The Wych Elm на американском рынке превратился в
The Witch Elm – не такое уж серьезное изменение, однако в британском издании намек на готику не столь очевиден [289]. «Семь смертей Эвелины Хардкасл» Стюарта Тертона [290] на американском рынке стали «7
1/
2 смертей Эвелины Хардкасл». Половинку добавили, чтобы не возникло путаницы с другой одновременно выходившей в США книгой, название которой начиналось с «Семь…» [291]. Мне даже понравилось нахальство американского издателя, поместившего на первую обложку восклицание «Это число может вырасти!» [292]
Перейдем непосредственно к блербам. Слово «блерб» само по себе может стать поводом для дипломатического инцидента, поскольку по разные стороны Атлантики оно означает не одно и то же: в Великобритании это нечто вроде краткого описания книги, а в Штатах это в основном одобрительное высказывание или рецензия. (Да и вообще, вся моя книга, словно минами, напичкана поводами для неверных толкований.)
Различие между тем, что написано на задних обложках британских и американских изданий, разительное. Я спросила у американского редактора, в чем она видит эти различия, и она ответила, что их тексты «определенно длиннее, более гиперболические. В них гораздо больше прилагательных». На самом деле, в них вообще всего гораздо больше.
Одно из самых значительных событий в издательском бизнесе последних лет – и в Великобритании, и в США – публикация «Пойди поставь сторожа» Харпер Ли [293]. На обложке британского издания – минимум текста: короткая цитата из самой книги, фраза «Новый роман Харпер Ли, действие которого происходит через два десятка лет после событий, описанных в получившем Пулитцеровскую премию шедевре “Убить пересмешника”», шесть коротких цитат из критических обзоров. Здесь, как и в других высококачественных обложках, свободное пространство, «воздух», так же важно, как текст. На последней обложке американского издания в мягком переплете (чей ретро-дизайн мне больше нравится) длиннющий текст, более чем в 300 слов, здесь и выдержки из критических обзоров, и биография автора, и все это – бесконечно длинными предложениями: «Прекрасно описывает болезненный, но необходимый переход от иллюзий прошлого – путешествие, поводырем в котором может быть только собственная совесть». Как говорят сами американцы, весьма напыщенно.
В Америке даже куда более легкие книги описываются длинно и тяжеловесно. «Я ненавижу свою шею» Норы Эфрон – одна из самых смешных книг, и в рекламном тексте на британском издании об этом прямо так и говорится, причем словами самой Эфрон, взятыми из эссе «Жаль, что я не знала об этом раньше»:
• Никогда не выходите замуж за мужчину, с которым не хотите разводиться.
• Если обувь не подходит в магазине, она никогда не будет вам впору.
• Если у вас есть дети-подростки, очень важно завести собаку, чтобы хоть кто-то в доме был рад вас видеть.
• Все, что вам не нравится в своем теле в тридцать пять, вы будете мечтать вернуть в сорок пять.
Текст на американском издании куда более возвышенный. Да, в нем имеются некоторые смешные детали, но главное в нем – перечисление достижений Эфрон, а также бомбардировка читателей прилагательными:
От Норы Эфрон, писательницы режиссера и сценариста, чьи фильмы «Неспящие в Сиэтле» и «Когда Гарри встретил Салли» определили для целого поколения, что есть романтическое чувство, и чей последний фильм «Джули и Джулия» прославляет удовольствия от приготовления еды и захватывающего процесса переосмысления себя: это обезоруживающая, искренняя и уморительная книга о том, как быть женщиной сегодня…
Беспредельно смелая, искрометно смешная и неожиданно трогательная в своей правдивости…
И так далее до бесконечности. Повторюсь: американские тексты длиннее, цветистее и серьезнее, чем британские. Там стремятся охватить все аспекты, так сказать, покрыть все базы, а не завлечь читателя остроумными и броскими фразами, интригой, напряжением. Перенасыщенные задние обложки служат площадкой для слов, а не для дизайна, в них стремятся втиснуть как можно больше информации.
У каждого, похоже, есть своя теория относительно того, что один американский издатель назвал «странной многословностью американских книжных блербов и цитат». Некоторые из тех, кого я об этом спрашивала, говорили о плюрализме и разнообразии их общества, и поэтому цитаты как снаружи, так и внутри призваны «дать понять читателю, что о книге писали не только в New York Times или в Post, но, скажем, и в Dallas Morning News». Блерб должен быть демократичным, обращаться к каждому – «и к интеллектуалам, и к обычным людям, а также к разным сегментам аудитории, различающимся полом, расовой принадлежностью, сексуальными предпочтениями. Американцы очень чувствительны к вопросам идентичности, и это непременно учитывается в издательской политике».
Другие говорили о популярности книжных клубов, которые пару веков назад начинались как дамские «читательские кружки», а превратились в серьезный инструмент продаж, возглавляемый таким мощным лидером, как Опра Уинфри: она провозгласила то, что Тони Моррисон назвала «читательской революцией». И не предназначены ли все эти длинные надтекстовые материалы – цитаты, описания, биографии, вкупе с публикуемыми внутри книги вопросами для читательских клубов – именно для обсуждений?
И, безусловно, мы не должны сбрасывать со счетов то, что один нью-йоркский журналист назвал в разговоре со мной «склонной к преувеличениям природой американской культуры и манерой речи». В книге «Приключения английского языка» Мелвин Брэгг предполагает, что корни этого следует искать в истории и географии: вместе с двигавшимися на Запад переселенцами язык завоевывал новые слова и стремительно развивался. «Смелость и уверенность в своих силах породила живописные, яркие слова», такие как shebang, skedaddle, hunky-dory, splendiferous, lickety-split… [294] «Стиль речи, столь же грандиозный, как и сама страна. Его назвали преувеличенным». То есть гиперболизированным.
И все тексты в Штатах многословнее – в конце концов, это они придумали журналистику больших форм. Их газетные заголовки и статьи увесистее наших – репортер из Financial Times назвал их «исполненными почтения к самим себе, длиннющими и душными», в то время как британские журналисты сразу переходят к сути дела. Однако обратная сторона этих культурных различий состоит в том, что «можно быть уверенными, что цитаты, опубликованные в американской газете, подлинные и в материале использованы проверенные факты. Что же касается британских газет, то надо быть идиотом, чтобы доверять им».
Для меня именно в этом и состоит основное различие наших издательских культур. В определенной степени американцы больше ценят свой язык, чем мы ценим свой. Буквально. Письменное слово лежит в основе их национальной идентичности и основополагающих мифов – от первых колонистов, приплывших на «Мэйфлауэре», которые жаждали свободы почитать Библию так, как они считали нужным, до Ноя Уэбстера, составившего уникальный словарь правописания американского английского. Как считает Брэгг, «правильное правописание стало по всей Америке считаться стандартом образования и цивилизованности. А конкурсы правописания Spelling Bee вошли в быт каждого города и деревни»
