Илья Кукулин - Машины зашумевшего времени

Илья Владимирович Кукулин — кандидат филологических наук, доцент Школы культурологии Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики» (НИУ ВШЭ) (Москва), старший научный сотрудник Международного центра истории и социологии Второй мировой войны и ее последствий (НИУ ВШЭ), старший научный сотрудник Школы актуальных гуманитарных исследований Российской академии народного хозяйства и государственной службы при Президенте РФ (Москва).

Мне показалось полезным написать эту книгу, чтобы заполнить лакуну, образовавшуюся в гуманитарных исследованиях за последние четверть века. Яркие теории, объясняющие историю русского авангарда, с одной стороны, и исследования русской неподцензурной литературы советского периода, с другой, до недавнего времени мало соотносились между собой. Положение стало меняться только в последние годы[1]. Еще важнее, что и те и другие исследования ограничены именно российским материалом — если не считать работ, объясняющих происхождение русского художественного авангарда, например, от французского кубизма или от других инокультурных эстетических движений. Последующая эволюция русского авангарда и развитие русской неподцензурной литературы советского периода почти не контекстуализированы в пространстве эволюции европейских и американских культур. При всем своеобразии русского авангарда или феномена русской неподцензурной литературы они не были экзотическими явлениями в европейском контексте. Надеюсь, что эта книга дает концептуальные средства, помогающие избавиться от такой экзотизации, основанной на культурном эссенциализме.

В книге я старался уклониться от пересказа исторических сведений об известных, оформленных художественных течениях, таких как футуризм, кубизм или конструктивизм, — и потому, что по этому вопросу существует много исследований, и потому, что, как я полагаю, монтаж в искусстве стал методом, по своему значению выходящим далеко за пределы этих течений. Именно поэтому я склонен скорее анализировать решаемые отдельными авторами эстетические проблемы, чем указывать названия групп и направлений.

Той же установкой на объединение разных подходов в исследовании монтажа объясняется и наличие в моей книге сведений, по отдельности хорошо известных историкам различных национальных литератур (русской, германской, французской, литературы США…), историкам философии или киноведам, равно как и цитат, которые многие специалисты могут счесть хрестоматийными. Однако объединение этих разнородных данных в рамках единого контекста — истории многообразных типов семантизации монтажа как эстетического метода — позволяет очертить контуры нового проблемного поля, в котором можно выделить ранее не описанные «силовые линии» развития культуры XX века. Такая перекомпоновка контекста дает новые данные, чтобы критически обсудить существующие концепции соотношения авангарда и социалистического реализма в искусстве.

Все неоговоренные переводы иноязычных цитат и названий выполнены автором книги.

В своей работе я пользовался постоянными консультациями коллег. Если у этой книги и есть достоинства, то этим я во многом обязан их рекомендациям. Недостатки работы — целиком на моей совести.

Я благодарен Полине Барсковой, Ивану Болдыреву, Оксане Булгаковой, Михаилу Габовичу, Борису Гаспарову, Александру Дмитриеву, Евгению Добренко, Владимиру Забродину, Галине Зелениной, Зиновию Зинику, Валерию Кислову, Науму Клейману, Клаудии Кривеллер, Юрию Левингу, Станиславу Львовскому, Елене Михайлик, Дарье Невской, Сергею Панову, Никите В. Петрову, Яну Пробштейну, Ричарду В. Темпесту и Александру Эткинду. Благодарю Сергея Зенкина, Марка Липовецкого и Михаила Ямпольского, которые согласились быть рецензентами этой книги — их консультации тоже были для меня очень важны. Я глубоко благодарен Елене Шумиловой, которая поддержала меня и взяла на себя труд правки рукописи.

Книга подготовлена на основе статей, ранее опубликованных в журналах, в том числе с системой внутреннего рецензирования (peer-reviewed journals). Значительная часть текста написана заново, однако я благодарен редакторам и внутренним рецензентам, которые дали мне ряд ценных рекомендаций.

Идея статьи, положенной в основу главы о Солженицыне, была в свое время поддержана покойным Леонидом Константиновичем Козловым, который дал мне несколько важнейших источниковедческих и киноведческих рекомендаций.

Я благодарю мою маму Эллу Кукулину и мою тещу Елену Броннер, которые помогали нашей семье в течение всех последних лет. Это дало мне возможность, выполняя все прочие обязательства, интенсивно заниматься научными исследованиями.

Есть человек, чья помощь при работе над этой книгой — как и над всеми иными моими работами — была совершенно неоценима. Это моя жена и коллега Мария Майофис. Без ее постоянной поддержки, советов и научных консультаций эта книга не могла бы быть написана.

P. S. Позволю себе завершить эту вступительную заметку постскриптумом не вполне академического характера.

Я начал работу в одну эпоху, а заканчиваю в другую. 1 марта 2014 года завершился исторический период, начавшийся в 1987–1988 годах с перестройки в СССР и антикоммунистических восстаний в Восточной Европе. Того мира, к которому я, как мне казалось, привык, больше нет.

В этой ситуации я задаю себе вопрос: кому и зачем могут быть интересны те историко-культурные сюжеты, о которых я говорю в своей книге? Можно утешаться стоическими мыслями о том, что плоды научного познания нужны всегда и имеют самостоятельную, не прикладную ценность — всеми теми гносеологическими императивами, о которых говорил Макс Вебер в своей знаменитой лекции «Wissenschaft als Beruf» («Наука как призвание и профессия», 1918), прочитанной 7 ноября 1917 года, ровно за год до начала революционных событий в Германии. Но сегодня положения этой лекции дают только интеллектуальное успокоение, а этого недостаточно.

В новой ситуации те сюжеты, о которых говорит эта книга, видятся острее и иначе, чем прежде. В разные периоды XX — начала XXI века художники-нонконформисты чудесным образом возвращали искусству способность сопротивляться идеологии национальной исключительности, государственной агрессии, монологической самоуверенности, застывшим претензиям на величие. Всем этим установкам они противополагали подвижность образов, многоголосие мира, отсутствие единственной, привилегированной точки зрения, чувство, что история не закончена, — и осознание права каждой частной человеческой жизни, потерянной в ее потоке, на собственный, пусть и тихий голос. Они не только изобретали новые методы, но и использовали старые, прежде служившие идеологизированному искусству и, казалось, безнадежно сросшиеся с задачами социального конструирования.

Способность современного искусства придавать методам радикального авангарда социально-критический пафос, возвращаться от массовой к индивидуализированной этической точке зрения не всегда заметна, но очень устойчива. Иначе говоря, этическая рефлексия в искусстве обнаруживает удивительные способности к регенерации даже в самых неподходящих условиях. Сегодня изучение этой регенерации приобретает далеко не только историко-культурный смысл.

Русская литература советского периода, как и русская культура в целом, была разделена на три отдельных поля, или «русла» — легальную, неподцензурную и эмигрантскую. Ни одно из этих полей не было цельным, и на каждом историческом этапе каждое из них имело очень сложную морфологию и динамику. Такая «многосоставность» делает особенно трудной задачей изучение того, как соотносились и взаимодействовали эти поля в прошлом и какое влияние каждое из них оказывает на сегодняшние культурные процессы.