Вот тут наконец мы и подошли к ответу на главный и, к моему удивлению, заинтересовавший столь многих вопрос о смысле «Моей истории русской литературы». Этот ответ, думаю, теперь уже тоже напрашивается сам собой. Даже как-то странно, что, приступая к написанию данной книги, я сама предварительно об этом не подумала. Так вот, смысл «Моей истории» заключается в том, чтобы вовремя отделить себя от остальных русских писателей, отгородиться, так сказать, провести разделительную черту, а может быть, даже и противопоставить себя им – подстраховаться, короче говоря, пока не поздно, с учетом всех перечисленных выше обстоятельств и тенденций…
Причем мне особенно хочется подчеркнуть, чтобы ни у кого не возникло никаких иллюзий и заблуждений на этот счет: речь в моей истории русской литературы прежде всего идет о реальных умственных способностях отечественных писателей, а вовсе не о многократно опошленных и искаженных всевозможными критиками и литературоведами их образах. Я заранее хочу предостеречь всех, кто взялся читать мою книгу, от этого опасного и вредного заблуждения. Ведь литературоведы и критики, на мой взгляд, и вовсе находятся за пределами какой-либо из существующих ныне гуманитарных наук, несмотря на то, что сами они склонны причислять свое занятие именно к ним, к этим наукам. Во всяком случае, лично я с трудом себе представляю какую-либо более или менее реальную, а не фальшивую, тщательно подтасованную и надуманную историю отечественного литературоведения или же критики. На мой взгляд, все эти факты, вся эта так называемая «литература» уже больше представляет интерес для медицины, для каких-нибудь дефектологов или там, не знаю, как их даже назвать, «дебилологов»…
Кстати говоря, я заметила, что писателям всегда с большим трудом даются произведения, посвященные другим писателям или же просто каким-нибудь творческим личностям. А фильмы о поэтах и художниках вообще, как правило, просто невозможно смотреть. Иногда такой фильм даже навсегда способен отбить охоту читать книги персонажа, которому он посвящен. Последний раз нечто подобное со мной случилось, когда я посмотрела «Дневник его жены» – фильм, отснятый, кажется, специально к 130-летию Бунина. Там Бунин предстает в образе какого-то отвратительного зажравшегося номенклатурного советского писателя – такое у него гладкое и сытое лицо. Он постоянно ходит в белом костюме, жрет, жадно чавкая, громко орет и скачет от восторга, узнав, что ему присудили Нобелевскую премию, трясется от негодования всем своим желеобразным телом, когда его обыскивают немецкие пограничники, а после даже, кажется, начинает рыдать и, в довершение всего, чуть ли не трахается с собачкой, во всяком случае, спит с ней в одной постели, ну, в общем, почти как Герасим с Му-Му… Гадость какая! С тех пор я Бунина не то что читать, слышать о нем не могу! А ведь когда-то мне он нравился. Особенно мне нравилось рассматривать его желчное холеное лицо на маленькой фотографии в Большой Советской Энциклопедии: благородная седина, презрительная складка губ… Но после фильма все очарование рассеялось!
Сравнительно удачным в этом жанре получился разве что фильм Агнешки Холланд «Полное затмение» о сложных взаимоотношениях Верлена и Рембо, с легким налетом скандальности из-за откровенных постельных сцен. Но второй раз я бы и этот фильм смотреть, пожалуй, не стала.
В чем тут дело? Я думаю, что писателю и режиссеру всегда лучше обращаться к обычной жизни, к образам простых обывателей, далеких от культуры, так как любая творческая личность – это уже как бы однажды обработанный материал, так как образ каждого писателя уже сложился и запечатлелся в сознании людей задолго до того, как кто-нибудь решил снять о нем фильм или состряпать книгу. В общем, писать о писателях и снимать о них фильмы – это все равно что ювелиру браться за обработку уже отшлифованного алмаза или же портнихе заново перешивать уже готовое платье. Все-таки лучше купить кусок нового материала, чтобы не мучиться… Достоевскому, правда, как-то удалось втиснуть Тургенева в свой роман «Бесы», и вполне удачно, хотя к тому времени тот уж точно был отшлифованным и по-своему совершенным бриллиантом. Но такая удача – редкое исключение!
Другое дело – историк литературы! Он просто вынужден обращаться к образам писателей! В противном случае, об истории чего вообще можно говорить?! Не жизни ведь, в конце концов? Такой истории, по-моему, и вовсе не существует. История жизни – это уже, наверное, и есть литература или что-то вроде того… Нет, историку литературы совсем не нужно мучиться над созданием каких-либо законченных образов, заниматься их тщательной доработкой. Главная его задача – объективно констатировать факты, закрепляя и подтверждая тем самым их существование в литературе. И если я вижу, к примеру, что Хлебников – это законченный олигофрен, хотя и сочинявший стихи, то я просто констатирую этот факт. И все! Больше от меня ничего и не требуется! Ну разве что несколько комментариев по этому поводу.
