В настоящее время «осколки» рукописного собрания Сулакадзева находятся более чем в двадцати пяти коллекциях, разбросанных в разных хранилищах страны и за рубежом. Среди спасенных материалов Сулакадзева много рукописей исторического содержания. Это «История о Казанском царстве» в списке XVII в., Хронографическая Палея XVI в., Сказание А. Палицына, Хронограф южнорусской редакции, отрывок Никоновской летописи в списке XVII в., сборники, списки переводов исторических сочинений Вебера («Переменившаяся Россия»), Вольтера («История России при Петре I» — перевод с местами, исключенными в печатном издании цензурой), Страленберга, труды русских историков (А. И. Манкиева, М. В. Ломоносова и др.), сборник материалов XVIII в. о Е. И. Пугачеве. Из коллекции Сулакадзева сохранились публицистические сочинения С. Яворского, С. Полоцкого, В. Н. Татищева.
Известны коллекции рукописей литературного содержания: список «Горя от ума» Грибоедова, три сборника пародийных стихотворных произведений XVIII в., в том числе знаменитый «Сборник Ржевского», переводы «Потерянного рая» Мильтона, «Орлеанской девы» Вольтера, языковые словари.
Среди рукописей широко представлены мистические, масонские, каббалистические сочинения.
Сохранилось не менее десяти рукописных книг по домоводству, сельскому хозяйству, фортификации, навигации, геодезии, пиротехнике.
Наконец, известно несколько памятников церковно-славянской и русской письменности — уставы, евангелия, жития святых, патерики, молитвенники в списках XIII–XVI вв., в том числе пергаменные.
Собрание включало, если верить библиографическим запискам Сулакадзева на дошедших до нас рукописях, большую и ценную коллекцию печатных книг по истории, естественным наукам, литературе, запрещенные издания, едва ли не полную подборку «Санкт-Петербургских ведомостей», в том числе петровского времени (материалы из нее печатались Сулакадзевым в журналах начала XIX в. [356]).
И по объему, и по ценности рукописных и печатных материалов коллекция Сулакадзева в его время была одной из наиболее заметных в России. Даже несмотря на ее трагическую судьбу после смерти владельца, она могла бы принести ему истинную славу. Можно сказать, что, если бы Сулакадзев не занимался фальсификацией исторических источников, его с благодарностью вспоминали бы сейчас как известного коллекционера, немало сделавшего для собирания и сохранения рукописно-книжных богатств.
Но Сулакадзев одновременно с увлечением коллекционированием выбрал и еще одно занятие — изготовление и «открытие» фальшивых, никогда не существовавших памятников письменности, безудержное, прямо-таки маниакальное «исправление» подлинных памятников, фабрикацию своеобразных реестров, описей, каталогов исторических материалов по отечественной и всемирной истории.
Корни этой «страсти» (или третьей жизни) Сулакадзева следует искать в общественной и научной атмосфере первых десятилетий XIX в. Начало века было ознаменовано замечательными открытиями в славянской и русской литературе и письменности: в 1800 г. вышло в свет первое издание «Слова о полку Игореве», спустя три года стал известен Сборник Кирши Данилова, еще через четыре-пять лет — Остромирово Евангелие. На страницах периодики появились сенсационные известия о книгах Анны Ярославны, «древлянских рукописях», писанных руническими буквами, славянском кодексе VIII в., обнаруженном в Италии, и т. д. Все эти подлинные и мнимые открытия будоражили умы современников Сулакадзева. Казалось, что прошлое отечества, все больше и больше отодвигаясь в глубь веков, начинает щедро приоткрывать свои тайны. Энтузиазм первооткрывательства неизвестных источников поддерживался оптимизмом, надеждой и даже уверенностью, что от взора исследователей скрыто еще немало памятников, способных перевернуть все исторические знания.
