месте.
Вот и появились на свет приспособленцы-прогрессисты, придавшие особый колорит лику классического хамелеона. Эта ветвь семейства оказалась весьма продуктивной и особенно преуспевала в эпохи крупных социально-политических перемен.
В числе первых прогрессистов оказался Кандид Касторович Тарелкин – персонаж подзабытых ныне пьес А. Сухово-Кобылина «Дело» (1861) и «Смерть Тарелкина» (1886).
Судьба его сложилась драматично. Когда-то Тарелкин преуспевал. Вместе со своим начальником Варравиным он входил, по определению автора, в «Силы» чиновничьего мира. Выше находились только «Начальства», ниже – «Подчиненности». У подножья этой бюрократической пирамиды стояли всякие «Ничтожества, или Частные лица», которых беззастенчиво обирали и оскорбляли.
Тарелкин считался счастливчиком. Вот как о нем отзывались «Подчиненности»:
Омега. Да! Расцвел, как маков цвет! Вот: ни состояния, ни родства, а каково: Станислава хватил.
Шерц. В коллежские советники шаркнул.
Шмерц. Двойной оклад взял.
Омега. Чем вышел, это удивление.
Чибисов. В рубашке родился, господа.
Омега. Стало, по пословице: не родись умен, а родись счастлив.
Шило. Это глупая пословица – по-моему, это по стороне бывает. Вы заметьте: вот в Англии говорится: не родись умен, а родись купец; В Италии: не родись умен, а родись певец; во Франции: не родись умен, а родись борец…
Шмерц. А у нас?
Шило. А у нас? Сами видите (указывает на дверь, где Тарелкин): не родись умен, а родись подлец.
Как-то раз Варравин с Тарелкиным виртуозно провернули одно дельце: разорили и унизили непрактичную, но честную семью Муромских, которая ранее стала жертвой жениха-афериста Кречинского. Об этом драматург поведал в пьесе «Свадьба Кречинского» (1854), открывшей знаменитую трилогию.
Тарелкин, естественно, надеялся на солидный куш. Ведь всю подготовку «дела», всю черновую работу провел именно он. Даже в семью Муромских зачастил, обещал миром уладить неприятности, за дочерью ухаживал – словом, стал почти своим человеком (вспомните Молчалина, Чичикова, Глумова, уже прошедших этот путь!). Но, как обычно, вызнав и выведав, что надо, использовал обстоятельства против доверчивых людей. А чего стесняться? Тарелкин, как и его высокое и низкое окружение, видел в «Ничтожествах, или Частных лицах» только источник собственного благополучия, считая, что они нужны лишь для того, чтобы блаженствовали «Силы».
Но коса нашла на камень. Варравин оказался похитрее и понаглее своего подчиненного. Не желая делиться, он взял деньги просителей себе, а Тарелкин остался ни с чем. И пошел на отчаянный шаг: выкрал у начальника компрометирующие бумаги и начал его шантажировать. Схватка разгорелась смертельная – ее перипетии как раз и стали канвой пьесы «Смерть Тарелкина». Как видно уже из названия, в неравной борьбе Кандид Касторович проиграл – не оценил он вполне, с кем имел дело, не рассчитал свои силы: «Ну что делать; не удалось – ну ваша взяла…»
Правда, тут же, оставаясь верным природе, Тарелкин попытался вписаться в новую ситуацию (это у него семейное!) и обратился к почтенной публике с замечательным предложением: «Господа, вам не надо ли управляющего имением?… Имею аттестаты (показывает аттестаты); об опытности и говорить нечего: прошел огнь и воду! Насчет честности – сами видели: за правду страдал!.. Удостоверения могу представить от любого общества сельского празднословия… Но особенное чувствую влечение заняться винокуренной операцией – уж просто натура говорит… Плодопеременные вам севообороты заведу, и с каким угодно удобрением (а это уже заговорил в нем будущий „народный академик“ Трофим Лысенко! – П. С.)… все могу!.. Одно слово, введу вам прогресс… так обделаю, что только ахать будете… Право, подумайте… Харррроший случай!..»
Слышавший этот монолог Варравин не выдержал и несколько подпортил репутацию будущему управляющему: «Я тебе говорю: ступай прямо в пекло; там тебе не откажут – примут!..» Но чего не скажешь с досады: ведь дело принимало опасный оборот. Теперь же, одолев супротивника, он прощает его и перед расставанием даже слегка облагодетельствует. А как иначе? Ведь родня, хотя и стоит на другой – низшей! – ступени лестницы, ведущей к вожделенным вершинам.
Вспомним, что у начинающего Тарелкина не было «ни состояния, ни родства, а каково: Станислава хватил». Так же, много раньше, начинал и Варравин: «Состояние?! – А что, вы как думаете, – оно мне даром пришло – а? Потом да кровью пришло оно ко мне! Голого взял меня Антон Трофимыч Крек, да и мял… и долго мял, пусто ему будь. Испил я из рук его чашу горечи; все терпел, ничем не брезговал; в чулане жил, трубки набивал, бегал в лавочку – да!» В авторских пояснениях к пьесе «Дело» слова Варравина получают полное подтверждение: «Правитель дел и рабочее колесо какого ни есть ведомства, действительный статский советник, при звезде. Природа при рождении одарила его кувшинным рылом. Судьба выкормила ржаным хлебом; остальное приобрел сам».
В биографиях обоих персонажей мы без труда найдем целые главы, близкие и Молчалину, и Чичикову, и особенно щедринским представителям молчалинского клана, теоретически обосновавшим свою практическую философию. Все они, следуя семейной традиции, шли по жизни одним путем, но – что делать? – кто-то всегда оказывается изворотливее, удачливее, подлее. В этом случае первым стал Варравин: лучший кусок пирога достался ему.
Словно предчувствуя свою гражданскую смерть, незадолго до разоблачения Тарелкин устроил собственные поминки и произнес знаменитую речь, в которой живописал заслуги «усопшего» перед человечеством. Она столь величественная и характерна для всех Тарелкиных, далеких и близких, что не грех перечитать ее целиком и хорошенько запомнить. Может, пригодится для сравнения…
«Не стало рьяного деятеля – не стало воеводы передового полку. Всегда и везде Тарелкин был впереди. Едва заслышит он, бывало, шум совершающегося преобразования или треск от ломки совершенствования, как он уже тут и кричит: вперед!!..Когда несли знамя, то Тарелкин всегда шел перед знаменем; когда объявили прогресс, то он стал и пошел перед прогрессом – так, что уже Тарелкин был впереди, а прогресс сзади! – Когда пошла эмансипация женщин, то Тарелкин плакал, что он не женщина, дабы снять кринолину перед публикой и показать ей… как надо эмансипироваться. Когда объявлено было, что существует гуманность, то Тарелкин сразу так проникся ею, что перестал есть цыплят, как слабейших и, так сказать, своих меньших братий, а обратился к индейкам, гусям, как более крупным. Не стало Тарелкина, и теплейшие нуждаются в жаре; передовые остались без переду, а задние получили зад! Не стало Тарелкина, и захолодало в мире, задумался прогресс, овдовела гуманность…»
Эффектно, не правда ли? А сколько чувства, искренности, веры! Не перестаешь удивляться живучести эдаких прирожденных «носителей прогресса». Что им разные перемены и общественные сомнения! Чем больше, тем
