В этом отношении человеческое общество мало чем отличается от мира животных и цветов. Каждая сфера деятельности, каждый социальный институт, каждая нация и любой человек в отдельности стараются оградиться от окружающих ореолом таинственности и загадочности, очертить вокруг себя некий магический круг, дабы через него переступало как можно меньше посторонних и нежелательных личностей, способных причинить им вред. Так, представители государственной власти внушают гражданам своей страны уважение к традициям и устоям, рассказывают им всякие байки из далекого прошлого, чтобы те всем скопом не кинулись грабить банки и вырывать кошельки из рук своих сограждан, а нашли себе какое-нибудь безобидное занятие, проводили побольше свободного времени где-нибудь в церкви или же, на худой конец, занялись сложением стихов. Иными словами, государственная власть просто вынуждена культивировать среди своих подданных разнообразные формы тихого помешательства. И это приносит определенные плоды, ибо в противном случае полицейским и милиционерам было бы просто со всеми не справиться. А так они имеют дело только с самыми буйными, на которых подобные магические заклинания и ритуалы не действуют. Я даже не стану эти гипнотические приемы тут перечислять, поскольку они и без того всем достаточно хорошо известны. Куда интереснее, что даже самые трудно проницаемые и окутанные загадочным туманом круги и сферы способны порой неожиданным образом пересекаться и сталкиваться. Поэтому я и допускаю, что поджидающий очередную жертву убийца способен на какое-то мгновение заглядеться на пыльные ромашки и васильки: это значит, что магия отдельных социальных институтов и учреждений на него уже не действует, а природа все еще впечатляет. Хотя и «любовь к природе» ему тоже внушили в детстве все те же чиновники через находящихся у них на содержании составителей школьных учебников и учителей.
Нетрудно себе также представить, как какой-нибудь слабонервный интеллигент, ненароком угодивший в тюрьму, впервые приближаясь к двери тюремной камеры, мучительно начинает вспоминать все некогда виденные им фильмы из жизни преступного мира: как правильно войти в эту дверь, нужно ли ее сразу за собой прикрыть, что делать, если тебе под ноги вдруг бросят полотенце и т. д. и т. п. Однако и матерый уголовник, столь же случайно оказавшийся на филологическом факультете университета, приближаясь к дверям кафедры русской литературы, тоже, возможно, не без тайного содрогания начнет вдруг перебирать в своем мозгу какие-нибудь давно забытые стишки из школьной программы, стараясь вспомнить имя их автора. А волнуют ли кого-нибудь всерьез все эти незакрытые двери камеры, брошенные под ноги полотенца, Пушкин и Маршак, наконец, или же все это откровенная туфта, рассчитанная на то, чтобы отпугивать от каждой из этих замкнутых в себе сфер человеческой жизни наиболее доверчивых и непосвященных простачков – это уже совсем другой вопрос. Предполагается, что наиболее слабонервный заключенный, случайно, вопреки установленному ритуалу, закрывший за собой дверь камеры сам, без посторонней помощи, сразу же отправится к параше, то есть никому даже не потребуется тратить на его опущение лишних сил. Примерно на такое же место среди филологов может рассчитывать и профан, позабывший, кто сочинил «Я помню чудное мгновенье». Таким образом, магия всевозможных ритуалов в современном человеческом обществе широко распространена и способна работать как на государство, так и против него.
Главная проблема современного искусства и заключается в том, что его творцы сегодня сами, без посторонней помощи, уже, похоже, больше никого не в силах загипнотизировать и подчинить своей воле. Не случайно едва ли не самым ключевым произведением современного искусства стал знаменитый «Черный квадрат», создатель которого впервые столь явным образом постарался сместить внимание зрителей с изображения на холсте, доступного если не пониманию, то хотя бы взгляду любого человека, на отодвинутые ранее на задний план искусствоведческие теории и концепции. Если не ошибаюсь, появление столь ускользающего от понимания широкой публики объекта в искусстве называется его «дегуманизацией». Конечно, Малевич был не одинок, и у него имелись многочисленные соратники и предшественники: в одиночку он бы с такой задачей вряд ли справился. Однако именно «Черный квадрат» стал своеобразной брешью в стене некогда неприступной крепости искусства, через которую на его территорию и проникли толпы посторонних в лице всевозможных экспертов и ученых-искусствоведов.
