Гэндальф с самого начала говорит о двойственности его натуры: «Он очень вспыльчив и прямо-таки ужасен, когда рассердится, но в хорошем настроении вполне мил» — и этот образ сохраняется вплоть до того момента, когда путешественники видят насаженную на кол голову гоблина и прибитую к дереву шкуру варга: «Беорна страшно было иметь врагом. Но им-то он был теперь друг». Друг условный, конечно, как пришлось бы узнать гномам, осмелься они взять его пони с собой в Черный Лес. Беорн — выходец из древнего мира, существовавшего еще до появления сказок, не знающего жалости и Женевских конвенций. Удивительно и очаровательно в нем, пожалуй, то, что при всем этом он вегетарианец, ведущий образцовое экологическое хозяйство и всегда готовый посмеяться, что никак не противоречит его происхождению. В Беорне соединились и ужились черты героев «Беовульфа» и «Саги о Хрольфе Жердинке».
Из древней литературы Толкин взял не только загадки и персонажей, но и место действия. В другой поэме из «Старшей Эдды» — «Skírnismál», или «Поездка Скирнира», — есть строфа, которая, по-видимому, подсказала Толкину не меньше, чем строфы из вышеупомянутого «Списка гномов». Предыстория такова: бог Фрейр, страстно влюбленный в великаншу, отправляет к ней своего слугу Скирнира, чтобы тот замолвил за него слово, и дает ему в помощь своего коня и свой волшебный меч. Скирнир героически принимает поручение и обреченно говорит, обращаясь не к Фрейру, а к коню:
Myrct er úti, mál qveð ec ocr fara
úrig fiöll yfir,
Þyr[s]a Þióð yfir;
báðir við komomc, eða ocr báða tecr
sá inn ámátki iötunn.
Переводится эта строфа так:
Сумрак настал, нам ехать пора
по влажным нагорьям
к племени турсов;
доедем ли мы, или нас одолеет
ётун могучий?
Это вполне в духе Толкина — в каком-то смысле отбросить контекст и искать вдохновения в словах, в названиях. Его не интересуют ни Фрейр, ни Скирнир, ни любовь великанши, но, по-видимому, он задался вопросами о том, каково на самом деле значение слова úrig и что за «племя турсов», о котором говорится в поэме. Один из возможных ответов на второй вопрос состоит в том, что турсы — вид орков, поскольку в древнеанглийском языке есть сложносоставное слово orc-Þyrs. Слово úrig редакторы немецкой версии поэмы предлагают переводить как «сырой, блестящий от влаги». Толкин, видимо, предпочел вариант «туманный», намекающий на сокрытые от глаз пейзажи. Бильбо в «Хоббите» делает ровно то же, что собирался сделать Скирнир: пересекает Туманные горы и проходит по местам, населенным орками. Однако оба события происходят явно, а не остаются навеки маячить на краю сознания, как в древнескандинавской поэме.
Черный Лес (Mirkwood) Толкин создавал точно так же. В поэмах «Эдды» несколько раз упоминается Myrcviðr. Герои-бургунды скачут сквозь «Myrcvið inn ókunna», «чащу Мюрквид», на свою погибель, к вождю гуннов Атли (Атилле). В поэме «Об убийстве Хейдрека и требованиях Хлёда», которая входит в упоминавшуюся уже «Сагу о Хейдреке», гунн Хлёд требует от своего сводного брата-гота часть наследства, и в том числе «hrís Þat it mæta, er Myrcviðr heitir», «знаменитую рощу, что Мюрквид зовется»[22]. Судя по всему, древнескандинавские писатели сходились в том, что Мюрквид расположен на востоке и представляет собой некую границу — может быть, между горной грядой и степью. Но об этом опять-таки не говорится прямо. И Толкин снова действует по той же модели: продумывает подробности, делает Черный Лес «неизведанным» и почти буквально непроходимым, оставляет за ним роль места, которое не миновать при походе на восток, но при этом населяет его эльфами.
