Даже к идее самоубийства богов древние авторы подходили постепенно. Сначала в сказаниях преобладали темы родового убийства. Один из самых древних египетских мифов об убийстве бога Осириса завистливым братом Сетом был заимствован из историй эпохи древнего царства (более 2000 лет до н. э..); древнейшее доолимпийское божество Кронос, пожиравшее собственных детей, было изувечено и низвергнуто своим сыном, знаменитым Зевсом; могущественная волшебница Медея разрубила на части собственного брата, обманом заставила детей царя Пелия сделать то же с их отцом, из ревности на глазах Ясона убила собственных детей. Мифы изобилуют подобными примерами.
Затем древние авторы стали опробовать тему самоубийства богов и героев.
Один из героев троянской войны Аякс, оскорбленный тем, что доспехи погибшего Ахиллеса присудили не ему, а хитроумному Одиссею, впадает в безумие и перерезает стадо скота, думая, что расправляется с судьями. Придя в себя, он бросается на меч, чтобы смыть бесчестье, с трудом поражает себя (с трудом, потому что еще в младенчестве Геракл завернул его в свою волшебную львиную шкуру, тем самым сделав Аякса неуязвимым).
Характерны самоубийства богов природы, растительности, виноделия и плодородия. В этих мифах отражено одушевляемое древними циклическое возвращение времен года, умирание и возрождение растительности. Атис (фригийское божество природы), из ревности ввергнутый богиней Кибелой в безумие, убивает себя и вновь возрождается в виде сосны. С многоликим эллинским богом Дионисом — наиболее ярким представителем древнейшего культа плодородия, растительности и виноделия — связана тема дионисийского безумия и самоубийства. «Принесение в жертву Дионису его самого, через посредство им же вдохновленных и исполненных, являющих собою его же аспект служителей бога страдающего, составляло мистическое содержание Дионисова культа».[21] Дионис часто появлялся в облике козла, и в жертву ему эллинские жрецы также предпочитали приносить козла. Бог, пожирающий свое подобие (самого себя), в представлении древних не мог не быть символом безумия — все, кто с ним общался, заражались безумием. Женщины, нимфы, менады, вакханки, пораженные дионисийским безумием, в экстазе убивают собственных детей, с ножами и тирсами нападают на мужчин, совершают самоубийства. Так через самоубийство бога мысль приходит к самоубийству людей. «Плутарх сообщает об эпидемии самоубийства среди милетских девушек: они тайно лишали себя жизни через удавление — род самоубийства, несомненно связанный с религиозными преданиями».[22]
Одно из первых любовных самоубийств совершает жрец дионисийского культа. По легенде, жрец Корее влюбился в девушку Каллирою, она отвергла его. Жрец обратился за помощью к своему богу. Дионис поразил город безумием. Додонский оракул предсказал, что необходимо принести в жертву или Каллирою, или того, кто готов умереть за нее. Корее заносит над девушкой нож, но в последний момент пронзает собственную грудь. Безутешная Каллироя бросается в реку.
Обряд священнодействия в богослужении Дионису совершался всей общиной и назывался оргией. Смех и плач экзальтированной толпы соединились в этом служении. «Что древнее, что изначальнее — этот плач или этот смех, жертва или пляска, тирс-копье или тирс упоений, зимний плющ или весенняя роза, гроб или точило виноградное?»[23]
Празднества Диониса в Греции происходили весной, когда бог вновь возрождался вместе с просыпающейся природой. По времени эти празднества соответствуют христианскому празднику воскресения Христова. Интересно, что, по данным современной клинической психиатрии, число самоубийств весной возрастает.[24]
Боги, безумие и смерть образовали устойчивую для античного мышления ассоциативную связь. В Древней Греции с религиозным почтением относились к больным эпилепсией, считая, что в них вселяется бог. Прорицатели часто впадали в состояние исступления. Дельфийский оракул вещал устами жрицы-пифии, сидящей на золотом треножнике и пребывающей в экстатическом состоянии. Безумная Кассандра предсказывает собственную смерть и смерть Агамемнона:
Богом объятая, что, исступленная,
Зришь впереди, душа?
Что поешь? Смерть свою!..[25]
Считалось, что в состоянии вдохновенного экстаза человеку могут открыться высшие божественные истины. Платон рассматривал философствование как религиозное священнодействие, а Гераклит Темный еще раньше считал мышление разновидностью падучей болезни.
