Ознакомительная версия.
Правила производства атаки, правда, сохранялись в кавалерийских уставах. Но в «Воинском уставе о кавалерийской строевой службе» (1819) глава XI особо заботливо освещала правила «Об отступлении или ретираде», причем эта глава предшествовала главе «О атаке». Атакующим эскадронам, в полном соответствии с уставами 1797 года, полагалось «идти на неприятеля сколь можно осанисто (!!!) и стараться быть совершенно сомкнутым в рядах; ибо от сего наиболее зависит успех в атаке» [68, с. 179].
Атака описывалась совсем уж фантастически. Отмечалось, что «ежели передний эскадрон не мог ворваться в неприятеля, встретив непреоборимый отпор, то тотчас отступает самопоспешнейше направо и налево», очищая место следующему, который, «выдвигаясь умеренной рысью»[19], тоже только старается врубиться в неприятеля. Как будто неприятель станет терпеливо дожидаться окончания этих замысловатых эволюций перед своим фронтом, а не сядет мгновенно на плечи показавшим тыл горе-кавалеристам, о чем, кстати, недвусмысленно предупреждало наставление «О службе кавалерийской». Нетрудно заметить, что все, составлявшее дух уставов 1755 и 1763 года, рассматривавших успех атаки через сильную скачку, жестокий удар и доброе употребление палашей, за что боролся А. В. Суворов, и что принесло русской кавалерии славу при Рымнике и Фер-Шампенуазе (1814), устав благополучно предавал забвению. Непреоборимый отпор рассматривался как достаточное основание для оправдания неудачи. Устав вообще полагал за благо кавалерийскому командиру хладнокровно ожидать, пока строй неприятеля не придет в расстройство от артиллерийского огня.
Приходится признать, что аракчеевщина, поразившая самый дух армии после краткого мига величайшего ее торжества и славы – победоносного окончания наполеоновских войн, – была, можно сказать, предопределена довоенными уставами. Отечественная война только чуть отсрочила «торжество ранжира».
Александра Васильевича Суворова следует полагать спасителем Отечества в 1812 году в не меньшей степени, чем М. И. Кутузова, поскольку именно Суворов творчески развил уставные положения елизаветинско-екатерининских уставов в «Науке побеждать» и тем заложил практические основы воинского воспитания героев Бородина, украсивших впоследствии своими портретами Георгиевскую галерею Зимнего дворца. Их могучее влияние на войска не успела перебить мертвящая догма уставов образца 1797–1811 года. Общепризнанно ведь, что М. П. Лазарев впоследствии стал сопричастным спасению чести отечества в Крымскую войну, воспитав плеяду адмиралов, офицеров и матросов – героев Синопа и Севастополя. Его роль в формировании на Черноморском флоте особой «нравственной мощи», по выражению морского министра адмирала И. А. Шестакова, прекрасно осознавали и постоянно подчеркивали сами великие адмиралы. Но трагедия их и России заключалась в том, что семена, посеянные в павловско-александровский период, дали всходы, были заботливо ухожены и принесли обильные плоды на протяжении тридцатилетнего правления Николая I.
Некоторое время армия еще держалась благодаря строевым офицерам и генералам, вынесшим на своих плечах всю тяжесть борьбы с Наполеоном. До 1825 года «на местах» при штабах армий вышло немало служебных документов, авторы которых явно пытались компенсировать парадно-строевую направленность уставов. В особенности преуспели в этом в 1-й армии, в которой вышли ряд интереснейших наставлений: «Наставление ротным командирам в пехоте» для мирного (1820) и военного (1822) времени, «Правила рассыпного строя или наставление о рассыпном действии пехоты» (1818) и, наконец, совершенно замечательное «Краткое наставление о полевой службе для пехотных солдат» (1823).
В первом из них в первом же параграфе обязанности офицеров очерчены были значительно шире, чем в уставе 1797 года: «Командиры… обязаны не только заняться обучением людей по части фронтовой и амуниции и присмотром за исправностью оружия, но и образовать понятия их о звании и обязанностях солдата… стараться исправить нравственность и вселить в них дух воинственный, сопряженный с любовью к начальникам и усердным повиновением их приказаниям» [111, с. 1–2]. Воспитательная направленность документа очевидна – прошедшим не одну войну строевым командирам было ясно, что воюют и побеждают живые люди со всеми их добродетелями и пороками, а не машины для стрельбы и маршировки. Стремление воспитать в солдате дух воинственный есть другими словами признание того, что храбрость, на которую так полагались уставы елизаветинско-екатерининских времен, есть главная добродетель воина. Для вкоренения этого духа как раз и требовалось, согласно наставлению, приводить солдатам как можно чаще примеры воинов, издревле прославившихся храбростью и любовью к Царю и отечеству. Примечательно, что патриотическое воспитание отодвинуто здесь все же на второе место, и это правильно; при всей нашей современной озабоченности тем, чтобы вырастить из военнослужащего гражданина-патриота не должно забывать, что прежде он должен быть воином и, уж конечно, не головорезом-наемником, готовым продавать свои услуги частным военным компаниям, как бы заманчиво не рисовались некоторым «стратегам» перспективы гибридной войны.
