Ознакомительная версия.
Таковы факты. Отсылая нас от «Пира» к «Новой жизни», Данте не просто позволяет нам сделать заключение от одного произведения к другому: он к этому обязывает. Donna gentile из «Пира» – не более чем символ; но donna gentile из «Новой жизни» – та же самая дама; значит, она тоже не более чем символ. Но, как и всё, что сам Данте говорит о своем творчестве, этот пункт капитальной важности тоже оспаривается. Оспаривается даже тем, кто, по общему признанию, знает творчество Данте как никто, кто рассмотрел каждую его строку под всеми возможными углами зрения и с поразительным здравомыслием; кто ведет дискуссию с учтивостью, которой никому не удается ни атаковать, ни поколебать. Я говорю, разумеется, о Микеле Барби. По убеждению этого мэтра дантоведения, donna gentile из «Пира» не может быть той же самой, что и в «Новой жизни», потому что в «Пире» Данте осыпает ее похвалами, тогда как в «Новой жизни» покрывает презрением. Так что не может быть, чтобы Данте говорил в этих двух текстах об одном и том же: «Возможно ли поверить, что эта любовь к donna gentile, которая в Vita Nuova называется противной разуму и весьма низкой, – та же любовь к философии, которая объявляется столь благородной в Пире?.. Противоречие между этими произведениями – не столько в суждении об этих двух дамах, сколько в любви, которую испытывает к ним поэт: в Новой жизни дама тоже gentile, однако помысел, заставляющий сердце уступить ей, низок (Vita Nuova, XXXVIII), тогда как в Пире он высок. Никто не говорит о donna gentile из Новой жизни, что она представлена как противная разуму: в этом юношеском произведении ‘противна разуму’ любовь к этой сострадательной донне. И она называется таковой не потому, что желание, говоря вообще и абстрактно, противно разуму, но потому, что такая любовь противна ‘постоянству’, которым должен обладать в данном случае сам разум (op. cit., XXXIX). Противоречие между Новой жизнью и Пиром состоит в том, что в Новой жизни покинуть Беатриче ради donna gentile представляется не разумным, но дурным желанием и пустым соблазном (XXXIX), тогда как в Пире новая дама названа столь добродетельной, что ‘всякая душевная стойкость бессильна перед ней’ (III, 1). Так как в Новой жизни одной даме – Беатриче – противостоит другая, сострадательная и благородная, но не превышающая первую, поэт должен остаться верен своей первой любви; здесь же, напротив, речь идет о переходе к мудрости, и было бы проявлением неблагородства упорствовать в чувственной любви, сколь бы добродетельной она ни была. Ибо всюду, где сияет любовь к философии (здесь нужно точно процитировать слова Данте), ‘все другие виды любви меркнут и как бы потухают, в то время как вечный ее объект решительно побеждает и одолевает все другие предметы’ (Пир III, 14)»[148].
Похоже, у Данте нет шансов. Если он утверждает, что Беатриче – женщина, о. Мандонне и Э. Ару говорят, что она – лишь символ[149]; если он утверждает, что donna gentile – символ, Микеле Барби заявляет, что она – реальность. В итоге оказывается, что все знают, о чем говорит Данте, кроме него самого. К счастью для него и прежде всего для нас, оспаривать заключение М. Барби – не то же самое, что опровергать заявления о. Мандонне. Здесь анализ настолько точен и тонок, что, если в него вкралась ошибка, должно быть достаточно наблюдений самого М. Барби, чтобы показать, в чем она состоит. Как справедливо замечает этот блестящий историк, дело вовсе не в том, что́ именно символизирует donna gentile, а в тех чувствах, которые испытывает к ней Данте. Именно поэтому из того факта, что чувства не тождественны в этих двух произведениях, никоим образом не следует, что donna gentile в них – не одна и та же. Здесь мы должны напомнить уважаемому мэтру тот принцип, которому он сам нас научил: даже если творения Данте похожи друг на друга, как сыновья одного отца, каждое из них существует само по себе и должно рассматриваться как самостоятельная личность. Достаточно согласиться с этой мудростью, чтобы увидеть, что названного противоречия, быть может, вовсе не существует.
Прежде всего, взглянем на факты. В «Новой жизни» Данте только что потерял Беатриче и уже знает, не дожидаясь подтверждающего видбния, что она пребывает с избранными на небесах. С этого момента любить Беатриче означает любить ее пребывающей на небесах и такой, какой она пребывает на небесах. Во всяком случае, если любить ее как должно. Между тем другая любовь открывается перед Данте – любовь благородной и сострадательной донны, которая обещает его утешить. Данте испытывает сильнейшее искушение уступить. Фактически, если он совершил это прегрешение, он совершил его добровольно: его глаза начали «испытывать слишком сильное наслаждение, когда они ее видели» («Новая жизнь», XXXVII). Он сам упрекает себя за эту слабость: называет себя низким – assai vile, и слово vile обладает здесь всей полнотой нравственного смысла. Данте сражается с этим чувством так ожесточенно, что его состояние кажется ему ужасным: questa orribile condizione. Так поэт постепенно начинает забывать Беатриче – ту, забыть которую его должна была заставить только смерть; и в самый момент, когда «неприятель разума» готовился торжествовать, первое видение Беатриче временно изгоняет это скверное желание: cotale malvagio desiderio (op. cit., XXXIX). Тогда все помыслы Данте снова обращаются к Беатриче, слезы его текут вновь: он спасен.
