Ознакомительная версия.
С этой первой встречи, в течение месяца, они виделись почти каждый день. Не переставая рассыпать перед красавицей каскады остроумия и шуток, Пушкин понимал, что внимание Анны Петровны он может привлечь в основном своим поэтическим талантом. «Однажды, – продолжает свой рассказ А. П. Керн, – явился он в Тригорское со своей большою, черною книгой, на полях которой были начерчены ножки и головки, и сказал, что принес ее для меня. Вскоре мы уселись вокруг него, и он прочитал нам своих “Цыган”. Впервые мы слушали эту чудную поэму, и я никогда не забуду того восторга, который охватил мою душу. Я была в упоении, как от текучих стихов этой чудной поэмы, так и от его чтения, в котором было столько музыкальности, что я истаевала от наслаждения…
Через несколько дней после этого чтения тетушка предложила нам всем после ужина прогулку в Михайловское. Пушкин очень обрадовался этому, – и мы поехали. Погода была чудесная, лунная июльская ночь дышала прохладой и ароматом полей. Мы ехали в двух экипажах: тетушка с сыном в одном, сестра (Анна Николаевна Вульф). Пушкин и я – в другом. Ни прежде, ни после я не видела его так добродушно веселым и любезным. Он шутил без острот и сарказмов, хвалил луну, не называл ее глупою, а говорил: “J’aime la lune, quand elle eclaire un beau visage” (Люблю луну, когда она освещает прекрасное лицо). Хвалил природу и говорил, что он торжествует, воображая в ту минуту, будто Александр Полторацкий остался на крыльце у Олениных, а он уехал со мною. Приехавши в Михайловское, мы не вошли в дом, а пошли прямо в старый, запущенный сад, “Приют задумчивых дриад”, с длинными аллеями старых дерев, корни которых, сплетаясь, вились по дорожкам, что заставляло меня спотыкаться, а моего спутника – вздрагивать. Тетушка, приехавши туда вслед за нами, сказала: “Mon cher Pouchkine, faites les honneurs de votre jarden a madam” (Дорогой Пушкин, будьте же гостеприимны и покажите госпоже ваш сад). Он быстро подал мне руку и побежал скоро, скоро, как ученик, неожиданно получивший позволение прогуляться. Подробностей разговора нашего не помню; он вспоминал нашу первую встречу у Олениных, выражался о ней увлекательно, восторженно и в конце разговора сказал: “Vous aviez un air si virginal; n’est ce pas, que vous aviez sur vous quelque chose, comme une croix”. (Вы выглядели такой невинной девочкой; на вас было тогда что-то вроде крестика, не правда ли).
На другой день я должна была уехать в Ригу вместе с сестрою Анной Николаевной Вульф. Он пришел утром и на прощание принес мне экземпляр II главы “Онегина”, в неразрезанных листках, между которыми я нашла вчетверо сложенный лист бумаги со стихами:
Я помню чудное мгновенье…
и проч., и проч.
Когда я собиралась спрятать в шкатулку поэтический подарок, он долго на меня смотрел, потом судорожно выхватил и не хотел возвращать; насилу выпросила я их опять; что у него мелькнуло тогда в голове, не знаю…»
В этом известном всем стихотворении поэт выразил и историю своих встреч с А. П. Керн, начиная с далекого вечера у Олениных, и романтическое настроение, возникшее после вечерней прогулки, и чувственное влечение к очаровательной и кокетливой женщине. Банальное ухаживание с целью затащить в постель не отличавшуюся добродетелью молодую женщину переросло за этот месяц в бурную страсть. Он уже испытывал подобное в Одессе. Правда, пыл его несколько поутих в деревенской глуши, но желание полового контакта породило, по словам Анненкова, «мгновенный порыв». Этот порыв был настолько силен и ярок, переливаясь всеми оттенками чувств, что часть энергии «либидо», бьющей через край, воплотился в прекрасных, нежных, хотя чуть сумбурных поэтических строках. Пушкин весь пылал страстью, и его пламя все настойчивей возбуждало чувственность Анны Петровны. Взаимное сексуальное влечение двух истерических характеров вот-вот могло закончиться полным и всепоглощающим контактом.
Но тут вмешалась Прасковья Александровна Осипова и настояла на немедленном отъезде всего семейства, вместе с Анной Петровной, в Ригу. Анненков говорит, что Прасковья Александровна увезла «красивейшую из своих племянниц» «во избежание катастрофы». Ревнивая вспышка Прасковьи Александровны, которая воспользовалась случаем, чтобы устранить молодую и обольстительную соперницу, приоткрыла настоящие отношения между ней и Пушкиным. За предыдущие месяцы нежные чувства, питаемые стареющей женщиной к молодому, сильному в сексуальном отношении поэту, никак не проявлялись. И вот резкая вспышка ревности, которая имела веские основания. Пушкин настолько сильно увлекся Анной Петровной Керн, что, видимо, прекратил всякие интимные контакты с Прасковьей Александровной. Романтическая прогулка, о которой рассказывает Анна Петровна, состоялась 18 июля, а 19 числа Осипова-старшая уехала вместе с племянницей и старшей дочерью. Алексей Вульф должен был вскоре последовать за нею.
