Так же обстояло и с пространством. Да, он притягивал небесные тела и планеты, созвездия и т. п. Но это не значит, что «по-настоящему» менялась небесная карта. «…Я думаю, что известия о потере той или иной звезды или созвездия не имели отношения к самим звездам… я, в самом деле, могу сейчас, как и прежде, констатировать их присутствие на небе…» Эти катастрофические потери относились к особой субстанции или процессу не объективно-физическому, но чувственному, сообщающему небесные тела с его собственным. Они относились, говорит Шребер, «только» к «аккумулированию блаженства под названными звездами»[38].
Особому измерению принадлежат и действия, «маневры» враждующих сторон. Я могу, говорит Шребер, поджечь дом, что стоит поблизости, или выкинуть нечто подобное. «Разумеется, это происходит только в моих мыслях, но, однако, таким образом, что кажется в самом деле, будто лучи переживают это так, точно предметы или названные действия обладают действительным существованием»[39].
Лакан подчеркивает: параноик убежден не в том, что новый мир существует, но в том, что он существует по отношению к нему. Как выражается стриндберговский герой, наблюдая грозу: «Каждая молния предназначена специально для меня, но ни одна не попадает в цель»[40]. Реальность существует как воздействие или как интенция. Интенция, задающая особую закономерность, особое долженствование, более действительное, чем факты. Шребер не знает, получил ли он «в действительности» сообщение о собственной смерти, умер ли он «по-настоящему», – но утверждает, что если это и было «видение», «галлюцинация» – «оно происходило из системы, то есть здесь присутствовала определенная логика, которая в любом случае позволяла мне открыть намерения, имевшиеся в отношении меня»[41].
«Намерение», «политика» Бога, политика Флехсига, система, заговор – в этих словах тонет случившееся, «фактически» произошедшее. Так, само отсутствие заговорщиков подтверждает для Стриндберга чистоту и тотальность связующей модели: «Постоянное отсутствие кого бы то ни было! Разве не указывает это на то, что в заговоре против меня решительно все!»[42]
Если отделить шреберовскую реальность от обычной, можно увидеть, что первая есть та, на которую воздействуют (или которую творят) божественные лучи. Шреберов мир – мир лучей и нервов, универсальная субстанция, то, из чего все состоит. Книга и начинается в духе старинной натурфилософии. «Человеческая душа состоит из телесных нервов»[43].
Из нервов состоит и Бог: в отличие от человеческих, его нервы бесконечны, ибо способны превращаться во все что угодно. «В этой роли они называются лучами»[44]. Способность к трансформации лучей – сущность созидательной силы Бога. Нервы и лучи – нечто протяженное и даже бесконечное (ибо свойство бесконечности впоследствии обретают и человеческие нервы Флехсига, и нервы Божьего избранника Шребера). Нервы и лучи – это ткань бреда и текста. Из них завязываются события и вывязываются действующие лица, на них зиждутся «политика Бога» и козни Флехсига, их «маневры» против Шребера и его ответные контрманевры.
Как заметил В. Нидерланд, Шребер весьма интересовался исследованиями в области нейрофизиологии, читал работы своего врача, знаменитого ученого-нейрофизиолога. В кабинете у того висел патолого-анатомический рисунок мозга. По Нидерланду, этот рисунок – один из источников идеи Шребера о том, что Бог (которого он соединял с Флехсигом) прежде всего интересуется нервами мертвых[45].
Флехсиг – специалист по нервным болезням, сам состоит из нервов и однажды возносится на небеса, делается «фюрером» лучей.
Нервы и Лучи протянуты через всю Вселенную, устилают и стягивают ее к одной точке – Шреберову телу. И также нервы вытягиваются (или похищаются) из его тела, чтобы обтянуть, обшить собою мироздание.
Они множатся, как светящиеся и шелковые нити, космическая паутина, собирающаяся в комки, как сеть железных дорог и телеграфа. Подобно железным дорогам, это универсальные связи, опутывающие собой весь мир (недаром Шреберу было так важно объяснить предку своего недруга, первому подстрекателю нарушения миропорядка, жившему в XIII веке, что такое железные дороги и какой переворот они внесли в развитие коммуникации).
Любопытно заметить, впрочем, что, заменяя свои магические нервы то телеграфом, то фонографом, Шребер перекликается с К. Дю Прелем, которого не раз упоминает в «Мемуарах». (Для Дю Преля эти аппараты бредовых грез – доказательство модной теории органопроекции: бессознательного создания техники по образу и подобию человеческих органов[46].)