Таковы факты. Предположим, что эта donna gentile была всего лишь символом философии, как утверждает Данте. Что следует из этого для нашей проблемы? Только то, что Данте, сперва любивший земную Беатриче, затем больше года хранивший верность Беатриче небесной, временно уступил искушению утешиться философией и попытался найти в этой новой любви забвение любви прежней. Но первая любовь вернулась, она вновь обрела былую силу, и отныне ей ничто не грозит. Тогда что это за скверный и противный разуму помысел, в котором обвиняет себя Данте? Это помысел заменить любовью к земной вещи – пусть даже такой прекрасной, благородной и блаженной, как философская мудрость, – любовь к небесному: к Беатриче и ее блаженству. Ибо речь идет именно об этом: устремится ли Данте за высшим блаженством, искать которое призывает его небесная Беатриче, или забудет его ради поисков, по следам Аристотеля, единственного земного блаженства? Dimenticare означает по-итальянски не только то пассивное претерпевание, которое мы называем забвением: оно несет в себе – по крайней мере, в своем корне – коннотативное значение изгнания некоторого воспоминания из памяти. В «Новой жизни» философия пытается сделать не что иное, как заставить Данте забыть, что он – вдовец, потерявший Беатриче: «Ed ora pare che vogliate dimenticarlo per questa donna» [ «Теперь, кажется, вы (глаза) стремитесь забыть об этом из-за этой дамы»] (Новая жизнь, XXXVII). В этом смысле нет ничего яснее сонета из главы XXXVIII:
Душа узнать стремится ежечасно
У сердца: «Как с тобою пленены?
Зачем лишь ей одной внимать должны?
Слова иные изгоняешь властно!»
Дилемма, которую ставит здесь контекст в целом, обозначена предельно ясно: или философия, или Беатриче. По завершении этого кризиса мы узнаём, что философии не удалось вытеснить Беатриче. Скверный и противный разуму помысел – изгнать Беатриче – сам оказался изгнанным. Отныне Данте не забудет ее никогда[150].
«Новая жизнь» говорит только это и не требует, чтобы в ней находили нечто большее. Что было бы нужно, чтобы ее свидетельство противоречило другим творениям Данте? Для этого недостаточно, чтобы их сравнение порождало хронологические проблемы. То, что Данте называет «несколькими днями», может совершенно спокойно означать три десятка месяцев или более того. Указания на временную продолжительность в явно символическом произведении не могут оцениваться в той же системе отсчета, что и хронологические указания в «Пире» – произведении по виду историческом. Здесь важна природа фактов и порядок их следования. Чтобы какое-нибудь другое произведение Данте противоречило «Новой жизни», нужно, чтобы оно либо отрицало реальность описанного именно таким образом философского кризиса; либо отрицало конечный триумф Беатриче; либо, наконец, отрицало порядок следования событий, как он вырисовывается из «Новой жизни»: смерть Беатриче, любовь к небесной Беатриче, соблазн заменить ее любовью к философии, окончательное возвращение Беатриче. Похвалы философии, которые можно найти в других местах, при всей их преувеличенности не создают никаких затруднений. Как верно заметил Микеле Барби, дело здесь вовсе не в философии. Как и в «Пире», дама из «Новой жизни» тоже благородна (gentile), очень красива (bella molto), ее любовь весьма благородна (nobilissma). Данте не только спрашивает себя, не было ли это утешение послано ему самой Беатриче: эта дама кажется ему настолько похожей на Беатриче, насколько одно блаженство похоже на другое: «Onde molte fiate mi ricordava de la mia nobilissma donna» [ «Она нередко напоминала мне мою благороднейшую донну»] (Новая жизнь, XXXVI). Что здесь важно, так это чувства Данте к этой донне. Итак, философия предстала перед ним, чтобы заменить Беатриче: скверное и противное разуму желание, если оно имело место; но Беатриче никогда не представала перед ним, чтобы заменить философию в его душе. Значит, нет никакого противоречия между осуждением, которое Данте обращает против собственных поползновений отказаться от Беатриче ради философии, и его последующим превознесением философии, уважающей права Беатриче. Чтобы любить обеих одновременно, ему достаточно было найти место для каждой из них и не давать им мешать друг другу. Удалось ли ему это сделать?
Ознакомительная версия.
