Ознакомительная версия.
Влюбленный Пушкин стал часто бывать у Гончаровых, хотя какой характер носило в то время общение поэта с молоденькой Наташей, неизвестно. Мало что общего было между Пушкиным и малообразованной шестнадцатилетней девушкой, обученной лишь танцам и умению болтать по-французски. Да и в семье Гончаровых он ощущал холод и стеснение. Матери Наташи поэт явно не нравился. Несмотря на все это, 1 мая 1829 года тот же Толстой от имени поэта обратился к ней с просьбой руки ее дочери. Ответ был уклончив. Пушкину отказали, ссылаясь на молодость Натали.
1 мая 1829 года поэт написал Наталье Ивановне письмо: «На коленях, проливая слезы благодарности, должен был бы я писать вам теперь, после того как граф Толстой передал мне ваш ответ: этот ответ – не отказ, вы позволяете мне надеяться. Не обвиняйте меня в неблагодарности, если я все еще ропщу, если к чувству счастья примешиваются еще печаль и горечь; мне понятна осторожность и нежная заботливость матери! – Но извините нетерпение сердца больного и опьяненного счастьем. Я сейчас уезжаю и в глубине своей души увожу образ небесного существа, обязанного вам жизнью…»
В ту же ночь Пушкин уехал на Кавказ, в действующую армию генерала Паскевича, которая вела боевые действия с Турцией. «Спросите, зачем? – писал он впоследствии Гончаровой. – матери – боюсь, сам не умею сказать; но тоска непроизвольно гнала меня из Москвы; я бы не мог в ней вынести присутствия вашего и ее». Началось знаменитое пушкинское «Путешествие в Арзрум».
Психологическая напряженность гнала его подальше от Москвы, туда, где свистели пули и гремели пушечные выстрелы. Создается впечатление, что поэт хотел испытать себя и судьбу. Он жаждал сразиться с турками, и, по воспоминаниям И. Пущина, «Пушкин радовался как ребенок, тому ощущению, которое его ожидает». Все его друзья-военные пытались удержать поэта и предохранить его от «выстрела турецкого, особенно же от их сабли или курдинской пики». Беседы в походных палатках, вино, переходы и небольшие столкновения – вот эпизоды жизни поэта во время его «путешествия». Пушкину необходимо было развеяться, обдумать свою жизнь и новую, все более разгорающуюся любовь. В конце концов, генерал Паскевич, не желая брать на себя ответственность за бесшабашные выходки поэта, предложил ему вернуться в Россию.
На обратном пути через Закавказье Пушкин проехал Пятигорск, оказавшись теперь уже реально в мире его былых романтических чувств и переживаний. С большой силой охватили поэта воспоминания о его первых «инцестуальных» увлечениях. «Платонический» идеал его «утаенной любви» (Наталья Кочубей? Елена Раевская? Софья Потоцкая?) снова тревожит его думы. Один за другим всплывают образы, когда-то доводящие его до вершин высокой страсти. Он пишет одно из самых лучших своих стихотворений «На холмах Грузии лежит ночная мгла». Первая редакция этого стихотворения состоит из 16 стихов, в которых выражены самые различные чувства Пушкина, – и тоска о прошлом, и новая любовь…
Все тихо, на Кавказ идет ночная мгла,
Восходят звезды, надо мною,
Мне грустно и легко – печаль моя светла,
Печаль моя полна тобою.
Тобой, одной тобой – унынья моего
Ничто не мучит, не тревожит.
И сердце вновь горит и любит оттого,
Что не любить оно не может.
Прошли за днями дни – сокрылось много лет,
Где вы, бесценные созданья?
Иные далеко, иных уж в мире нет,
Со мной одни воспоминанья.
Я твой по-прежнему, тебя люблю я вновь
И без надежд и без желаний.
Как пламень жертвенный чиста моя любовь
И нежность девственных мечтаний.
Но вспышка чувства к объекту былой, «утаенной» любви почти сразу же была вытеснена той, чей образ, так глубоко запечатленный в его душе, он мысленно увез в свое далекое путешествие. Об этом говорит последующая творческая судьба стихотворения. Отбрасывая от него две последние строфы, посвященные воспоминаниям о былых увлечениях, и, соответственно, меняя пейзаж, поэт из прошлого времени переключает его в свое сегодня, посвящая эти стихи не Елене Раевской (или Софье Потоцкой), а Наташе Гончаровой. И именно теперь стихотворение обретает тот, столь нам известный и навсегда вошедший в сокровищницу нашей эстетической памяти, предельно завершенный облик, который становится драгоценным перлом в ожерелье не только русской, но и мировой лирики.
На холмах Грузии лежит ночная мгла;
Шумит Арагва предо мною.
Мне грустно и легко; печаль моя светла;
Печаль моя полна тобою.
Тобой, одной тобой… Унынья моего
Ничто не мучит, не тревожит,
И сердце вновь горит и любит оттого,
Что не любить оно не может.