Так или иначе, но, продвигаясь все дальше и дальше во времени в своей истории, я отдаю себе отчет в том, что рано или поздно и она, как и все другие, должна закончиться. Но когда? Честно говоря, мне не хотелось бы заранее ограничивать себя какими-то строгими временными рамками. Думаю, что моя история русской литературы постепенно как-то сама сойдет на нет. Например, наступит такой момент, когда я вдруг почувствую, что – все, кругом больше нет ни одного человека, которого по тем или иным причинам можно было бы назвать писателем, остались только одни обыватели! Вот тогда, думаю, мне и следует остановиться. Главное, надо быть очень внимательной, чтобы случайно не переступить эту зыбкую, в общем-то, черту, отделяющую историю литературы от литературы…
Меня всегда немного смущало, что в ХХ веке число поэтов и писателей в России как-то вдруг резко возросло. Не исключено, что именно эта возросшая численность литераторов в конечном счете отрицательно сказалась на качестве литературы. Возможно, каждой нации вообще отпущено свыше какое-то определенное количество духовной энергии, и если поэтов, писателей и художников вдруг становится слишком много, то эта энергия дробится на всех, то есть на более мелкие «порции». Вот и получается, что в девятнадцатом веке произрастали разрозненные, одинокие, но довольно крупные дубы и сосны, вроде Гоголя, Лермонтова, Достоевского, Тютчева или Фета… А в двадцатом – в литературе расцвели уже целые заросли кустарников в виде разных объединений символистов, акмеистов, футуристов, имажинистов и т. п. А дальше хуже: почва, на которой они все произрастали – и дубы, и кустарники, – постепенно сильно истощилась, и растения еще более измельчали, можно сказать. Как ни крути, а так оно и выходит! Сама реальность об этом свидетельствует!
Невозможно не заметить, например, что даже Блок, в сущности, был не совсем самостоятельным поэтом-творцом, а уже, в определенном смысле, и актером-исполнителем, хотя и выделявшимся в многочисленной труппе своих коллег, но все равно нуждавшимся в режиссерских наставлениях теоретика типа Вячеслава Иванова. И это действительно так, потому что без этих «установок» очень многое в стихах Блока сегодня, вероятно, было бы совсем непонятно. И вот этот едва заметный сдвиг в русской культуре начала ХХ века, тоже, на мой взгляд, имел достаточно серьезные последствия для ее дальнейшего развития…
Что касается количества писателей, и особенно поэтов, сегодня, то оно просто пугает. Это уже не деревья или там кустарники, и даже не трава, а настоящая саранча – я имею в виду прежде всего их численность. Стоит мне только мысленно представить себе, сколько сегодня поэтов… Какие-то пугающие тучи саранчи!.. Впрочем, на самом деле, возможно, не так уж все и страшно! Во всяком случае, лично я постепенно научилась чувствовать себя совершенно отдельно от этой массы, точнее, стала просто воспринимать ее как часть жизни, уже ничем не отличающуюся от других ее проявлений (политики, экономики и т. п.), к тому же, по моим наблюдениям, у современных писателей начисто атрофировался такой необходимый отличительный атрибут этой профессии, как собственная творческая воля. Они теперь уже даже не актеры, а просто какие-то куклы-марионетки в руках все тех же политиков, банкиров и издателей.
Короче говоря, у меня такое впечатление, что «круговорот литературы в природе» сегодня окончательно завершился и практически все, что сейчас по инерции еще называется словом «литература», на самом деле уже давно является обычным сырым материалом, нуждающимся в дальнейшей обработке. То есть все вернулось на круги своя! И на самом деле, писателей теперь в России опять считанные единицы, гораздо меньше даже, чем в XIX веке, а порой даже кажется, что никого и вовсе нет – кроме меня, естественно.
И надо сказать, что я даже довольна подобным положением вещей! Потому как сама жизнь, то есть все эти толпы обывателей, издателей, политиков, банкиров и пр., и есть самый что ни на есть подходящий материал для писателя. Может быть, это звучит немного банально и напыщенно, но в человеческом духе и в самом деле есть что-то общее с огнем. Не сомневаюсь, что об этом сходстве уже кто-нибудь до меня писал: какой-нибудь Гераклит, Платон или же, на худой конец, Пифагор, а может, и еще кто… И я, при всей своей нелюбви к философии, вынуждена в данном случае с кем-то из этих троих-четверых согласиться. Да, они совершенно правы! Человеческий дух в чем-то подобен огню! Во всяком случае, писатель нуждается во всевозможных непосредственных проявлениях никем не осмысленной неотрефлексированной жизни, примерно так же, как огонь нуждается в дровах. А уж чего-чего, а подобных «дров» в России сегодня хватает! Наверняка их гораздо больше, чем нефти! Поэтому и на будущее русской литературы я, как это ни странно, смотрю с определенным оптимизмом. Неплохой костер, в общем-то, может разгореться, причем в самом недалеком будущем.
