Чтобы вместить Невидимое, нужно освободиться от видимого. С этой точки зрения немка выполняет полезную функцию: она помогает Ване стать пустым. Чтобы наполниться Счастьем, герой должен пережить потерю: ампутация и аборт — необходимые элементы сюжета. Герои либо бездетны, либо теряют детей: ценность имеет только суррогатное материнство. В движении к полной идентификации герой отказывается от частичных или временных идентификаций: сын полка покидает полк и уходит в пустоту:
«А вокруг стояла громадная тишина, которая казалась выше елей, выше звезд и даже выше самого черного бездонного неба»
[Катаев 1956: II, 620].
Полная идентификация превышает Родину: момент полной идентификации — аборт Родины.
«Рука нащупала ужасно-непривычную впадину со сломанными ребрами. Трясясь и икая, Оля пыталась втянуть в себя хоть глОток хоть глООток хоть глООООООООООток воздуха, но воздух не входил-дил-дил в губы и как аборт как аборт как аборт как аборт»
[Сорокин 2001: 303].
Можно сказать, что герой американского мифа использует людоедку, а именно: он ее кормит. Кормить людоедку означает взять Питание в свои руки, перехватить у женщины контроль над Питанием и кроме того наблюдать за актом питания, что во многих традициях эквивалентно нарушению табу.
Коммунистический мегаглаз не видит разницы между желаемым и видимым: он желает видеть только желаемое.
«То была практика, скажем так, оптического гегельянства, виртуозно проделываемая писательским цехом, где противоречия не столько снимались вышестоящими инстанциями, как у Гегеля, сколько делались прозрачными при помощи мегаглаза, для которого их существование лишалось всякой реальности»
[Недель 1999: 119].
Пища людоедки — образцовый объект желания, или Образец Питания: объект, который необязательно желать, но необходимо иметь. Наблюдение за питанием людоедки обеспечивает желание объектом: невозможный объект мощного желания людоедки присваивается глазом наблюдателя. Чтобы иметь объект желания, наблюдатель должен давать людоедке пищу, но он не должен давать ей питаться пищей. Людоедку следует кормить так же, как Ваня кормит Каштанку, как герой Зощенко удовлетворяет аппетит аристократки [ср. Жолковский 1999] и как Остап обходится с людоедкой Эллочкой.
В «Счастливой Москве» Платонова за «хищным» питанием Москвы Честновой наперебой следят несколько наблюдателей: Москва Честнова кормит наблюдателей питанием:
«Более других была нетерпелива и безумна Москва Честнова. Она выпила, никого не ожидая, стакан вина и покраснела от радости и непривычки. Сарториус заметил это и улыбнулся ей своим неточным широким лицом, похожим на сельскую местность. Его отцовская фамилия была не Сарториус, а Жуйборода …
Присутствующие же, хотя и сидели за обильным и вкусным столом, но ели мало и понемногу, они жалели дорогую пищу, добытую колхозниками трудом и терпением, в бедствиях борьбы с природой и классовым врагом. Одна Москва Честнова забылась и ела и пила, как хищница. Во время шума людей и уже позднего вечера в залу незаметно вошел Виктор Васильевич Божко и сел у стены на диване, не желая быть замеченным. Он увидел красную, веселую Москву Честнову, и вздрогнул от боязни ее»
[Платонов 1999: 37-38].
В повести Сорокина Ольга, питаясь под наблюдением, питает глаз наблюдателя, то есть питается Бурмистров, а Ольга подсматривает за чужим питанием, подобно тому как в другой повести героиня подсматривает за чужим оргазмом:
«Вскоре дрожь полностью овладела им. Марина пристально следила за его лицом»
[Сорокин 1998: I, 600].
В книге Бахтина о Рабле ликование народного тела — это сцена совокупного питания, но эта сцена существует только для «внеположенного» наблюдателя, поскольку находиться на сцене питания значит быть пищей. Сцена демонстрирует питание и сцена замораживает питание в виде бессмертного народного тела.
Сцена питания — это не только бутафорская кулинария и «Книга о вкусной и здоровой пище». Выплавка чугуна и стали, добыча угля, потоки зерна — это составляющие совокупного питания Родины. Питание не прячется за сценой. Питание настолько богато, что оно струится, зернится, колосится — изливается богатством Видимого. Питание это и есть богатство излияния. Питание потому и является бутафорским, что его прежде всего необходимо видеть. Главный работник питания — свидетель.