Пушкин остался в одиночестве, которое начинало уже сильно тяготить его. Однообразная сексуальная жизнь с крепостной красавицей давила на его психику. Необходимое ему разнообразие чувств и полового удовлетворения исчезло вместе с уехавшими обитательницами Тригорского. Остались только сильные эротические воспоминания, будоражившие его воображение. От них поэту трудно избавиться. Мысли постоянно возвращаются к Анне Керн. С кем бы он ни переписывался, обязательно упоминает о своем несбывшемся адюльтере.
Переписываясь с Прасковьей Александровной, он не может не упомянуть свое новое увлечение: «Хотите знать, что такое m-me Керн? У нее гибкий ум; она все понимает, она легко огорчается и так же легко утешается; она застенчива в манерах, смела в поступках, но чрезвычайно привлекательна». Видимо, ему очень хотелось поговорить с кем-либо о предмете своей страсти. Но с Прасковьей Александровной можно было касаться этой темы лишь весьма осторожно. Поэтому Пушкин выбрал себе более спокойную слушательницу – влюбленную в него Анну Николаевну Вульф. Письмо, написанное ей, по-настоящему предназначалось для А. Керн, которой, и Пушкин это знал, ее чувствительная кузина непременно покажет его послание.
«Все Тригорское поет: не мила ей прелесть ночи, и у меня от этого сжимается сердце; вчера Алексей и я говорили 4 часа подряд. Никогда у нас еще не было такой долгой беседы. Угадайте, что нас вдруг так соединило? скука? сходство наших чувств? Не знаю, право. Каждую ночь я прогуливаюсь у себя по саду; я повторяю себе: она была здесь; камень, о который она споткнулась, лежит у меня на столе возле увядшего гелиотропа. Я пишу много стихов – все это, если угодно, очень похоже на любовь, но, клянусь вам, что никакой любви нет. Если б я был влюблен, то в воскресенье со мною сделались бы судороги от бешенства и ревности, а я был только слегка уколот. И однако мысль, что я для нее ничто, что, пробудив и заняв ее воображение, я только потешил ее любопытство, что воспоминание обо мне ни на минуту не сделает ее более рассеянной среди ее триумфов, ни более мрачной в дни печали; что ее прекрасные глаза остановятся на каком-нибудь рижском фате с тем же выражением, мучительным и сладострастным – нет, эта мысль для меня нестерпима; скажите ей, что я от этого умру; нет, не говорите ей этого: она будет смеяться над этим, восхитительное создание! Но скажите ей, что если в ее сердце нет ко мне тайной нежности, меланхолического, таинственного влечения, то я ее презираю, слышите ли? Да, я ее презираю, несмотря на все удивление, которое должно у нее вызвать это чувство, столь для нее новое… Проклятое посещение, проклятый отъезд».
Пушкин находился еще в состоянии любовного опьянения, и его неудавшаяся попытка соблазнения лишь усиливала его чувство, которое сопровождалось по обыкновению сильной ревностью, которую, как вы, наверно, догадались, поэт испытывал к своему товарищу по волокитству – Алексею Вульфу, рижскому студенту. Ревность эта имела веское основание. Вульф уже начал ухаживать за своею двоюродной сестрой и успел обаять ее, может даже более чем Пушкин – своей молодостью, приятной наружностью и несколько более холодным ухаживанием. Еще больше пугали поэта те новые знакомства, которые ожидали Анну Петровну в Риге.
Как женщина истерического характера, Анна Петровна была во власти поиска свежих чувств и сексуального удовлетворения. Такие женщины, как отмечает А. Лоуэн, бессознательно ищут обстоятельств, которые их возбуждали бы и увеличивали бы их внутреннюю заряженность. Именно так можно объяснить их кокетство, флирт. Подавленное желание мешает напрямую подойти к мужчине. Явно сексуальные жесты и мимика, включая легкое покачивание бедрами и игру глазами, служат для провоцирования мужчины на решительные действия. Дальнейшие взаимоотношения развиваются по типичной схеме, ведущей к подчинению и покорности женщины, поскольку именно к этому она и стремилась бессознательно с самого начала. Выказываемое ею иногда сопротивление подавляется силой.
Ознакомительная версия.
