Задача научить машину говорить с человеком, безусловно, увлекательна, но и очень сложна. И если сейчас, по мере внедрения в жизнь программы компьютеризации, новичкам есть на что опираться, то это в немалой степени заслуга энтузиастов, уже десятилетия работающих над искусственным интеллектом. К их числу относится и Раймонд Генрихович, а путь его был непростым. Уже сложившимся специалистом по молдавскому языку и будучи знатоком таких его родственников, как французский, и почти соседей, как албанский, он почувствовал, что нужно осваивать ЭВМ. Заметим, что если сегодня подобный вывод для многих неочевиден, то в недалеком будущем за пульт дисплея придется садиться всем, и чуть ли не с детского сада. Не постеснялся усесться за парту, чтобы одолеть математический анализ и языки программирования, и зрелый специалист. Нагрузки его, естественно, возросли, и Р.Г. Пиотровский противопоставил им активный образ жизни, занятия физкультурой, а после шестидесяти принялся еще за такие далекие для славянского строя мышления языки, как китайский и японский. Да-да, ведь изучение языка не меньшее освежение для души, чем пробежка для тела. И освоил языки вполне сносно, по крайней мере знания их достаточно для чтения газет. Надеюсь, теперь вы согласитесь со мной – у старшего поколения есть чему поучиться! Что касается автора, то у него на японский язык пороха не хватило, зато пробежки стали регулярными…
Вот видите, с какими интересными людьми мы познакомились. А за это время набрало силу и третье поколение ленинградских полиглотов, которые немногим уступят старшим товарищам. Одного из них мне довелось увидеть совсем неожиданно. Помнится, в Ленинград прибыла делегация шведской молодежи и целый день ездила по городу, знакомясь с его памятниками и музеями. Вечером в Доме дружбы была назначена встреча с советской общественностью. Я переводил речи гостей. Вдруг объявили, что следующее приветствие произнесет по-шведски Сергей Григорьевич Халипов, и я воспринял это как возможность немного отдохнуть. На сцену вышел крупный мужчина лет сорока и начал говорить, а я расслабился и засмотрелся в окно. Тут-то и припомнилось: Халипов, известный полиглот, у меня даже есть несколько вырезок из газет о нем. Пишут, что в школе он знал 3 языка, на первых курсах вуза – десяток, а дальше их число стало расти, как скорость на спидометре – 20, 30, 40… Известно, что Сергей Григорьевич занимается и тем, что можно назвать встречным изучением языков. Договорится с другом-мордвином, что научит его английскому, и сделает это, но заодно и сам выучится мордовскому (точнее, одному из мордовских, так как их два: мордовский-эрзя и мордовский-мокша). Или стал обучать шведскому вьетнамцев, а по ходу дела овладел и их языком. Но вернемся в Дом дружбы, Халипов как раз говорит с трибуны. Сейчас мы его проверим.
Наклонившись к сидевшему по соседству шведу, я шепотом спросил его, как говорит оратор. Тот снисходительно улыбнулся и ответил, что, мол, как еще можно говорить на языке, знакомом с детства. Тогда черед снисходительно улыбаться дошел и до меня – после того как я разъяснил собеседнику, что Халипов знает так еще не меньше десятка языков… В тот день я не мог оторваться от делегации, но выступление полиглота запомнилось, и через несколько лет я побывал в холостяцкой квартирке Сергея Григорьевича на Балтийской улице.
Представьте себе стол, заваленный словарями, газетами, книгами на 40 языках, работающий приемник, из которого доносится разноязыкая речь, магнитофон с учебными записями. Плюс к этому я попал на момент увлечения японским языком: на стенах и даже на потолке были приклеены листки с жирно написанными иероглифами и тут же – их переводом. Пока Халипов дописывал очередной листок с новым словом и подыскивал ему место, я подошел к столу и с разрешения хозяина порылся в груде книг, которыми он был завален. Наверху, естественно, лежал пока еще тонкий слой японских пособий. Под ними – книги на кельтских языках, очень трудных и считающихся уже реликтовыми в Европе, – валлийском, ирландском, бретонском. Дальше – слой венгерских журнальчиков, перемешавшихся с книгами и даже письмами на фарерском языке (довольно редком наречии, употребляемом примерно 40 тысячами населения группы островов в студеной Северной Атлантике). Поскольку ни одним из этих языков я не владел, от легкого комплекса неполноценности меня уберегло, видимо, то, что здесь же попадалась и английская, французская, чешская периодика, где все-таки что-то можно понять. Да, на досуге автор взялся бы устроить тут всамделишные «полиглотские раскопки».