Чему и как учить солдата, в наставлении сформулировано прямо в соответствии с принципом «учить войска тому, что необходимо на войне»: «При образовании солдата начальник должен иметь в виду, что предназначение его есть война, и обучение в мирное время – не что иное как приготовление к тому или усовершенствование во всем, что тогда от него должно требовать» [116, с. 8].
В военное время усердие ротных командиров должно было обращено на развитие у подчиненных «того мужественного духа, который с полным доверием к начальнику, преодолевая труды и опасности, всегда готов на поражение неприятеля» [117, с. 4].
«Наставление» предъявляло серьезные требования не только к обучению солдат и унтер-офицеров, но и к самим офицерам, первейшей обязанностью которых оно поставляло умение заслужить доверие нижних чинов. Для этого равно востребованы были личностные и профессиональные качества начальников. Офицеры должны были уметь не только командовать и требовать, но и внушать солдатам доверие поведением и опытностью, «подавая им пример мужества собою и распоряжаясь в делах с хладнокровием, осмотрительностью и быстрой решимостью, дабы никогда нижние чины не отстали, если их начальник впереди и не уклонялись от битвы, если уверены, что он благоразумными распоряжениями предохранит их от того урона, который произойдет от оплошности и беспорядка» [117, с. 8].
В педагогической практике всех великих полководцев находилось место не только возбуждению духа воинственного у идущих в бой, но и поддержанию его в тех, кто пролил кровь «за други своя». Об этом «Наставление» говорило возвышенно: «В кругу обязанностей начальников по предмету сбережения людей возложенных, самая священная – есть помощь тяжело раненным, ежели при быстром наступлении неприятеля не было возможности увести таковых с собою; и мы после того овладеем местом сражения, то еще по окончании дела должно отыскать своих и забрать их; надобно им стараться помочь во всем, что только в наших силах, доставить им, буде только возможно, некоторую пищу и стараться о скорейшей перевозке и доставлении в госпитали, снабдить их одеждою, всем нужным, сколько в силах. Сим исполняется долг против заслуженного воина и поселяется привязанность к начальнику и надежда на него в души подчиненных» [117, с. 33]. Жаль, что современные боевые уставы Российской армии не обращают никакого внимания на столь важный пункт обязанностей командиров и начальников. Как будто война в XXI веке стала обходиться без раненых, которых при первой возможности командир обязан навестить, похвалить и подбодрить, и без убитых, которым необходимо хотя бы воздать последние почести. Два века назад понимали, что даже те, кто вышел невредимым из пекла боя, без этого будут ощущать себя просто расходным материалом, но уж никак не героями и победителями со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Взаимная связь командиров и подчиненных не пустой звук, недаром в годы Великой Отечественной после госпиталей выздоровевшие и излечившиеся от ран военнослужащие всеми правдами и неправдами стремились попасть в свою часть и подразделение. В сохраняющейся человеческой связи с офицером и сослуживцами для рядового солдата заключается подчас единственная надежда сохранить свою душу и личность и выжить в нечеловеческих условиях, среди страданий и смерти, которые окружают его на войне.
Противное духу гуманизма действие этих условий наносит величайший ущерб живому нравственному чувству воина, принижает его дух и ожесточает волю. Наши предки были неплохими психологами и понимали, что в этом случае обязанность командира по отношению к солдатам «состоит в том, чтобы не допускать их до того остервенения (курсив мой. – С. З.), которое нередко бывает последствием продолжительной войны, и обнаруживается в жестокости против обывателей, невооруженного или побежденного неприятеля, в поругании святынь, грабеже, разорениях и т. п.» [117, с. 6–7]. Как видим, в «Наставлении» речи не шло не только о воспитании ненависти к врагу, но даже более или менее естественное остервенение признавалось опасным симптомом. О чем, к сожалению, прочно и опрометчиво забыли уставы страны победившего социализма. Но об этом позже.
Ознакомительная версия.