Итак, шреберовский мир – мир воздействия или взаимодействия лучей и нервов. Закономерности этого взаимодействия подробно описываются автором, представая как некие пружины, или двигатели его текста. Лучи могут притягиваться и отдаляться – и это их свойство может поддержать или нарушить миропорядок. Притяжение осуществляется как подключение (вновь бред использует метафору тока и механизирует физиологию и мистику[47], вновь вспоминаются страхи Стриндберга, зовущего себя «жертвой электричества»). Образуется так называемая «нервная связь», «соединение нервов», «Nervenanhang» – что-то вроде внутреннего переключателя, или приемника. Через «Nervenanhang» Бог транслирует идеи, настроения. Бог индуцирует и духовность, духовную благодать. Обычно это происходит с мертвыми или во сне. Случай Шребера явился исключением, что едва не привело к концу света. Лучи могут и отдаляться или быть злокозненно отведены от Шребера (и это пытается сделать Флехсиг). Удаление или отведение Богом лучей воспринимается Шребером как самая непереносимая мука. Но мучительно и опасно также и притяжение. В этом странная двойственность отношений, «дуализм» мироздания, как говорит Шребер.
Бросается в глаза следующий принцип отношений Шребера с новым миром. Эти отношения зеркальны. Стороны точно копируют друг друга: Шребер наделен теми же способностями, что и Флехсиг, а также и Бог и т. д. На каждый «маневр» лучей есть шреберовский «контрманевр». Также и лучи при появлении некоего «нового бога или апостола», обретшего пристанище в животе Шребера, «тут же» «запускают» «апостола антагониста»[48]. Зеркальная двунаправленность отличает и действия врага: он вредит и сам же устраняет нанесенный урон, и, наоборот, «усилия, чтобы вылечить мою первую болезнь, чередуются с попытками меня разрушить»[49]. В этом мире на всякий «фасон» имеется «контрфасон», маневр-перевертыш. Точно каждое действие непременно должно быть отражено в противоположном, компенсировано и нивелировано им. Удвоение может сопровождаться изменением трактовки, так что выходят, выражаясь в сегодняшнем духе, «двойные стандарты». Фраза или действие подаются как разрушительные, уничтожающие разум, если исходят от лучей. Но, будучи произведены Шребером, те же фразы и действия становятся защитными, например позволяют судье не отвечать на дурацкие вопросы.
Наконец, здесь есть точное повторение действия с сохранением его вектора: унизительные обвинения в греховности, утрате мужественности и т. д., которые то и дело выплевываются лучами или звучат из уст доктора W, задним числом выговариваются собственно Шребером в порядке самообвинения, раскрывая таким образом свой первоисточник. И не раз создается впечатление, что враги просто кривляются и передразнивают друг друга. Так, в гостинице стриндбергского ада, в комнате, соседствующей с рабочим столом героя, поселяется «незнакомец», навязчиво повторяющий все движения и жесты героя. В зеркальном мире многие порой делаются совсем неотличимы, и уже непонятно, где кончается один и начинается другой. «Моя теща и моя тетка – два близнеца с удивительным сходством… поэтому я часто смешивал их в этой повести…»[50] – признается Стриндберг. «Смешивать», подменять одного другим умеет и Шребер.
Выделяется и другое свойство его лучевой реальности. Лучи способны дробиться. Дробность не только действует, но и заявлена как закон или стратегия, важная часть «политики». Так, «душа Флехсига ввела принцип дробления душ главным образом в целях захвата небесного свода» с помощью их «частиц», затем чтобы божественные лучи в случае их притяжения к телу Шребера «встречали со всех сторон препятствия»[51]. Дробность обеспечивает массовость, повсеместность и неуязвимость, так как нечто может существовать в своей части, версии, двойнике.
В этом мире все дробится, все множится, все занимает пространство и проникает друг в друга, исчезает и восстанавливается в каком-то другом месте. Дробность свойственна всем фигурантам шреберовской истории. Никто не представлен здесь целиком. Флехсиг существует как человек и как душа или ее часть. Или же он действует в нескольких пространственных версиях или фракциях: Флехсиг «верхний», «нижний» и «средний». Также и в Боге различаются «передние» и «задние» царства. Дробность агрессивна, но и примирительна, компромиссна, ибо объясняет невозможную этическую двойственность Создателя: в сговор с Флехсигом Он вступает не весь, но только частью Своих задних царств. (Подобным образом пытается разрешить проблему божественной непоследовательности герой Стриндберга: «Сам ли Бог раздвоился или сатрапы его ссорятся? ‹…› Есть ли и там разделение на партии, с демократами-агитаторами и людьми, домогающимися власти?»[52]) Дробность в целом снимает противоречия.
