Заметьте себе, это процесс общий для самых разных наук и при этом совершенно объективный: все названные «лингвистики» с разными «приставками» появились совсем не потому, что кто-то сел и выдумал новую науку. Так не бывает. Если появилось и укрепилось новое научное направление, значит, для этого были объективные и субъективные причины.
Объективные – т. е. возникли какие-то проблемы и в самой науке (теоретические), и, что особенно важно, вне ее (практические), которые «по-старому» не решаются. Субъективные – т. е. сами ученые осознали, что надо работать «по-новому», что «старая» наука в чем-то уже не годится.
Казалось бы, не так трудно это осознать. А на самом деле в науке, в том числе и в лингвистике, нередко разыгрываются подлинные драмы. Конечно, лучшие из ученых старого поколения всегда чувствуют веяние времени и способны до самых последних дней идти вперед, вслед за новыми задачами и новыми идеями. Таким был недавно скончавшийся профессор Московского университета Петр Саввич Кузнецов. Воспитанный на «традиционной» лингвистике, он все время удивлял своих коллег странным, с их точки зрения, направлением своих интересов. Петр Саввич оказался первым нашим профессиональным лингвистом, который занялся африканскими языками, так сказать, «дедушкой советской африканистики». Он был первым нашим лингвистом, серьезно отнесшимся к машинному переводу и понявшим его не только прикладную, но и теоретическую значимость для самой лингвистики. А в последних своих работах он всерьез занялся проблемами происхождения человеческой речи. Он не следовал за модой: он ее создавал. Но так, к сожалению, бывает не всегда.
Но оставим субъективные причины в стороне и займемся объективными.
Начнем с самóй лингвистической науки. Как и любая наука, она развивается по определенным законам. И, видимо, можно сделать известные выводы о тенденциях ее дальнейшего движения, если попытаться выяснить, есть ли такие закономерности развития, которые были бы общи для всех наук.
Такие закономерности, безусловно, есть. О них (применительно к своей науке – физиологии) прекрасно написал в своей книге известный советский физиолог Н. А. Бернштейн. Ученый пришел к следующему выводу. Сначала любая наука проходит стадию эмпирического собирания фактов. В это время она еще не наука в точном смысле слова, а «становится наукой... в тот момент, когда она оказывается в состоянии применить к каждому явлению своей области два определяющих вопроса: 1) как происходит явление и 2) почему оно происходит».
Наша нынешняя лингвистика уже достаточно хорошо знает, «как происходит явление». Она разработала сложную и изощренную систему понятий и методов описания разных языков и описания процессов исторического развития языков. И в этом отказать ей никак нельзя.
Скажем больше: она, как это и описывает Н. А. Бернштейн, перешла уже от качественной характеристики явлений к их количественной характеристике. Лет пятнадцать назад наделало много шуму появление у нас так называемой математической лингвистики. Наиболее рьяные ее сторонники, главным образом из числа профессиональных математиков (а не лингвистов), тут же заявили о том, что «качественная» лингвистика вообще не имеет права на существование. Подобного рода «уничтожающие» заявления вообще редко соответствуют реальному положению вещей, а здесь это был просто призыв из одного тупика в другой.
Поэтому какой бы изощренной описательная лингвистика ни была, но на второй вопрос, о котором пишет Н. А. Бернштейн, она ответить не в состоянии: вопрос «почему?».
Это совершенно понятно. Ведь как человек говорит, зависит не только от того, о чем он говорит. А наша лингвистика может оперировать как следует только с этой стороной вопроса, да и то далеко не полностью. Здесь необходимы новые подходы, необходима совместная работа представителей разных специальностей. Ведь речь человека управляется не только собственно языковыми, а и психологическими факторами, и психолингвистическими (т. е. касающимися внутренней организации высказывания), и социально-психологическими (т. е. относящимися к различным употреблениям языка в человеческом обществе), и социологическими, и этнографическими, и антропологическими, и другими.
Сейчас в лингвистике как раз такой период, когда мы уже дали явлениям языка (речи) исчерпывающую описательную характеристику и перешли к «постановке всех суждений об этих явлениях на почву строгой причинности и... формулированию законов протекания в зависимости от этих явлений» (Н. А. Бернштейн). На наших глазах создается новая лингвистика – лингвистика, которая будет располагать достаточными возможностями, чтобы ответить и на вопрос «почему?». Но для этого она должна многому научиться у смежных с ней наук: логики и психологии, физиологии высшей нервной деятельности и антропологии, социологии и этнографии...
