Въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ посланіе св. Іакова сходно по характеристическимъ особенностямъ съ посланіемъ къ Евреямъ. Разумѣется, по стилю первое совершенно отлично: онъ изящный, отрывистый, живой, острый, по временамъ живописный, если не сказать—поэтическій. Но въ его вокабулярѣ равно господствуютъ разнообразіе и обширность, а по искусному пользованію греческимъ языкомъ этотъ писатель не ниже никого изъ другихъ новозавѣтныхъ писателей. Особенны для него сложныя ἀδιάκριτος, ἀκατάστατος, ἀνέλεος, ἀπείραστος, ἀποκυέω, ἀφυστερέω, δαιμονιώδης, θανατηφόρος, κακοπαθία, κατιόομαι, νομοθέτης, πολύσπλαγχνος, σητόβρωτος, χρυσοδακτύλιος, „книжные“ термины ἀποσκίασμα, βρύω, ἔμφυτος, ἐνάλιος, κατήφεια, ὄψιμος, παραλλαγή, ῥυπαρίασ, τροπή, τροχός, τρυφάω и картинныя ἀνεμίζω, αὐχέω, δίψυχος, εὐπρέπεια, ο̇λολύζω, ῥιπίζω, σήπω, φλογίζω, φρίσσω, χαλιναγωγέω. Это посланіе имѣетъ до семидесяти словъ, свойственныхъ только ему, между тѣмъ посланіе къ Евреямъ, которое почти втрое больше, превосходитъ это количество едва на сотню, а 1-е Петрово, почти равное по величинѣ съ Іаковлевымъ, менѣе, пожалуй, на десятокъ по числу своихъ особенныхъ терминовъ. Думаютъ, что нѣкоторыя изъ Іаковлевыхъ словъ,—напр.,—πολύσπλαγχνος, χρυσοοδακτύλιος,—образованы самимъ писателемъ.
Пропорціонально своему краткому объему—посланіе св. Іуды столь же характерно по терминологіи, какъ и Іаковлево. Слова и фразы въ родѣ ἀποδιορίζω, ἄπταιστος, ἐκπορνεύω, ἐπαγωνίζωμαι, ἐπαφρίζω, μεμψίμοιρος, παρεισδύω, σπιλάς, φθινοπωρινός, πρὸ παντὸς τοῦ αἰῶνος, θουμάζοντες πρόσωπα достаточно обозначаютъ его индивидуальность.
Вокабуляръ Петровыхъ посланій представляетъ то явленіе, что изъ ста двадцати и одного словъ, находимыхъ въ нихъ и не встрѣчающихся болѣе въ Новомъ Завѣтѣ, только одно (ἀπόθεσις)—общее для обоихъ посланій, между тѣмъ каждое изъ нихъ содержитъ, приблизительно, по равному количеству особенныхъ терминовъ, а именно: первое около шестидесяти трехъ, второе до пятидесяти семи, хотя по объему они относятся почти какъ семь къ пяти.
Апокалипсисъ, самый яркій евраистическій и оріенталистическій обращикъ литературы въ Новомъ Завѣтѣ, обязанъ своею лингвистическою индивидуальностію не столько вокабуляру (—хотя лишь ему свойственны слова и фразы въ родѣ βασανισμός, δράκων (о діаволѣ), ἐγχρίω, ἐνδώμησις, ζηλεύω, ἡμίωρον, ὁ θάνατος, ὁ δεύτερος, θειώδης, τὸ ἱππικόν, κατάθεμα, κατήγωρ, κολλούριον, κρυσταλλίζω, ἡ κυριακὴ ἡμέρα, μεσουράνημα, ὅπου… ἐκεῖ, πελεκίζω, ποταμοφόρητος, τὸ σιρικόν, στρηνιάω, τιμιότης—), сколько неустранимому невниманію къ принятымъ условностямъ греческой грамматики, чему образцы ὁ ἀμήν, ἀπὸ ὁ ὢν καὶ ὁ ῆν καὶ ὁ ἑρχόμενος, ἀνὰ εῖς ἕκαστος, δὶς μυριάδες, ὅμοιον υἱὸν ἀνθρώπου, φωνη λέγων, ἡ οὐαί, οὐαί вь сопутствіи винит. пад. (VIII, 13. XII, 12), ἐδόθη μοι κάλαμος… λέγων и пр.: сюда же можно причислить наклонность къ употребленію именит. пад., хотя здѣсь дѣло не столь ясно въ указанномъ смыслѣ (ср. I, 5. II, 18. III, 12. VII, 4. IX, 14. XIV, 12. 14. XIX, 11). Отступленія отъ обычныхъ законовъ греческой конструкціи повременамъ столь смѣлы и капризны, что иногда возбуждается даже вопросъ, не есть ли этотъ трудъ—по крайней мѣрѣ, частію—механическое воспроизведеніе арамейскаго оригинала?