Многие, то мимолетные, а то и очень серьезные, порой исключительно яркие и страстные «чувственные» увлечения Пушкина отразились в его творчестве за это десятилетие; но романтическая, «чувствительная» – «без надежд и желаний» – любовь продолжала терзать его «либидо», оставаясь в подсознании наиболее глубоким и сильным чувством поэта до 1829 года, когда в его душе вспыхнуло другое, более реальное, земное, полное надежд и желаний, но столь же глубокое и сильное чувство к той, которая два года спустя станет его женою и матерью его детей. Смена двух редакций стихотворения – это начавшийся процесс подсознательного перехода «романтического» идеала прошлых лет на новый образ живой и реальной девушки.
Когда после почти пятимесячного «путешествия в Арзрум» Пушкин вернулся в Москву, красота Натали не только была замечена, но и стала предметом общего внимания и восхищения. Поэт сразу же бросился к Гончаровым, но встречен был более чем прохладно. «Сколько мук ожидало меня по возвращении, – писал Пушкин в апреле своей будущей теще, – Ваше молчание, Ваша холодность, та рассеянность и то безразличие, с каким приняла меня м-ль Натали… У меня не хватило мужества объясниться – и я уехал в Петербург в полном отчаянии…»
Видимо, такое состояние поэта еще больше возбудило в нем свойственную ему вольность и некоторый цинизм в разговоре. По дороге в столицу Пушкин заехал в Малинники и Старицы «для сбора некоторых недоимок», – как писал он Алексею Вульфу. Там он снова пофлиртовал с Катенькой Вельяшевой и живо описал своему другу, которого называл «Ловлас Николаевич», жизнь своих провинциальных друзей: «Евпраксия Николаевна и Александра Ивановна отправились в Старицу посмотреть новых уланов… Гретхен (Вельяшева. – А. Л.) хорошеет и час от часу делается невиннее… В Бернове я не застал уже толстожопую Минерву (Е. И. Гладкова. – А. Л.). Зато Netty, нежная, томная, истерическая, потолстевшая Netty – здесь… Вот уже третий день как я в нее влюблен… Иван Иванович на строгой диете (ебёт своих одалисок раз в неделю). Недавно мы узнали, что Netty, отходя ко сну, имеет привычку крестить все предметы, окружающие ее постелю. Постараюсь достать (как памятник непорочной любви моей) сосуд, ею освященный».
Это письмо дало повод А. Вульфу записать а «Дневнике», что Пушкин «возвратился из Арзрума точно таким, каким туда поехал, весьма циническим волокитою». А в письме к сестре своей Анне Николаевне, по-прежнему влюбленной в поэта, он сообщает: «Александр Сергеевич сообщает мне известия о тверских красавицах. Кажется, самое время не имеет власти над ним, он не переменяется: везде и всегда один и тот же. Возвращение наших барышень, вероятно, отвлекло его от Netty, которой он говорит нежности, или относя их к другой, или от нечего делать. В следующих твоих письмах я верно узнаю, как продолжится и чем окончится любопытный его заезд из Арзерума в Павловское. По происхождению его, азиатские вкусы не должны быть чужды; не привез ли он какого-нибудь молодого Чубукчи Пашу (податель трубки)? – Это было бы нужно для оправдания его слов. По письму Анны Петровны (Керн) он уже в Петербурге; она одного мнения с тобой в том, что цинизм его увеличивается».
В Петербурге поэт тосковал, кутил, безудержно играл в карты, общался с друзьями, занимался литературными делами с Дельвигом. Он все время порывался куда-то уехать, подальше, просился за границу, даже в Китай. Поэт зачастил к Софье Астафьевне, содержательнице фешенебельного публичного дома, который посещала вся гвардейская молодежь Петербурга. Пушкин часто посещал его и в первые годы своей петербургской жизни, и много позже – уже даже будучи женатым. «Мы вели жизнь довольно беспорядочную, – говорится в одном черновом наброске. – Ездили к Софье Астафьевне без нужды побесить бедную старуху притворной разборчивостью». Эта фраза вполне автобиографическая. Некто Куликов Н. И. пишет о встрече Пушкина и Нащокина, и как они вспоминали свои прежние холостяцкие привычки.
«Они, бывало, заходили к наипочтеннейшей Софье Астафьевне провести остаток ночи с ее компаньонками. Александр Сергеевич, бывало, выберет интересный субъект, и начинает расспрашивать о детстве и обо всей прежней жизни, потом усовещевает и уговаривает бросить блестящую компанию, заняться честными трудом, итти в услужение, потом даст деньги на выход… Всего лучше, что благовоспитанная Софья Астафьевна жаловалась на поэта полиции, как на безнравственного человека, развращающего ее овечек». Среди черновиков Пушкина была найдена небольшая стихотворная зарисовка, имеющая отношение к заведению Софьи Астафьевны. Спокойно, даже торжественно, поэт описывает свои забавы:
Ознакомительная версия.
