На основе принципа системности языка строится и такое хорошо известное грамматическое понятие, как нулевая морфема (форма, флексия, аффикс), введенное в языкознание Ф. Ф. Фортунатовым и Бодуэном де Куртене до опубликования «Курса общей лингвистики» Ф. де Соссюра. Ведь именно отсутствие всякого окончания у слова коров определяет у него форму род. пад. мн. ч. по противопоставлению с наличием у этого слова соответствующих падежных окончаний в парадигме склонения (корова, корове, коровой, коровы и пр.).
Положение о системном характере языка находит свое приложение в современной лингвистике применительно ко всем его сторонам, но в наибольшей мере к фонетическим элементам.
Указывая на то, что фонемы любого языка нельзя рассматривать изолированно, вне всей его фонологической системы и тем более сопоставлять изолированные фонемы одного языка с изолированными фонемами другого языка, несмотря на их кажущуюся схожесть, Г. Глисон пишет: «Что, собственно, означает утверждение, что и в английском языке и в языках лома, луганда и киова существует фонема (b)? Почти ничего, если нельзя доказать, что (b) во всех этих четырех языках в некотором отношении одно и то же. Но, как мы уже видели, фонему можно определить лишь применительно к данной речевой форме. Каждый из языков имеет свою собственную систему фонем и свою систему противопоставлений фонем. Получилось так (по причинам частично нелингвистического порядка), что для обозначения одного и того же звука в каждой из этих систем был выбран знак (b). Это случайное совпадение — единственное связующее звено между данными четырьмя язы<56>ками, и таким образом приведенное выше сопоставление с лингвистической точки зрения бессмысленно. Английское (b) — звонкий лабиальный взрывной, только одна такая фонема в этом языке. В языке лома (b) — это один из четырех звонких лабиальных взрывных, которые отличаются друг от друга еще каким-нибудь дополнительным признаком. В языке луганда (b) включает два аллофона: звонкий лабиальный взрывной, и звонкий фрикативный, который встречается так же часто, как и первый. (b) в языке киова используется для обозначения звонкого лабиального фрикативного, так как звонкого взрывного, обозначаемого данным условным знаком, в нем нет. Наше утверждение, что английский язык, лома, луганда и киова похожи, поскольку они имеют фонему (b), будет равносильно тому утверждению, что эта шляпа, это платье и эта пара туфель одинаковы по размеру, так как все они обозначаются единым номером» [60] 60.
Значение принципа системности языка для исторического изучения подчеркивает В. Георгиев. Он указывает сначала на то, что «сравнительно-исторический метод дает возможность установить изменения в истории языка, раскрыть закономерности его развития, но он обычно не объясняет причины, которые вызывают эти изменения. Изучение структуры (системы) языка позволяет раскрыть эти причины». И далее пишет: «Следующий пример может иллюстрировать это положение. Историческое изучение болгарского языка показывает, что древнеболгарские окончания прилагательных — ъ, — а, -о, — и, -ы, — а изменились в новоболгарском в 0, -а, — о, -и. Сравнительно-историческое изучение только констатирует эти изменения, но не дает им объяснения. Язык представляет собой «систему систем», которые взаимообусловлены и связаны в одно целое: изменения в какой-либо из этих систем вызывают изменения в других системах. Упомянутые древнеболгарские формы ясно отличались одна от другой по своим окончаниям (первоначально, вероятно, и форма жен. рода ед. числа отличалась от аналогичной формы средн. рода мн. числа ударением). Но позже, вследствие изменения ы в и и стяжения окончания мужского и женского рода, мн. числа<57> простой формы и окончания мужского рода ед. и мн. чисел сложной формы совпали. Тем самым система различения по роду во мн. числе была нарушена, и, кроме того, она нарушалась вследствие идентичности окончаний ед. числа женского рода и мн. числа среднего рода. Началось смещение (перекрещивание) систем «рода» и «числа». Двузначность морфемы — а (жен. рода ед. числа и средн. рода мн. числа) в одной и той же системе словоизменения затрудняла восприятие говорящего, для которого существенна необходимость различения рода и числа. Это нарушение отношений между двумя системами ликвидировалось устранением формы нова мн. числа средн. рода. Таким образом, снова получились ясные соотношения: нулевая флексия — мужской род, а — женский род, о — средний род, и — множественное число» [61] 61.