Социолингвистику, психолингвистику, этнолингвистику часто называют науками. Едва ли это науки. Пройдет какое-то, не очень долгое, если судить по нынешним темпам научного развития, время, и лингвистика снова «примет в себя», интегрирует все эти «науки». Один из молодых американских лингвистов, вернее, этнолингвистов, – Делл Хаймс в рецензии, опубликованной еще в 1965 г., писал, что дело идет к созданию «общей теории места языка в социальной жизни», «эволюционной теории языка», которая включит в себя и лингвистику, и психолингвистику, и социолингвистику.
Он считает, что такая наука будет создана в начале XXI в. Думаю, что с ним можно согласиться.
Конечно, согласившись, надо хорошенько разобраться в одном вопросе, от которого американцы нередко отмахиваются. Это вопрос о философской основе подобного рода общей теории языка. Для нас здесь, собственно, не существует и вопроса: такой основой может быть лишь марксистско-ленинское учение о человеке и обществе – исторический материализм.
Итак, что касается внутренних тенденций эволюции лингвистики, у нас есть основания думать, что она коренным образом изменится. Чтобы заниматься языком, к началу XXI в. нужно будет знать многое и многое из того, чему сейчас не учат на филологических факультетах.
Учтите это и постарайтесь не оказаться в положении лингвистов нашего поколения, которым пришлось, так сказать, в пожарном порядке овладевать такими несвойственными «традиционному» лингвисту вещами, как математика, психология, социология.
Но хватит о внутренних тенденциях – поговорим теперь о внешнем «давлении» на лингвистику со стороны практики.
Если посмотреть, как обстояло дело в лингвистике за последние полвека, то можно легко увидеть, что таких практических задач, которые стояли бы перед лингвистикой, вынуждая ее к дальнейшему развитию, было крайне мало. Разве что обучение иностранному языку, которое часто именовалось прикладной лингвистикой. Как ни странно, но здесь лингвистика сыграла в какой-то мере даже отрицательную роль. Она породила так называемый переводно-грамматический метод: языку учили, как географии или истории, – не учили общаться на этом языке, а заставляли учить правила. Это случилось, кстати, именно потому, что лингвистика не знала, почему мы говорим, а только как мы говорим. А чтобы научить человека говорить, нужно знать ответ и на вопрос «почему?».
В 50-х годах появились еще две мощные области, в которых языкознание нашло практическое применение. Одна из них, конечно, машинный перевод. Он пережил свой взлет, когда кое-кому казалось, что пройдет два-три, от силы десять лет – и мы сможем с одного конца машины заложить томик «Войны и мира», а из другого вынуть готовый английский перевод чуть ли не в сброшюрованном и переплетенном виде. Потом взлет сменился чем-то вроде упадка. Упадка, впрочем, не было: просто стало ясно, что никаких легких и быстрых успехов здесь добиться не удастся (серьезным специалистам это было ясно с самого начала!).
Другая область менее известна и значительно более ответственна. Это – афазиология. Афазией называют такое состояние человека, когда из-за ранения, опухоли или другого повреждения мозга он оказывается не в состоянии говорить и понимать речь. Чтобы восстановить у него способность говорить, надо хорошо знать, как человек говорит. Поэтому врачи-афазиологи стали серьезно заниматься лингвистикой,
В дальнейшем, в 60–70-е годы, возникло еще множество задач, для решения которых потребовалась лингвистика. Все их даже нет возможности перечислить. Поэтому мы остановимся только на некоторых.
Как-то ко мне пришел за советом молодой лингвист из одной латиноамериканской страны, получивший образование в московском Университете дружбы народов. Он интересовался, куда можно обратиться, чтобы в его страну приехал советский ученый, занимающийся вопросами так называемого языкового строительства, и помог местным специалистам. Оказывается, в его стране, где наряду с испанским есть множество местных индейских языков, эти языки описаны плохо, почти не преподаются в школе, нет учебников и словарей на них и т. д. Нужно все это создать, нужно дать возможность маленьким индейцам научиться читать и писать на их родном языке. Все это – дело лингвиста, а точнее – социолингвиста.