Неотрицаемая индивидуальность нѣкоторыхъ новозавѣтныхъ писателей побуждаетъ насъ предостеречь противъ увѣреннаго преувеличенія маленькихъ варіацій во фразеологіи до степени доказательства различія по авторству или существенной разницы по мысли. Измѣненія въ вокабулярѣ писателя, даже въ его стилѣ, могутъ вызываться обсуждаемымъ предметомъ, или характеромъ и обстоятельствами адресуемыхъ лицъ, а то бываютъ ничѣмъ инымъ, какъ разными манерами, которыя временами овладѣваютъ и потомъ смѣняются новыми у всѣхъ писателей — кромѣ самыхъ опытныхъ. Напр., уже отмѣчено (см. W. Н. Simcox, The Writers of the New Testament, p. 37), что св. Павелъ для выраженія „во всемъ“ употребляетъ ἐν πάντι въ посланіяхъ къ Ѳессалоникійцамъ и Коринѳянамъ (12 разъ), а въ пастырскихъ посланіяхъ ἐν πᾶσιν (6 [5] разъ), между тѣмъ въ посланіи къ Филиппійцамъ (IV, 12) соединяются оба: ἐν παντὶ καὶ ἐν πᾶσιν (ср. 2 Кор. XI, 6). Съ другой стороны, сходство, даже совпаденія, по языку, иногда достойныя замѣчанія у различныхъ новозавѣтныхъ писателей (для примѣра ср. Павловы посланія и І-е Петрово, или 1-е Петрово и Іаковлево, или же писанія св. Луки и посланіе къ Евреямъ), представляютъ проблемму, которую не мѣсто обсуждать здѣсь. Достаточно подчеркнуть, что они указываютъ на раннее возрастаніе отличительной религіозной терминологіи, ставшей общимъ достояніемъ въ широкихъ кругахъ среди братства вѣрующихъ; слѣдуетъ имѣть въ виду и то, что не все взаимное вліяніе христіанскихъ вождей одного на другого исчерпывалось только взаимодѣйствіемъ ихъ чрезъ свои писанія. Сверхъ сего, и совпаденія и разности въ вокабулярѣ располагаютъ насъ снова напомнить, что новозавѣтный греческій языкъ—не изолированный, а можетъ быть правильно оцѣненъ лишь при изученіи въ его соотношеніяхъ съ письменнымъ и розговорнымъ языкомъ апостольскаго періода.
VI. Проблеммы.Въ этомъ трактатѣ намекалось уже не разъ, что еще много неизвѣстнаго касательно разныхъ деталей, относящихся къ новозавѣтному языку. Этой неизвѣстности не должно преувеличивать, и она не такого свойства, чтобы порождать неясность насчетъ общаго содержанія библейскаго ученія. Однако въ ея устраненіи равно заинтересованы и ученый филологъ и христіанинъ. Откровенное признаніе сего служитъ необходимымъ предвареніемъ для терпѣливаго изученія и разслѣдованія, какими только данная неясность и можетъ быть уничтожена. Сверхъ и помимо предметовъ неясныхъ отъ недостатка историческихъ свѣдѣній—напр., „крещеніе мертвыхъ ради“ (1 Кор. XV, 29), о „дарѣ языковъ“ (1 Кор. XIV и др.), апостольскомъ „жалѣ въ плоть“ (2 Кор. XII, 7) и пр.,—есть пункты лексикографическаго и грамматическаго свойства, гдѣ руководящими толкователями еще не достигнуто единодушія и гдѣ—посему—требуются новыя ученыя разысканія.
Среди первыхъ (лексикографическихъ) пунктовъ можно указать: ἀρπαγμός (Филипп. II, 6; въ новозавѣтномъ греческомъ языкѣ совсѣмъ или насколько сглажено и потемнилось различіе между отглагольными словами на -μα, μός и -σις?), τὴν ἀρχὴν (Ιн. VIII, 25), ἐμβριμάομαι (Μρκ. I, 43. Ιн. XI, 38 и др.), ἐξουσία (1 Кор. XI, 10), ἐπερώτημα (1 Петр. ΙII. 21), ἐπιβαλών (Мрк. XIV, 72), ἐπιούσιος (Mѳ. VI, 11. Лк. XI, 3), εὐπερίστατος (Евр. XII, 1), κατοπτρίζωομαι (2 Κορ. III, 18), κεφαλιόω (Мрк. XII, 4), κοσμικός (Евр. IX, 1), ὁδὸν ποιεῖν (или ὁδοποιεῖν у Мрк. II, 23), παραρυῶμεν (Евр. II, 1), προεχύμεθα (Рим. III, 9), σπιλάδες (Іуд. 12), συναλίζωμαι (Дѣян. I, 4), συνκρίνοντες (1 Кор. II, 13), τροπῆς ἀποσκίασμα (Іак. I, 17), τροχὸς γενέσεως (Іак. III, 6). Далѣе: каково различіе—или насколько оно соблюдалось новозавѣтными писателями—между ἅλλος и ἕτερος (напр., Гал. I, 6 сл.), βούλομαι и θέλω (напр. Mѳ. I, 19), εἰμί и ὑπάρχω (напр., Филипп. II, 6) и др.? Насколько сближаются случаи сочетаній съ εἰς и съ ἐν, а разница между нѣкоторыми падежами послѣ предлоговъ (напр., πρός) у классиковъ насколько становится незамѣтною? Всегда ли εἰς τό съ неопред. накл. выражаетъ цѣль (намѣреніе)? Какое различіе между εἵγε и εἵπερ? Всегда ли διότι равняется „потому что“? Гдѣ ὅτι равнозначуще причинному почему (Мрк. IX, 11. 28), а εἰ вводитъ ли прямой вопросъ? Употребляетъ ли св. Павелъ 1-е лицо мн. ч. объ одномъ себѣ? и др. и др.