Я в шутку сказал об этом Сергею Григорьевичу. «Да, – ответил он, – можно даже определить, сколько времени у меня уходит на язык: в среднем от месяца до полугода». Секретов от читателей и он не имел. На вопрос о том, в какой мере допустимо говорить о «законе семерки», ответ был, что, пожалуй, да, вполне. При хорошем знакомстве с полусотней языков полиглот считает, что в совершенстве овладел десятью!
«А есть ли какой-то общий подход, ключ к изучению языков?» – «Думаю, что нужно на каждом этапе ставить перед собой небольшую, в принципе выполнимую задачу – скажем, читать по специальности со словариком – и непременно выполнять ее». – «Есть какие-либо „секреты“ в копилке опыта полиглотов?» – «Не больше, чем у любого другого мастера своего дела. Хотелось бы только посоветовать не давать воли однообразию. Язык следует учить как бы по спирали – произношение, потом грамматика, затем освоить список слов и снова перейти к произношению».
Зато вот чего нельзя предугадать – каким языком человек увлечется. И, покидая этот интересный дом, автору подумалось, не остановится ли в своих занятиях языками полиглот на японском, ведь на него вполне можно потратить полжизни.
За суетой будней наши встречи прервались. Но вот через несколько лет в одном из ленинградских изданий я нашел короткие, но емкие очерки о происхождении названий «Тихвин», «Ладога», подписанные старым знакомым. Халипов утверждал, что на эти и другие названия Ленинградской области оказали влияние языки древнейших обитателей этих мест, в первом случае – вепсский, а во втором – язык, близкий к саамскому (в наши дни на нем говорят на Кольском полуострове). «Значит, увлечение языками не прошло», – подумал я с улыбкой.
Ну что же, в запасе у автора еще немало встреч с интересными людьми. Но, думается, читатель уже заметил: при том что каждый из полиглотов занимался по своей системе, у них все-таки больше общего, чем особенного, – начиная с атмосферы радостной, увлеченной жизни и кончая любимыми приемами занятий. Полагаю, что выражу их общее мнение, сказав: источник их успеха не одаренность, выходящая за пределы нормального, а сочетание в конце концов не таких трудных навыков и спокойной, изобретательной любознательности. И кстати, вот еще на что стоит обратить внимание. Мы только что познакомились с людьми, добившимися многого. Но разве кто-то из них кичится тем, что знает несколько больше других? Напротив, они всегда стремятся занизить число изученных языков – мол, где-то около десятка. И если уж гордятся, то не числом их, а пользой, которую принесли людям. Поэтому, думаю, они одобрят то, что для рассказа о четвертом поколении ленинградских полиглотов мы обратимся к совсем не феноменальной семье Максимовых, вместе знающих едва 5–6 языков.
Мое знакомство с этой фамилией началось с того, что меня попросили перевести один патент со шведского языка. Зайдя в библиотеку, я взял политехнический шведско-русский словарь, составленный неким В.Ф. Максимовым, и нашел там все, что нужно. Почему-то фамилия запомнилась: во всяком случае, работая однажды с политехническим норвежско-русским словарем, на титульном листе его я увидел ту же фамилию. Это становилось уже интересно. Обращаюсь к каталогам, чтобы узнать, кто издал политехнический датско-русский словарь, и выясняю, что такой пока не выходил, но готовился к печати… В.Ф. Максимовым.
Инженер-химик Владимир Максимов в конце 40-х годов занимался серьезной научной темой: если мне не изменяет память, что-то вроде гидролиза целлюлозы. Кроме химиков нашего Северо-Запада, для которого эта тема очень важна, ею занимались и шведские ученые. Максимов принялся за изучение шведского – первые месяцы занимался с преподавателем, а затем потихоньку начал переводить сам. Поскольку тогда у нас не было хорошего политехнического словаря, он стал выписывать незнакомые слова на карточки. Постепенно они составили большую картотеку, которая, несомненно, могла принести пользу уже не одному ее владельцу. Максимов увидел, что намечаются контуры большого словаря для специалистов, и договорился с издательством о его выпуске. «Занимался словарем по вечерам, – вспоминает он, – это на первый взгляд монотонное и скучноватое занятие успокаивает нервы, переключает внимание с основной работы».
