«Жить и умирать» – конечно, гораздо более свободное сочетание, это очень естественная контрастная пара, и встречается она постоянно, в том числе в стихах, уже XVIII века: «Я потеряю все, когда драгой лишусь, / Я счастья в ней ищу, живу и умираю» (М. М. Херасков. Коль буду в жизни я наказан нищетою…, 1760). Хотя, пожалуй, в кушнеровских строках можно рас слышать отзвук грибоедовского: «Кузьма Петрович! Мир ему! / – Что за тузы в Москве живут и умирают!» А впрочем, смешная перекличка с Грибоедовым скорее у Маяковского:
Подступай
к глазам,
разлуки жижа,
сердце
мне
сантиментальностью расквась!
Я хотел бы
жить
и умереть в Париже,
Если б не было
такой земли –
Москва.
(“Прощанье”)
Ну вот, я же го ворю, со стихами всегда так. Стоит начать – и одно тянет за собой другое, и так до бесконечности.
И опять стихи – как сказано у Льва Лосева,
«…Чтоб тикали и говорили время…»
………………….
«…Послушайте, вы это о стихах?»
«Нет, о часах, наручных и карманных…».
«Нет, это о стихах и о романах,
О лирике и прочих пустяках».
(«У женевского часовщика»)
Недавно замечательный историк русской литературы Олег Проскурин опубликовал в Фейсбуке чрезвычайно забавную заметку «Михалков и кола» (https://www.facebook.com/oleg.proskurin.7/posts/583825441702887). Суть ее вкратце такова. Речь идет о басне поэта-лауреата под названием «Ах, кока-кола!». В этой басне рассказывается, как
По выставке американской,
Что освещает быт заокеанский
(Но почему-то не со всех сторон!),
Ходил прелюбопытный посетитель,
До заграничного, видать, большой любитель.
И вот в своей любви ко всему заграничному он обпился кока-колы, попал в больницу, где лечился и питался бесплатно. Мораль:
Перед чужим он слепо преклонялся,
А своего, увы, не замечал.
Дата – 1959 год, когда прошла первая в СССР американская выставка в Сокольниках. Однако, сообщает нам исследователь, никакой кока-колы на ней не было. Наоборот – была пепси-кола, которой действительно бесплатно поили посетителей, включая и Н. С. Хрущева, о чем есть и фотосвидетельство – знаменитая фотография, где Никсон угощает Хрущева пепси: http://www.sostav.ru/articles/rus/2013/columns/kmfr2011/images/47/10114/khrushchevnixon.jpg. Прекрасны и выражения лиц, и надпись на стаканчике – pepsi. Но дотошный филолог идет дальше: оказывается, в первой версии басни, напечатанной в № 23 журнала «Крокодил» за 1959 год, никакой кока-колы и в помине не было, а фигурировала именно пепси-кола. Просто потом эта компания стала плодотворно сотрудничать с СССР, так что басня была слегка изменена (вместо пепси стало кока, и борьба с низкопоклонством продолжилась). Эти механизмы эволюции текста под напором меняющейся действительности хорошо нам знакомы по более известному произведению, вышедшему из-под того же пера. «А я, ей-богу, напишу когда-нибудь биографию С. В. Михалкова для серии „Жизнь замечательных людей“. И Захар Прилепин со своим Леоновым сопьется от зависти», – заключает Проскурин.
Надо сказать, что в этом произведении вообще много примет времени. Вот, например, что еще отмечает будущий биограф Михалкова: в первой, пепсикольной, версии басни одиннадцатая и двенадцатая строка выглядят так: «Так, ахая под звуки рок-н-ролла, / Он наконец дошел до пепси-кола…» (NB историкам языка и историкам русской версификации: слово не склонялось; рифма была точной). Далее же изменилась не только рецептура, но и грамматика: стало «до кока-колы» (возможно, мы никогда не узнаем, произошли ли эти два изменения одновременно). Низкопоклонство там или не низкопоклонство, но слово кола было быстро освоено и стало склоняться. Интереснее, однако, другое. Если бы поэт был жив и собрался снова публиковать свою басню (а все идет к тому, что тема может вновь стать актуальной), он вполне мог бы вернуться к точной рифме (рок-н-ролла – кола). Потому что с тех пор грамматика снова изменилась и бренды теперь тяготеют к несклоняемости: нас призывают не только «пить кока-кола», но и «покупать в „Евросеть“». Еще примета времени – михалковский низкопоклонец восторгается:
«Ах, что за живопись! Законно! Мирово!»,
«Ах, сразу видно, что она оттуда!»,
«Ах, ах, абстрактное какое мастерство!..»