Существуют экологические цепочки питания. Существует невидимый симбиоз наблюдаетелей Питания: Лопухов угощает Веру Павловну чаем со сливками, чтобы питать свое удовлетворение. Вера Павловна питается своим счастьем для того, чтобы удовлетворить уехавшего и ставшего невидимым Лопухова. Рахметов кормит себя мясом для будущего Дела. Партия воспитывает пролетариат и наблюдает за ростом пролетариата. Сын Родины кормит Родину, чтобы питанием Родины насытить взгляд Сталина:
И с каждым зерном урожая,
И с каждым ударом станка
Все крепнет и крепнет родная
Великая наша страна.
[Песня молодая 1959: 39]
В ответ к нему на стол, шурша, сползает лента,
Звучит, как песней песнь, с утра и до темна,
В ней грохот тракторов, шум ливней, пламя лета,
Кочевья тучных страд, слепящий блеск зерна.
[Стихи о Вожде 1950: 10]
Сталин не питается, а наблюдает за Питанием, но он наблюдает Питание как таковое: слепящий блеск зерна — сияние Блага, ослепляющее пленников платоновской пещеры.
Сталин питается только невидимым Питанием, или Невидимым в составе питания, но это и есть настоящее питание, потому что только этим питанием можно накормить Сталина.
Но зачем нужно кормить Сталина и подсматривать за его питанием? Очевидно, по той причине, что Питание нельзя съесть. Чтобы питаться Невидимым, нужен орган, пищей которого является Невидимое.
День кончен. Он не спит. Да спит ли он когда?
Сталин не спит, когда все спят, то есть видит то, что другие не видят. Недреманное око и зоркий слух Сталина — это органы-расширения рта. Они выполняют ту же функцию, что и сказочные Объедало и Опивайло, которые питаются для героя и вместо героя — с той разницей, что они объедаются и опиваются Невидимым.
В сущности, глаз Сталина — машина питания. Главный гарант советского питания — машины.
«Люди работали торопливо, жадно и весело. Высоко на молотилке стоял Матвеич. Он принимал снопы и направлял их в огромную пасть трясущейся и ревущей машины»
[Николаева 1951: 358].
Молотилка — машина, с помощью которой можно поглотить и усвоить (перемолоть) Питание. Это сильная машина, которая поглощает всё — в том числе и Невидимое. В «Лошадином супе» также имеется сцена жатвы, которая проясняет функцию молотилки:
«Борь, ты свяжись с Самсоновым, пусть он пригонит пару говнососок, мы маски на мель скинем, а говнососки шлангами их засосут»
[Сорокин 2001: 300-301].
Коммунистические машины питания работают как дренажные устройства: их функция — эвакуация избытка Невидимого, который потребитель не может усвоить, поскольку он питается именно тем, что нельзя усвоить. Проблема дренажных работ в том, что Невидимое можно эвакуировать только внутрь, другого места эвакуации питание не знает. Смех возникает, когда внутрь видимого предмета проникает Невидимое и предмет начинает надуваться Невидимым. Но в тоталитарном пространстве гротеска, где предмет раздувает от Невидимого так, что Невидимое становится сверхвидимым, возникает «проблема комизма и смеха»: смех становится проблемой, потому что смех негде разместить. Платонов и Бахтин нагнетают гротеск, не давая повода и возможности рассмеяться. Сорокин угощает читателя такими сценами, которые заставляют его балансировать между хохотом и тошнотой. В конечном счете писатель всегда надувает читателя, забывая при этом одну вещь:
«это человек, а не шина»
[Сорокин 1999: II, 701].
Афанасьев 1984. Народные русские сказки А. Н. Афанасьева: В 3 т. М.
Богданов 2001. Богданов К. Повседневность и мифология. СПб.
Гура 1997. Гура А. Символика животных в славянской народной традиции. М.
Жижек 1999. Жижек С. Возвышенный объект идеологии. М.
Жолковский 1999. Жолковский А. Михаил Зощенко: поэтика недоверия. М.
Катаев 1956. Катаев В. Собр. соч.: В 5 т. М.
Леви-Строс 1999. Леви-Строс К. Мифологики: В 4 т. Т. 1: Сырое и приготовленное. М. — СПб.
Ленин 1960. Ленин В. Полн. собр. соч. Изд. 5. М.
Недель 1999. Недель А. Анти-Улисс: Желаемое, садистское, визуальное в советской литературе 30-х — 40-х гг. // Логос. № 11/12 (21). С. 116-131.
