выступает единство признаков фонемы в результате их взаимодействия и притом свободного взаимодействия. Другими словами, релевантность признаков фонемы не есть какая-нибудь школьная банальность; но это – один из необходимых принципов фонемы как единораздельной структуры, как того, что в математике называется упорядоченным множеством.
Членораздельность звуков речи и диалектика этой членораздельности
Нетрудно заметить, что указанные выше признаки фонемы с их совместимостью, неоднородностью и релевантностью, являются не чем иным как только характеристикой того, что обычно именуется членораздельностью звуков речи. И, собственно говоря, мы тут опять-таки ничего нового не говорим, а только стремимся довести это слишком интуитивное представление о членораздельности до степени единораздельного представления о звуке, до степени его структуры и модельного построения.
При этом, однако, необходимо учитывать то, что обычно не учитывается в тех случаях, когда заходит речь о совместимости, неоднородности и релевантности [14]. Когда мы говорим о совместимости и несовместимости, а также об однородности и неоднородности и, наконец, о релевантности и нерелевантности, мы оперируем здесь не с такими категориями, которые были бы метафизически-разрозненными и друг в отношении друга дискретными, но с такими, которые в реальной речи постепенно и незаметно переходят друг в друга и в пределе сливаются в один континуум. Указанные три пары понятий являются теми тремя парами полярностей, внутри которых возможны какие угодно мелкие и едва заметные переходы. Мягкость, напр., несовместима с твердостью. Но мягкость и твердость являются здесь только полярными признаками, только предельными обобщениями. На самом же деле существует самая разнообразная степень мягкости, т.е. самая разнообразная степень перехода от мягкости к твердости и бесконечное число промежуточных звеньев между мягкостью и твердостью.
Это обстоятельство нисколько не должно мешать понятию членораздельности, о котором мы сказали выше. Звуки человеческой речи действительно членораздельны, но раздельность эта – не метафизическая, а диалектическая. Если брать языки всего земного шара, то в них всегда найдется такое промежуточное звено, которое нам приходится помещать между двумя признаками, объявленными как несовместимые. То, что мы считаем раздельными и несовместимыми признаками есть только узловые пункты на общей линии непрерывного становления и самих звуков и их отдельных признаков. От наличия такого рода становления структурная членораздельность речи не только не проигрывает, но, наоборот, становится еще более яркой. Здесь, как и везде, осуществляется та диалектика прерывности и непрерывности, которая достаточно хорошо продумана в нашей общей философии равно как и в нашей общей математике.
Теперь мы можем подвести итог всему сказанному о фонеме или, другими словами, дать ее определение как модели. Фонема есть любая совокупность (или множество) релевантных неоднородных признаков, соотнесенных с тем или другим звукам речи и образующих собою его смысловую картину, заново организованную на другом субстрате.
Представитель традиционного школьного языкознания в этом случае просто говорит о том, что каждый звук речи обладает известными признаками; тут же дается и перечисление этих признаков. Представитель математической лингвистики тоже исходит из существующей и единственно возможной основной совокупности звуков данного естественного языка в известный его период и тоже перечисляет признаки этих звуков. Но в то время как традиционное языкознание остается только на этой простой элементарной позиции по отношению к звукам речи, математическая лингвистика хочет понять эти звуки речи структурно. И в этом ее единственное, но зато огромное преимущество в сравнении с традиционным школьным языкознанием. Это становится еще виднее, когда от простого определения фонемы как звуковой модели мы перейдем к вопросам о взаимодействии этих фонем и к их классификации. Однако, прежде чем перейти к этому, рассмотрим еще один существенный момент фонемы как модели.
Фонема, фонемоид и физико-физиолого-психологический субстрат
Традиционное языкознание обычно не употребляет названных здесь терминов, но, несомненно, по крайней мере, в том или ином виде пользуется соответствующими понятиями. В самом деле, уже с первых уроков по языку мы начинаем понимать, что очень многие слова пишутся вовсе не так, как они произносятся, и что для орфографии, как бы она ни была условна, всегда имеются те или иные исторические или теоретические основания. Мы, например, приветствуем друг друга, говоря «доброго дня». Однако с точки зрения непосредственного слышания нужно было бы писать не «доброго», но «добрава», причем тут нужно было бы писать даже не «добрава», но употреблять какие-нибудь другие знаки вместо «а», поскольку тут мы вовсе не произносим обыкновенного и настоящего «а». Спрашивается: является ли это «а», или, вернее, это редуцированное «о» в двух последних слогах данного слова действительно фонемой или чем-нибудь другим? Если это «а» в данном случае есть фонема, то что же такое то «о», которое мы здесь пишем? Возникает весьма существенная путаница, которую можно устранить только путем введения нового термина.
Назовем тот звук речи, который реально произносится и слышится в живом потоке речи, т.е. в самых разнообразных позициях, не фонемой, но фонемоидом. Тогда тот звук «о», который мы в данной флексии родительного падежа мыслим, но не слышим, будет называться у нас фонемой. И, очевидно, для такой фонемы очень мало только одного слышания, т.е. очень мало того физико-физиолого-психологического субстрата, который в данном случае приведен в действие. Наоборот, от этого субстрата совершенно необходимо отвлекаться и конструировать какой-то другой звук, который иногда не имеет ничего общего с реально произносимым и реально слышимым звуком. Как же происходит такого рода абстракция, необходимая для фонемы?
Очевидно, изучаемый нами звук необходимо наблюдать в живом потоке речи, т.е. в самых разнообразных позициях, и ставить вопрос о том, какое влияние производит на данный звук та или иная позиция и какое звучание необходимо считать здесь основным, относя его деформацию к воздействию на него всего фонетического контекста. Только после определения этого основного звучания мы можем от фонемоида перейти к фонеме.
Кроме того, этот вопрос осложняется еще и тем, что для определения фонемы в ее отличии от фонемоида часто приходится обращаться также и к истории языка. Другими словами, лексико-грамматический критерий играет далеко не последнюю роль при установлении фонемы. Некоторые исследователи ставят установление фонемы в самую прямую и непосредственную зависимость от ее лексико-грамматической стороны. Так, С.И. Бернштейн [15] пишет:
«Единство и обобщенность фонемы опираются на функциональную семантическую и морфологическую эквивалентность альтернантов, т.е. на их взаимную исключаемость и взаимную заменяемость в определенных позиционных или фонетико-морфологических условиях».
Мы бы, пожалуй, не стали связывать так близко установление фонемы с ее лексико-грамматическими функциями. Тут ясно только то, что лексико-грамматическая функция действительно весьма помогает нахождению фонемы и что она имеет несомненно