Ну, абстракционизм и хрущевская эпоха – этот сюжет нам понятен. Но Михалков бичует и язык своего героя. Действительно, словечки законно и мирово весьма характерны. Законно я помню, но выискивать примеры на нужное значение слишком трудно, а вот зато на мирово Корпус услужливо нам их предоставляет:
Ну, на этот раз тебе не хочется сказать «мирово», «сила» или еще что-нибудь неандертальское? (Николай Дубов. Небо с овчинку, 1966).
Хоть он и поет мирово, но не жених! (Анатолий Приставкин. Ночевала тучка золотая, 1981).
Вместо будешь побит – схлопочешь, вместо хорошо – блеск! сила! мирово! мировецки! вместо иду по Садовой – жму через Садовую (К. И. Чуковский. Живой как жизнь. Рассказы о русском языке, 1962).
Играя с ребятами, Саша усвоил себе их выражения: «мирово погулял», «мирово покатался» и проч. На их жаргоне «мировое мороженое» – самое лучшее. Поэтому Саша с недоумением спрашивает: – Почему мировая война? (К. И. Чуковский. От двух до пяти, 1933)
Как мы видим, мирово существовало к тому времени довольно давно, но пуристы так с ним и не смирились, а там оно и ушло, вытесненное более новыми классно, прикольно, круто, супер и т. п.
Но больше разбередили мою память другие михалковские строки: «То тут, то там прегромко ахал он: / „Ах, что за стильная модерная посуда!“» А ведь и правда, было же слово модерный, давненько я его не слышала. Сразу вспомнилось читанное в детстве стихотворение Юлии Друниной:
По улице Горького – что за походка! –
Красотка плывет, как под парусом лодка,
А в сумке «модерной» впритирку лежат
Пельмени, Есенин, рабочий халат.
(«Девчонка что надо!»)
Между прочим, вполне гуманистическое по тем временам произведение: помада с крамольным оттенком, но не стиляжка, «девчонка что надо». А не то что – сегодня, мол, помада, а завтра Родину предаст. Я помню слово модерный, слышала. Мне оно и тогда странным казалось: более естествен вариант с суффиксом – модерновый. Ну ведь, например, английское прилагательное cool заимствуют в русский язык не как кулый, а как кульный (крутой то есть).
Словари, между прочим, и сейчас дают модерный без помет, сообщая при этом, что это заимствование советской эпохи. Между тем оно встречается и в более ранних текстах, хоть и редко: «…Вылощенные, написанные модерным стилем произведения, трактующие о смысле жизни…» (Л. И. Аксельрод (Ортодокс). Карл Маркс и немецкая классическая философия, 1908). Да и у Набокова пару раз попадается в «Лолите» – вряд ли у советских коллег почерпнул. Но, действительно, у нас слово зачастило в 60-е. С отвращением: «Я помню, как откуда-то с Запада захлестнула Москву повальная мода на модерную мебель» (В. Солоухин. Письма из Русского музея, 1966). Или с восхищением: «Рубашка у меня такая теплая, модерная, а материал – орлон, синтетика, так сказать» (А. Битов. Записки из-за угла, 1964). Тут характерно, что именно «синтетика». В 70-е годы даже магазин такой был, потом его в «Весну» переименовали. Сейчас бы и в голову не пришло никому магазин назвать «Синтетика». Слово было и у Мамардашвили, и у Лимонова – про великую эпоху. Да много у кого. С окончанием эры НТР делось куда-то и слово модерный. Не совсем, правда. Оно может быть чертой индивидуального стиля – или украинизмом. И еще оно используется как термин в разных гуманитарных штудиях. Но многие люди этим словом вовсе не владеют, а иных оно раздражает.