Несомненно, и Сулакадзев испытывал энтузиазм и оптимизм первооткрывателя. Его записи на сохранившихся рукописях коллекции говорят, что их владелец серьезно увлекался поисками заинтересовавших его памятников, проявляя при этом немало энергии и деловитости. Он с жадностью ловил каждый, в том числе и невероятный, слух о находках в области древней письменности. В дневнике за 1825 г. Сулакадзев, например, записал сенсационную, но далекую от действительности новость: «25 генваря слышал от Гр[игория] И[вановича] Лисенки, что в Москве в Сергиевом монастыре найден до 13 века на пергамине летописец Несторов, хотя не оригинал, но близкий к тому веку и весьма любопытный, найденный монахом в ризнице Троицкого Сергиева монастыря в забитом шкафике, и свитки найдены любопытные и номоканоны древние необыкновенно». [357] А попавшие к нему реестры рукописей, присланные в конце XVIII в. по указу Екатерины II в Синод, он не случайно озаглавил «Где есть рукописи». В этих реестрах он увидел надежное справочное пособие по розыску древних памятников.
Но с неменьшим энтузиазмом Сулакадзев использовал свою энергию и для фальсификации исторических источников. Как фальсификатор Сулакадзев, судя по воспоминаниям Жихарева, становится известным в Петербурге около 1807 г., когда он сообщил Державину об имевшихся у него «новгородских рунах». Спустя три года тому же Державину, работавшему в это время над «Рассуждением о лирической поэзии», он предъявил выписки из якобы найденной им «Бояновой песни Славену», или «Гимна Бояну», а также известие о «Перуна и Велеса вещаниях», или «Произречениях новгородских жрецов». Отрывки из первого сочинения были даже опубликованы Державиным в 1812 г. в его собственном переводе. [358]
Запись Ф. В. Каржавина в Соннике нач. XIX в.
Еще до этой публикации Державин поделился известием о находках Сулакадзева с А. Н. Олениным и Евгением Болховитиновым. Оба тотчас выразили сомнение в их подлинности. «Вы ездили, — писал Оленин К. М. Бороздину и А. И. Ермолаеву, — по белу свету отыскивать разные материалы к российской палеографии и едва нашли остатки какого-нибудь XI-го, а может быть, только и XII века. А мы здесь нашли человечка, который имеет свиток, написанный во времена дяди и тетки Олега и приписанный Владимиром первым, что доказывает существование с приписью подьячих с самых отдаленных веков Российского царства… Если же вам этого мало, то у нас нашелся подлинник Бояновой песни…». [359] Болховитинов же написал Державину: «Славянорунный свиток и провещания новгородских жрецов лучше снести на конец, в обозрение русских лириков. Весьма желательно, чтобы вы напечатали сполна весь сей гимн и все провещания жрецов. Это для нас любопытнее китайской поэзии. Сулакадзев или не скоро, или совсем не решится издать их, ибо ему много будет противоречников. А вы как сторонний и как бы мимоходом познакомите нас с сею диковинкою, хотя древность ее и очень сомнительна. Особливо не надо вам уверять читателя о принадлежности ее к 1-му или V-му веку». [360] В письме к одному из своих приятелей в январе 1811 г. Болховитинов еще более решительно высказался на этот счет: «Сообщаю вам при сем петербургскую литературную новость. Тамошние палеофилы или древностелюбцы отыскали где-то целую песнь древнего славянорусского песнопевца Бояна, упоминаемого в Песни о полку Игореву, и еще оракулы древних новгородских жрецов. Все сии памятники писаны на пергаменте древними славяноруническими буквами задолго якобы до христианства». [361] В 1812 г. Болховитинов сообщил присланную ему Державиным выписку из «Гимна Бояну» Н. М. Карамзину в разгар работы того над «Историей государства Российского». Заинтригованный открытием, Карамзин немедленно просил своего корреспондента объяснить: «Кто имеет оригинал, на пергаменте писаный, как сказано? Где найти и давно ли известно? Кто переводил?» — а заодно выражал желание получить «верную копию с Гимна Боянова, действительного или мнимого». [362]