Приведенные примеры убедительно демонстрируют связь и взаимозависимость элементов языка. Вместе с тем они указывают и на то, что понятие системы в противоположность Соссюру недифференцированно применяется как к функционированию языка (синхронический план), так и к развитию языка (диахронический план). Отвлекаясь временно от этого обстоятельства (к нему, как к чрезвычайно важному, мы вернемся позднее), обратимся к рассмотрению вопроса о том, можем ли мы определить язык лишь как систему. Достаточным ли является это определение, оказывается ли оно исчерпывающим в отношении действительной природы языка?
Чтобы ответить на этот вопрос, надо сначала договориться о содержании понятия «система», так как нечеткость самого этого понятия часто вносит путаницу в понимание природы языка. Различие в толковании данного (ныне широко принятого и в советском языкознании) понятия могут наглядно показать цитаты из общих курсов А. С. Чикобава и А. А. Реформатского. Первый из них в разделе, специально посвященном характеристике языка как системы, пишет: «Язык есть не простое скопление множества слов (с аффиксами или без аффиксов) и из них произвольно составленных сочетаний. Каждый язык существует в виде системы, составные части которой находятся в определенной, закономерной связи друг<58> с другом» [62] 62. Несколько выше, характеризуя само понятие системы, он пишет: «Что характерно для системы вообще? Каковы основные признаки системы? Из одного предмета (факта) никакой системы нельзя образовать; чтобы получить систему, необходимо иметь ряд предметов (фактов). Но не всякое множество дано в виде системы; множество может быть хаотическим, неупорядоченным или же организованным, упорядоченным. Упорядоченным оно будет тогда, когда определено взаимоотношение элементов, являющихся составными частями целого. Простейший пример: в аудитории восемьдесят парт, эти парты можно расположить в десять рядов — по восемь парт в ряду — с проходом посередине (по четыре парты с одной и другой стороны прохода). Те же восемьдесят парт можно навалить в аудитории безо всякого порядка, одну поперек другой (или одну над другой). В первом случае мы будем иметь упорядоченное множество, во втором же — неупорядоченное, хаотическое» [63] 63.
Уже эти две цитаты дают возможность определить систему двояким образом: как всякое упорядоченное (и, как показывает пример с партами, механическое) множество или же как образование, составные части которого находятся в определенной, закономерной связи друг с другом. Свое толкование понятия системы предлагает А. А. Реформатский, выступая вместе с тем против одного из двух вышеприведенных определений системы. «Ни в коем случае, — пишет он, — нельзя подменять понятие системы понятием внешней механической упорядоченности; при внешней упорядоченности качество каждого элемента не зависит от целого (поставим ли мы стулья по четыре или по восемь в ряд и будет ли их 32 или 64, — от этого каждый из стульев останется таким же, как если бы он стоял один).
Члены системы, наоборот, взаимосвязаны и взаимообусловлены в целом, поэтому и число элементов и их соотношения отражаются на каждом члене данной системы…» [64] 64. Затем он дает свое определение системы:<59> «Система — это единство однородных взаимообусловленных элементов» [65] 65. Это определение в применении к языку выглядит следующим образом: «В пределах каждого круга или яруса языковой структуры (фонетического, морфологического, лексического, синтаксического) имеется своя система, т. е. все элементы данного круга выступают как члены системы… Системы отдельных ярусов языковой структуры, взаимодействуя друг с другом, образуют общую систему данного языка» [66] 66.
Даже не останавливаясь на смешении понятий структуры и системы, которые чередуются друг с другом в неясной последовательности в данном определении, мы вскрываем в нем такие же противоречия, как и в двойственной характеристике системы у А. С. Чикобава. У А. А. Реформатского язык выступает как система систем, но это не система однородных (что входит у него в обязательную характеристику системы) элементов, так как системы фонетических, морфологических, лексических и синтаксических элементов никак нельзя назвать однородными. Тем самым определение языка как системы (в трактовке А. А. Реформатского) оказывается неправомерным. Но это только логическое противоречие, которое, видимо, можно легко устранить. Другое противоречие иного порядка.
