаты за карету, взятую Мамоновым для разъездов по делам Калустова. Через несколько времени Мамонов сказал Калустову, что предназначенные для Артемьева 125 рублей он передал товарищу прокурора Московского окружного суда Шадурскому, наблюдавшему за производством следствия по делу о краже у Артемьева. То же Мамонов сказал Шпейеру и Петру Калустову. На самом же деле оказалось, что деньги 125 рублей Мамоновым по назначению переданы не были. Около того же времени Мамонов, вовсе не имевший денег, стал кутить в саду Шато-де-Флер, в Петровском парке. Приведенное заявление Николая Калустова подтвердилось при следствии показаниями брата его Петра Калустова, Павла Шпейера, Авдотьи Голодковой и Ивана Дмитриева. Обвиняемый Николай Ипполитович Дмитриев-Мамонов, не отрицая как получения им от Калустова 125 рублей для передачи потерпевшему Артемьеву, так и того, что деньги эти по назначению им переданы не были, показал, что он истратил их частью на карету, в которой ездил по делам Калустова, а частью, с согласия последнего, на разные мелочи, которые он, Дмитриев-Мамонов, не упомнит. Объяснение Мамонова опровергается показанием содержателя каретного заведения Дмитрия Петровича Емельянова, из которого видно, что за карету, взятую для Калустова, последний заплатил сам, затем Мамонов уже для себя брал карету на три дня и заплатил за нее 21 рубль.