Однако катастрофические последствия такого «вторжения», кажется, осознают далеко не все. Между тем даже государственные перевороты и революции никогда не наносили искусству такого ущерба. Хотя бы потому, что искусство во все времена находилось в непримиримом и явном противоречии с политикой, и тут все более-менее ясно. Любому идиоту ведь понятно, что когда представители власти призывают художников вспомнить о нравственности, называя ее неотъемлемой составляющей некой мифической культурной традиции, они, в действительности, пытаются довольно грубо и неуклюже в эту культуру вторгнуться, использовать ее в своих интересах и тем самым ее разрушить. Тут и говорить особенно не о чем.
Единственным содержанием творчества художника всегда была и остается красота. Никаких иных целей у той же литературы или живописи никогда не было и быть не может. Не буду здесь вдаваться в подробные разъяснения того, что я подразумеваю под «красотой». Если этого кто-то до сих пор еще не понял, то ему все равно не объяснишь. Красота для человека искусства – примерно то же, что добро для политика, скажем так. Во всяком случае, я не знаю ни одного примера, когда политик публично отказался бы от служения добру, каким бы жестоким диктатором, самодуром или же маньяком он в реальности не был. Иными словами, государственный деятель может уничтожать сотни и тысячи людей, нарушать в своей частной жизни все мыслимые и немыслимые запреты и табу, но стоит ему только усомниться в значении добра, сделать какое-нибудь неудачное заявление для прессы на этот счет, как на его политической карьере можно смело ставить крест. Как можно будет поставить крест и на ученом, который заявит о своем нежелании или же неспособности служить истине.
Примерно то же самое можно сказать и об отношении художника к красоте. Он может писать уродливые картины, сочинять убогие стишки, но публично о своем презрении к красоте он никогда не скажет – в противном случае всей его творческой деятельности придет конец. Думаю, что это так или иначе осознают и чувствуют все. Недаром ведь всего пару десятков лет назад в Советском Союзе поэты, которые начинали в своих стихах чересчур упирать на добро, то есть фактически переходили на службу государству, сразу же лишались всех своих читателей. Несмотря на то что государство награждало их различными премиями и тиражировало их книги. Эти книги в огромном количестве пылились на прилавках магазинов. И никто ничего не мог с этим поделать. Тут все понятно. Однако над тем, что в любой, пусть даже самой умной научной статье никакой красоты нет и быть не может, по моим наблюдениям, сегодня еще мало кто задумывался.
Тем не менее прекрасным может быть только само литературное произведение или же картина, а не их научное исследование или же теоретическое обоснование. Исследования и теоретические обоснования могут быть только умными. И разговоры о так называемой «красоте мысли» – это все из области социальной демагогии, которой современные ученые, видимо, научились у политиков. Разница между первыми и вторыми заключается только в том, что политики по отношению к искусству ведут себя несколько настойчивее, грубее, и, возможно, глупее. Но вряд ли это отличие столь уж существенно. Как не существенно и то, что современные литературоведы, искусствоведы и критики, вполне возможно, даже испытывают искреннее сочувствие к «смутным объектам» своих исследований, по-своему их оберегают от безмозглой толпы, «дегуманизируя» и создавая вокруг них трудно проницаемую для непосвященных своеобразную «магическую ауру» из малопонятных обывателям научных терминов. Как я уже сказала, государство в недавнем прошлом тоже по-своему заботилось о тех, кто соглашался наиболее рьяно служить так называемому «добру», да и сейчас продолжает это делать.
Поэтому и наиболее характерной фигурой современной литературы является вовсе не пытающийся загипнотизировать публику истеричными выкриками «шаман» – эта фигура сегодня выглядит чересчур архаично, – скорее, это некий расслабленный дегенерат, нуждающийся в постоянных опекунах в виде многочисленных теоретиков и исследователей его произведений, и потому не прилагающий никаких особых волевых усилий к их созданию.
Говоря о характерной дегенеративности современного искусства, я, естественно, подразумеваю его «уродство». Просто слово «урод» в данном случае звучало бы несколько двусмысленно, так как уроды вообще-то в опекунах не нуждаются. В отличие от дегенератов, олигофренов и прочих умственно-отсталых личностей с капающей изо рта слюной и трясущимися ручками. Но это только в быту и повседневной жизни, где в соответствии с установленным в обществе порядком регулируются права собственности, годность того или иного индивидуума к труду и мера его ответственности за совершаемые поступки. Зато в искусстве в опеке в первую очередь как раз и нуждаются эстетически неполноценные существа, то есть уроды.
