Поэзия Марины Цветаевой. Лингвистический аспект - Зубова Людмила Владимировна

Противоестественность, ложность мира, связанного с темой Германии, раскрывается в многочисленных образах цикла:

В письме к А. Тесковой (1937 г., еще до оккупации Чехии) М. Цветаева прямо указывала, что фашистская Германия ассоциируется с анти-жизныо. Сравнивая советский и немецкий павильоны на парижской выставке, она пишет: «…А немецкий павильон есть крематорий плюс wert [8]. Первый жизнь, второй смерть, причем не моя жизнь и не моя смерть, но все же — жизнь и смерть (…) (А, догадалась! Первый — жизнь, второй — мертвечина: мертвецкая.) (…) Не фигуры по стенам, а идолы, кто строил и устраивал?» (Цветаева 1969, 153). Творение такого мира (анти-мира) Цветаева не приписывает богу. М. Цветаева отнюдь не была религиозно ортодоксальной. В «Искусстве при свете совести» она пишет: «Многобожие поэта. Я бы сказала: в лучшем случае наш христианский Бог входит в сонм его богов. Никогда не атеист, всегда многобожец, с той только разницей, что высшие знают старшего (что было и у язычников). Большинство же и этого не знают и слепо чередуют Христа с Дионисом, не понимая, что уже сопоставление этих имен — кощунство и святотатство» (Соч.-2, 394–395). В таком случае можно говорить по крайней мере о дуалистическом отношении Цветаевой к понятию творения, близкому к апокрифическим и нехристианским представлениям, противопоставлявшим бога — создателя добра богу — создателю зла. Поэтому не случайно, что, перефразируя Достоевского в строке «Творцу вернуть билет», М. Цветаева заменяет слово бог, употребленное Достоевским, на слово творец: именно этот создатель мира зла может требовать в жертву за благополучие, пусть и всеобщее (ср. «плыть || Вниз по теченью спин»), — благо, за жизнь в искаженном мире — жизнь естественную, за антибытие — бытие. Таким образом, слово быть в стихотворении «О слезы на глазах!..» можно рассматривать как слово, совместившее в себе значения бытия и антибытия.

Во всем этом есть еще один важный момент. Стихи эти не ограничиваются рамками политической публицистики. В тридцатых годах Цветаева решала мучительный вопрос о природе и сущности творчества, сомневаясь в том, является ли оно, порожденное стихией, — благом («Искусство при свете совести»). Именно поэтому говорит она о многобожии поэта и о кощунственности такого многобожия. И поэтому понятие «творец» связано для нее и с понятием творчества, т. е. сущности поэта, его бытия. В стихотворении «О слезы на глазах!..» М. Цветаева впервые оценивает поэта не с позиции внутреннего «я», а с позиции окружающего мира. Возможно, именно таким взглядом «со стороны» объясняются странные на первый взгляд строки о любимом ею народе Чехословакии:

Для прежней Цветаевой неподвластность кого-либо песне могла быть только приметой чужого и враждебного мира. К тому же в данном случае речь идет о народе очень музыкальном, что М. Цветаева неоднократно подчеркивала в письмах к А. Тесковой.

Стихотворение «О слезы на глазах!..» написано в год возвращения Цветаевой на родину. Это возвращение, с одной стороны, реализовало стремление вырваться из общего в то время для Европы движения «вниз по теченью спин»,[10] с другой стороны, стало актом отречения от того, что казалось «главнее главного» — отречения от возможности независимого бытия отверженного поэта ради общей судьбы со своими близкими, вернувшимися на родину, и ради самой родины.

В поэтических произведениях М. Цветаевой встречаются весьма разнообразные причастные образования от глагола быть, как лексически и грамматически нормативные для современного русского языка (бывший, небывший, будущий), так и ненормативные: сохраняющее глагольность — сущий (И., 260), краткие — сущ (И., 684), равносущ — (И., 260), будущ — (С., 454), аналитически образованное причастие будущего времени имеющему быть рожденным (С., 126). Сам факт сравнительной частотности окказиональных форм по отношению к общему числу причастий говорит об осознанном внимании поэта к этой части речи и о том, что содержание высказываний требовало языкового сдвига.

Половина из причастных форм глагола быть (6 из 12 зафиксированных в изданиях 1965 и 1980 гг.) приходится на формы слова сущий, восходящего к действительному причастию настоящего времени, которое, утратив глагольность, в современном русском языке выступает уже исключительно как прилагательное со значением 'настоящий, подлинный, истинный' (сущая правда) (MAC) или как существительное (всё сущее). Именно эти формы и представляют наибольший интерес в семантическом отношении.

М. Цветаева употребляет слово сущий трижды в трагедиях на античные сюжеты — «Ариадна» (ниже — пример 1) и «Федра» (пример 2) — в произведениях, изобилующих стилевыми архаизмами, один раз в стихотворении «С этой горы, как с крыши…», где символика также связана с античной культурой — образами из произведений Гомера (пример 3). Трижды слово с корнем — сущ- встретилось в лирических стихотворениях вне стилизации (примеры 4, 5, 6).