Введение в общую теорию языковых моделей - Алексей Федорович Лосев

и других элементов языка должно быть диалектическим. Это означает, что работа, предпринятая нами в предыдущем, является только предварительной. Она была проведена для элементарного описания некоторых фактов языка, вернее же сказать, для известной их констатации.

Необходимо предварительно приучиться наблюдать структурные модели в языке, и необходимо сначала отойти от слепого эмпиризма и грубого натурализма в этой области. Задачей предыдущего изложения и была попытка привлечь внимание читателя к некоторым не просто слепо-эмпирическим и не просто натуралистическим наблюдениям в области естественных языков. Языковед, имеющий дело с естественными языками, никогда не может быть слепым эмпириком или грубым натуралистом. Ведь его задачей все равно является установление каких-нибудь закономерностей изучаемых им естественных языков. А эти закономерности уже сами по себе далеко выходят за пределы слепого эмпиризма и ни в какой мере не сводятся на простые натуралистические наблюдения и объяснения. В предыдущем мы предлагали только расширить эту область изучения закономерностей и еще дальше уйти от слепого эмпиризма. Делали мы это путем таких описаний, которые нам представлялись наиболее простыми и очевидными. Но, повторяем, простое описание даже и в абстрактных областях еще не есть подлинная наука. Подлинная наука всегда есть некоторого рода объясняющая система, конечно, не застойная, не неподвижная, не мертвая. Система должна быть подвижной, вечно меняющейся и творческой. Нечего и говорить, что построить такую систему языка – вещь очень трудная и едва ли выполнимая при современном состоянии науки. Тем не менее, принципы такой системы уже и теперь ощущаются весьма интенсивно и во что бы то ни стало требуют своей формулировки. Но основное условие для системы чего бы то ни было есть и ее внутренняя диалектическая самоподвижность и ее внешнее стремление к другим возможным системам.

Итак, изучение языка в качестве диалектической системы есть необходимое условие для построения лингвистики в виде научной дисциплины. Наши предыдущие описательные подходы к языковой модели должны рассматриваться пропедевтически и, даже можно сказать, по преимуществу педагогически. Предстоит полная перестройка всех предложенных у нас выше наблюдений в целях достижения диалектической системы языка, хотя бы только в принципе. Нечего и говорить о том, что наибольшими материалами в этом отношении из всех уровней языка обладает уровень фонематический. Поэтому необходимо испробовать предлагаемую нами объяснительную теорию диалектической системы прежде всего в области фонологии.

Предлагаемые здесь замечания основаны на том, что звуковая модель есть предельно развитое понятие звука речи вообще. Поэтому необходимо начать с обозрения того, что в современной науке называется звуком речи, как понятие этого звука речи доходит до учения о фонеме и как развитие фонологической теории неизбежно приходит к теории звуковых моделей. Этот ряд идей, можно сказать, только резюмирует современную фонологию. Однако в настоящее время уже осознаны или начинают осознаваться разнообразные увлечения и односторонности, которые характерны для последних десятилетий в этой области, и поэтому мы имеем в виду предложить не просто итог современного состояния фонологической науки. Но этот итог должен быть освещен критически и диалектически.

В настоящее время исходят и необходимо исходить из тех звуков человеческой речи, которые существуют сами по себе в их самой непосредственной и наглядной данности. Здесь мы находим следующее.

Первое, что бросается нам в глаза, это почти никак не расчленяемое слухом множество звуков, почти незаметно переходящих один в другой и образующих общую сплошность, которую называют континуумом. Тут нет не только тех языковых значений, носителями которых являются звуки речи, но и сами звуки речи расчленяются пока еще очень слабо и в них не угадывается пока еще ровно никакая закономерность. Чтобы получить представление о таком нерасчленяемом речевом потоке, достаточно услышать речь иностранца, говорящего на незнакомом нам языке. Здесь речевой поток предстает перед нами в чистом виде, и мы почти лишены всякой возможности разобраться в нем даже просто в одном акустическом отношении. Само собой разумеется, чуткий слух сразу же устанавливает здесь те или иные особенности звучания, те или иные интонации, те или иные паузы или повторения одинаковых звуков. Но слух, не вооруженный никакими научными методами или техникой наблюдения, а основанный только на непосредственном восприятии, конечно, не создает никакой почвы для установления закономерностей и остается для него только исходным пунктом.

Все различают в языке две стороны – звук и значение, носителями которого являются звуки. Поэтому всякое языковое явление, даже если отбросить все его детали, всегда обладает по крайней мере двухплановым характером. Что же касается речевого потока в его непосредственной данности, то, очевидно, он лишен всякого двухпланового характера, он не является носителем каких-нибудь внезвуковых значений и берется только сам по себе. Даже и внутри самого себя, поскольку он является чем-то сплошным, он тоже лишен двухплановости, так как иначе каждый звук мы уже фиксировали бы как таковой, что он есть именно сам он, а не какой-нибудь другой звук, и что он означает собою именно то, чем он сам является. Следовательно, здесь ни в каком смысле нельзя говорить о какой-нибудь двухплановости.

Иной раз говорят, используя латинское слово, обозначающее глыбу или бесформенное нагромождение, что исходный речевой континуум отличается характером глобальности. Этот термин хорошо отражает нерасчлененную текучесть речи, когда она является просто какой-то «глыбой», «комом земли» или «слитком».

В этом своем виде речевой поток не имеет никакого отношения к тому, что обычно называется человеческим языком. Ведь язык есть орудие общения; он – то практическое мышление, когда один человек хочет что-нибудь сказать другому и рассчитывает быть понятым; звуки речи имеют для него значение не сами по себе, но – постольку, поскольку они служат этому общению. Но тот исходный речевой континуум, с которого мы начали, ровно ни на что другое не указывает, кроме как только на самого себя и не служит никакому человеческому общению. Он ничем не отличается от прочих звуков, которыми полна природа, и здесь нет ничего специфически человеческого. Всякий попугай может произносить не только звуки человеческой речи, но даже и целые слова, но это еще далеко не означает того, что человек находится с ним именно в человеческом общении.

Ясно, что речевой поток в его непосредственной данности есть какое-то явление, но неизвестно явление чего именно.