диалектики и свободная от метафизического формализма, попыток заменить ею марксистскую философию, может быть фундаментом быстро развивающейся (особенно в послевоенные годы) у нас и в социалистических странах лингвосемиотики и других областей этой науки.
Очередной задачей в области лингвосемиотики является окончательное преодоление идеалистического понимания языковых знаков и языковой системы, унаследованного в основном от Ф. де Соссюра и доведенного до высокой степени формализации, особенно в глоссематике Луи Ельмслева (1960, 264 – 389) и в дескриптивистике Леонарда Блумфилда (1968).
Близкое знакомство со всеми отраслями современной семиотики может доказать всем интересующимся, что именно лингвосемиотика является образцом для последовательной разработки всех прочих отраслей семиотической науки. Она оказывается также посредницей в интеграции наук в эпоху переживаемой нами научно-технической революции.
1.5. Об идеалистических основах неолингвистики
Вся история языковедческой науки – от древнейших античных дискуссий о характере взаимоотношения между названием и предметом, который обозначается этим названием [7], и до современных споров по вопросу врожденности или неврожденности так называемых глубинных структур – это постоянный поединок между материализмом и идеализмом. Попытки провозгласить современную лингвистику единой наукой (см.: Степанов, 1975) недостаточно обоснованы, ибо
«существующие в современном языкознании направления отличаются друг от друга не только по тем областям исследования, которым оказывается в них преимущественное внимание, не только по тем конкретным методам исследования, которые в них используются, но между ними нередко имеются глубокие принципиальные различия, различия в их философских основах»
(Панфилов, 1977, 13).
Каждая лингвистическая школа, течение или направление так или иначе обязательно сталкиваются с проблемой освещения природы языка. Существуют два прямо противоположных понимания языковой природы: те, кто стоит на философских основах материализма, считают язык объективно существующим материальным явлением, другие определяют языковую структуру как идеальную систему отношений, которая безразлична к звуковой (материальной) реализации, или же считают идеальные образы вещей первичными по отношению к их материальным проявлениям. Естественно, что в этом проявляется отношение ученых к кардинальному вопросу философии. Представители материализма заявляют о своих взглядах открыто. Однако идеалисты не всегда прямо и откровенно говорят о своей приверженности к идеализму и часто прячут свои убеждения за словесным жонглированием.
Правда, существуют и такие лингвистические направления, которые не только не делают тайны из своей зависимости от философии идеализма, а даже откровенно ее афишируют. Но от подобной откровенности они не становятся менее опасными. Любые свои теории идеалисты стремятся представить стоящими выше материализма и опирающимися на новейшие научные данные. К таким откровенно идеалистическим школам в языкознании принадлежит и неолингвистическая школа.
В исследованиях по истории лингвистики этому течению уделяют сравнительно мало внимания (ср.: Березин, 1975; Кондрашов, 1979) или же совсем его игнорируют. Так, Г. Гельбих в своей монографии о языкознании нового времени не только не находит места для характеристики неолингвистики и работ ее основных представителей, но даже не называет их имен (Helbig, 1973). Точно так же не рассматривает неолингвистики и В.И. Кодухов в очерке истории языкознания, который приведен в его учебнике по общему языкознанию (Кодухов, 1974).
Иногда в качестве причины для такого отношения к неолингвистике называют отсутствие единой теоретической платформы и эклектичность взглядов неолингвистов. В этом утверждении есть доля истины, так как представители неолингвистики, действительно, с одной стороны, разделяли мнение о языке как о духовной деятельности и художественном творчестве человека, а с другой – признавали основные положения лингвистической географии Ж. Жильерона и теории языкового смешения и языковой непрерывности Г. Шухардта. Однако, несмотря на очевидное влияние на них идей языковедов, стоявших на материалистических позициях, неолингвисты оставались на идеалистической точке зрения и для каждого языкового изменения пытались найти причину духовного порядка, ибо их исходная позиция определяла язык как исключительно духовную деятельность.
Неолингвистику вполне справедливо считают одним из критических выступлений против младограмматизма в языковедческой науке конца прошлого столетия. В свое время младограмматики выступили с критикой идеалистической теории Гумбольдта о «народном духе» как движущей силе развития языка, романтической концепции развития языка лишь в доисторический период и его упадка в исторический, а также «родословного древа» А. Шлейхера. Они выдвинули лозунг исследования новых языков на основе фонетических законов, которые, по их мнению, действуют без исключений. Признавая в языке, наряду с физической стороной, и сторону психическую, они подчеркнули роль аналогии как одного из проявлений ассоциативного свойства человеческой психики. Достижения младограмматиков общеизвестны. Следует подчеркнуть, что позиции материализма в языкознании были усилены стремлением младограмматиков открыть объективные закономерности функционирования и развития языков, а также их особым вниманием к материальной стороне языка, что в дальнейшем послужило базой для возникновения инструментальной фонетики и лингвистической географии.
Однако младограмматизм не был лишен и существенных недостатков: это и игнорирование теоретических вопросов лингвистики, и безразличие к отдельным разделам науки о языке, и общеизвестный атомизм исследований, и непонимание системности самого языка (см. об общетеоретических установках Г. Пауля в: Чикобава, 1959, 62 – 84). За это младограмматизм заслуженно был подвергнут критике, но сначала не слева, а справа. Первым поднял свой голос К. Фосслер, ставший вождем эстетической школы в языкознании, или неофилологии. Почти одновременно с ним начал свою критику младограмматизма Маттео Бартоли, возглавивший другое правое направление в языкознании – неолингвистику. Ученик известного младограмматика В. Мейера-Любке, он – в противовес младограмматикам – объявил себя неолингвистом. Эта автохарактеристика содержится в выступлении М. Бартоли против понятия «фонетические законы» – этого «самого выдающегося открытия в области лингвистики второй половины XIX столетия» (Georgiev, 1969, 214). Эпиграфом к своей статье «К истокам новолатинского» он поставил следующее:
«Фонетические законы – это не научные открытия, а всего лишь практическое изобретение, придуманное старыми грамматистами и развитое младограмматиками; они остаются теперь и всегда будут недостаточными для неолингвистов»
(Bartoli, 1910).
В этой статье М. Бартоли, опираясь на высказанную уже до него Жильероном идею, что каждое слово языка обладает своей собственной историей (ср. также метод «слов и вещей» Мерингера и Шухардта), резко выступил против унаследованных от прошлого догм, в частности против «умело скомбинированных», но неубедительных и натянутых реконструкций.
К этому времени он уже был автором ряда серьезных работ, среди которых следует особо отметить монографию о далматинском языке. В упомянутой выше статье исследуется конкретный романский языковой материал и делается вывод о сосуществовании в языке фактов новых и архаичных, а также о зависимости соотношения между «новым» и «старым» от территориального распространения языковых фактов. Внимание к последнему аспекту было основой, на которой со временем неолингвистика получит название ареальной, или пространственной (спациальной), лингвистики (см.: Bartoli, Vidossi, 1943).
Одновременно с М. Бартоли или