Как мы теперь знаем, до написания «Хоббита» Толкин уже больше двух десятилетий занимался созданием эльфийской мифологии, записав ряд историй, из которых потом сложилась книга «Сильмариллион» и гораздо более подробный многотомник «История Средиземья». Однако в 1937 году он приводил лишь скупые сведения об истории эльфов, упоминая о ней в главе 3 в связи с Элрондом, другом «людей, у которых в предках числились эльфы и открыватели Севера», в главе 12, говоря про «язык эльфов, которому [люди] научились в эпоху, когда мир был несказанно прекрасен», и больше всего в длинном абзаце в главе 8, где идет речь о лесных, высших, солнечных, морских и подземных эльфах[23].
На создание образа лесных эльфов для «Хоббита» Толкина вдохновил один-единственный отрывок из среднеанглийской поэмы «Сэр Орфео», которую он перевел на современный английский язык много позже, в 1975 году. В этой поэме есть известные строки, в которых король Орфео, скитаясь в одиночестве и душевной боли по диким местам после того, как его жену похитил король фэйери (поэма представляет собой сильно измененный пересказ классического мифа об Орфее и Эвридике), видит, как фэйери выезжают на охоту. В переводе Толкина этот отрывок выглядит так:
There often by him would he see,
when noon was hot on leaf and tree,
the king of Faerie with his rout
came hunting in the woods about
with blowing far and crying dim,
and barking hounds that were with him;
yet never a beast they took nor slew,
and where they went he never knew[24].
Первым признаком наличия в Черном Лесу эльфов стал мчащийся олень — он врезался в отряд гномов, когда те переправлялись через заколдованный ручей в главе 8 «Хоббита». Когда олень перемахнул через поток и упал, сраженный стрелой Торина, «до них донеслись приглушенные звуки рогов (dim blowing of horns) и что-то вроде собачьего лая. Гномы сразу примолкли, прислушиваясь, — казалось, откуда-то с севера доносится шум большой охоты».
Орфео воспринимает охоту смутно (dim), поскольку не понимает, находится ли он в том же мире, что и фэйери, которые преследуют зверя, но никогда его не добывают. Для гномов эта «смутность» или «приглушенность» имеет более приземленный смысл — они ведь находятся в Черном Лесу, где все плохо видно и даже плохо слышно. Но суть и там и там одна: могущественный король едет по своим королевским делам в мире, который навечно закрыт для посторонних и вторгающихся в чужие владения.
Толкин существенно дополнил эту историю сведениями из своей собственной мифологии (такими как подземная крепость) и из народных сказок о феях (фэйери), которые при появлении чужаков сразу же исчезают, но в целом действовал тем же методом, что и в случаях с загадками, Беорном, именами гномов и названиями мест: брал фрагменты древней литературы, раскрывал заложенные в них прозрачные намеки на дополнительный смысл и составлял связный и последовательный рассказ (то, что авторы старинных поэм то ли не сумели, то ли не удосужились сделать).
В «Хоббите» есть еще одно очевидное заимствование из древней героической поэзии — это беседа Бильбо со Смогом, где Толкин особенно явно использует анахронизм, играя на противопоставлении старого и нового. На вкус Толкина, в древней литературе было слишком мало драконов — по его подсчетам, всего три: Miðgarðsorm, или Мировой Змей, который должен был уничтожить бога Тора, когда наступит Рагнарёк, конец света в древнескандинавской мифологии; дракон, с которым сражался Беовульф и которого он убил ценой собственной жизни; и Фафнир, павший от руки древнескандинавского героя Сигурда. Первый из них был чересчур огромен и мифичен для истории, рассказанной в человеческих масштабах. У второго были кое-какие интересные элементы, но он остался безгласным и не имел явно выраженного характера (хотя Толкин заимствовал из «Беовульфа» сюжет о том, как вор крадет чашу, а потом возвращается с товарищами втринадцатером). Однако по большей части Толкину оставался только третий дракон, Фафнир. В поэме «Fáfnismál», или «Речи Фафнира», из «Старшей Эдды» Сигурд поражает дракона снизу, из ямы, над которой тот проползает, — возможно, это и есть один из тех «колющих и режущих ударов, ударов снизу, сбоку и сверху», о которых вспоминают гномы, обсуждая в главе 12, «как убивали драконов в жизни и в сказках». Однако Фафнир умер не сразу. Он еще двадцать две строфы беседовал с героем, и Толкин немало почерпнул из их разговора.