Итак, в представлении древних боги обладали более изощренным мышлением, чем человек. Но очень скоро люди заняли место богов. Мышление человека обрело способность строить сильные обратные связи. Теперь любая охота опасна, теперь нет однозначных ответов. Кто более велик — охотник, следующий древнему инстинкту нападения, или жертва, гибелью своей уничтожающая охотника? Или обе эти жертвы равны перед лицом того, кто выше их? Прошли времена веры, богов и героев. Стали возможными разрушения храмов, самоубийства людей, миражи власти, загадочные переплетенья сюжетов, тупики пространства и времени, зеркальные лабиринты, лабиринты зеркал, отражения в отражениях, сны в снах, иллюзии чувств, ностальгия по прошлому, жертвоприношения будущему, компьютеры, думающие, что они думают. Стала возможной эта книга. И опять повторяются старые мифы.
История об укрепленном городе, который штурмуют и обороняют герои, об усталом скитальце, возвращающемся к родным берегам, о любви богов и смертных, о слепом певце, рассказавшем эту историю, в разных вариантах будет повторяться в веках, потому что «жертва древнее бога», а символ древнее и жертвы и бога, и во все времена найдется Елена, и всегда будет мастер, воскрешающий старые мифы, и будут те, для кого они созданы.
История оказалась одна. Охотник и его жертва — вот вечная тема. Древнее, пожалуй, и не бывает. И сколько бы времени нам ни осталось, мы будем пересказывать ее в том или ином виде.
Древняя страна, боги, герои, мифы, белые стены шумных городов, лазурное море, тихие заливы, волшебные острова, одинокий парус, исчезающий вдали, чей-то смех, чей-то голос, рассказывающий старые предания, чья-то мелькнувшая тень на песке, бесконечное голубое небо, в котором неторопливо плывут облака… Картинки далекого счастливого сна. Но эти картинки — только покров, за которым скрывались символы скорби и ужаса греческой души. В том сне были и другие картинки. Застывшие трагические маски, кровь на мраморных плитах дворца, пустынная дорога, залитая красным тревожным светом заходящего солнца, слепой старик, бредущий по этой дороге, уходящей в черную вечность. Царь Эдип. С ним его страшные воспоминания, с ним его верная несчастная дочь Антигона, рожденная от брака с собственной матерью. Боги заранее предсказали Эдипу его судьбу. Но это еще не было страшно. Такое случалось с богами. Это только условие теоремы. Трагедией стало логическое доказательство обыденной возможности выполнения этой теоремы.
В послегомеровский период сюжеты трагедий постепенно уходят от описаний циклических вариантов родовой мести и начинают концентрироваться вокруг роковой тайны человеческого существования. Человек с ужасом начинает осознавать, что он сам может быть собственным палачом. Рушится вера в незыблемость и постоянство логических устоев. Символы и вещественный мир сталкиваются в вечной борьбе противоречий. Начинается загадочная нгра абстракций. Внешне в трагедиях все совершается по старым рецептам — всякое лицо, вызывающее противоречие в порядке мира, должно быть наказано. Но вот появляется «царь, который разгадывает загадки и которого судьба заставит угадать ужас собственной участи».[26] Этот человек совершает вполне обоснованные действия, но последствия их вступают в ужасное противоречие с законами мира. Человек — порождение мира — впервые столкнулся с его безумием. Это не внешнее дионисийское безумие бога, а внутреннее, обусловленное первичными мифологическими схемами законов бытия.
Царь Фив по имени Лай похитил сына другого царя, Пелопса. Разгневанный отец проклял Лая, пожелав тому быть убитым собственным сыном. Оракул подтвердил возможность свершения проклятия Пелопса. Когда у Лая родился сын, царь проколол ему ноги и повелел рабу бросить младенца в лесу на съедение диким зверям. Но ребенок не погиб, царь Полиб усыновил его и назвал Эдипом. Мальчик вырос, считая своими родителями Полиба и его жену Меропу. Дельфийский оракул предсказал Эдипу ужасную судьбу: он убьет своего отца, женится на своей матери, от этого брака у него будут дети, проклятые богами и ненавидимые людьми. Чтобы избежать страшной участи, Эдип навсегда покидает родной край, уходит по дороге, ведущей в Фивы. По пути он убивает старика, ехавшего в колеснице с небольшим количеством слуг и первым ударившего Эдипа палкой. Не ведая того, Эдип убил собственного отца. В Фивах, куда он пришел, царило горе. Кто-то убил царя Лая. Вдобавок в окрестностях города появилось чудовище Сфинкс — женщина с туловищем льва, когтистыми лапами и крыльями птицы.[27] Она не давала покоя жителям Фив, нападала на людей и требовала отгадать загадку: «Кто ходит утром на четырех ногах, днем на двух, а вечером на трех?» Не угадавших ответ чудовище пожирало. Эдип спас Фивы. Он нашел ответ: «Человек».
