Вместе с тем среди северновеликорусских говоров есть и такие, в которых существуют оба звука — и ц, и ч’, но употребляют их там этимологически неправильно, т. е. там наблюдается беспорядочное смешение этих звуков. В таких говорах могут произносить, с одной стороны, ц’ай, ц’а́сто, а с другой — у́л’ич’а, ку́р’ич’а. Эти говоры в настоящее время уже не могут просто называться цокающими, так как они знают и ц, и ч’. Однако в прошлом они, вероятно, были цокающими. Известно, что если говор, в прошлом цокающий, начинает утрачивать цоканье, то на путях этой утраты и может возникнуть подобное смешение ц и ч’: усваивая, скажем, звук ч’, которого в данном говоре раньше не было, носители диалекта вначале не могут еще усвоить правильного его употребления (что, между прочим, также связано с указанным выше особым положением ц и ч’ в системе русских согласных), в силу чего вначале, на первом этапе этого процесса, развивается беспорядочность употребления звуков ц и ч’. Окончательное усвоение литературных норм различения этих двух звуков является уже вторым этапом в процессе утраты цоканья.
Некоторым северновеликорусским говорам в современном их состоянии цоканье неизвестно; однако только часть из них вообще никогда не знала этого явления, иные утратили его в процессе своего развития, хотя и знали в прошлом [23].
Большинству северновеликорусских говоров свойственно наличие самостоятельной фонемы ф, отсутствие которой наблюдается в иных диалектах. Звук ф в русском языке возник в относительно поздний период истории. Первоначально во всех славянских языках этого звука не было, и поэтому в словах, заимствованных из греческого и из других языков со звуком ф, он передавался через п: ср. гр. Iosif — русск. Осип; гр. faros — русск. парус; гр. Stefanos — русск. Степан. В эпоху XII—XIII вв., когда в русском языке произошло падение (утрата) редуцированных ь и ъ, в силу чего согласные оказались на конце слов, окончательно оформилась категория глухости-звонкости в системе согласных русского языка; в результате оглушения согласных на конце слова установились пары по глухости-звонкости: т — д, п — б, с — з и т. д. Именно тогда-то, в результате оглушения в, звук ф возник на самой русской почве как глухая пара по отношению к в. Однако не во всех русских говорах дело обстояло так, ибо сам звук в в древнерусских диалектах был различного характера: в одних говорах он имел губно-зубное образование, т. е. такое, какое он имеет в современном литературном языке; в других же — губно-губное, т. е. он произносился с помощью двух губ. Губно-зубное в, попадая в положение конца слова и теряя голос, изменялось в ф; а губно-губное такому изменению подвергнуться не могло. Поэтому в первой группе говоров звук ф возник сначала в зависимом положении как результат оглушения в, а потом был перенесен в независимые положения уже как самостоятельный звук. Именно в этих говорах и существует теперь особый звук ф, противопоставленный в.
Во второй же группе говоров, в которой звук ф не мог возникнуть на своей почве в силу отсутствия губно-зубного в, он не мог укрепиться и в независимом положении, в частности в заимствованных словах. Поэтому такие говоры до сих пор не знают особого звука ф, заменяя его или сочетанием хв, или звуком х. Это явление характерно для южновеликорусского наречия.
Наконец, в области фонетики следует отметить еще одну, свойственную большинству северновеликорусских говоров черту — изменение сочетаний согласных бм и дн соответственно в м и н долгие (м̄, н̄). Такому изменению данные сочетания могут подвергнуться потому, что между звуками б и м, как и между д и н, есть только одна разница: первые звуки (б, д) произносятся при поднятой небной занавеске, закрывающей проход воздуха в полость носа, а вторые — при опущенной, открывающей проход воздуха в эту полость. Иначе говоря, б и д отличаются соответственно от м и н лишь отсутствием назализации, носового произношения. Достаточно небной занавеске опуститься немного раньше, чем это необходимо для произношения б и д, чтобы на месте б и д также возникли звуки м и н. А так как сочетания бм и дн произносятся при одной артикуляции органов речи (одним смыканием и одним размыканием губ, а не двумя для двух звуков), то более раннее опускание небной занавески вполне возможно. Именно в силу сказанного и наблюдается произношение ом̄а́н вместо «обман», ом̄’е́р’ил вместо «обмерил», ом̄а́зал вместо «обмазал», ла́н̄о вместо «ладно», в’и́н̄о вместо «видно» и т. д. Это типичная черта многих северновеликорусских говоров.
Среди морфологических особенностей, присущих большинству северновеликорусских говоров, можно назвать образование формы творительного падежа множественного числа существительных, прилагательных и некоторых местоимений. Если в русском литературном языке она образуется с окончанием ‑ми (рука́м’и, б’е́лым’и, на́м’и), то такая форма известна лишь в части северновеликорусских говоров (например, во Владимирско-Поволжских); большинству же этих говоров присущи иные формы творительного падежа множественного числа. Во-первых, в них в этом падеже широко распространена форма, равная форме дательного падежа множественного числа: наряду к рука́м, к бол’шы́м сапога́м, к нам говорят с рука́м, пол’а́ под ном’ера́м, ку́р’ица с цыпл’а́там, с нам [24]. Во-вторых, в северновеликорусских говорах есть форма творительного падежа множественного числа с окончанием ‑ма: с нога́ма, с у́мныма люд’а́ма, с ва́ма. По происхождению ‑ма — это окончание дательного-творительного падежа двойственного числа древнерусского языка. Когда двойственное число было в русском языке утрачено, форма дательного-творительного падежа сохранилась в северновеликорусских говорах как реликтовая и укрепилась в новом значении.
В-третьих, в этих говорах данная форма может еще образовываться с окончанием ‑мы: покры́то п’еска́мы, с на́мы. Эта форма по своему происхождению остается не до конца ясной [25].
Наконец, как северновеликорусскую особенность следует назвать употребление постпозитивной частицы то, та и под.: с’ело́-то, изба́-та, ба́бу-ту и т. д. Употребление такой частицы известно не только в северновеликорусских, но и в иных говорах русского языка. Однако особенностью северновеликорусского наречия является то, что постпозитивная частица выступает в нем как согласованная с той или иной частью речи: до́м-от, изба́-та, с’ело́-то, ба́бы-т’и, ба́бу-ту, молодо́й-от, посл’е́дн’ой-от и т. д. Это одна из синтаксических особенностей северновеликорусских говоров.
Таковы в общем те черты и те особенности, которые объединяют все северновеликорусские говоры (или по крайней мере большинство их) в одно наречие. Однако, как уже говорилось, входящие в состав одного наречия говоры не являются во всем однородными. Поэтому внутри северновеликорусского наречия могут быть намечены различные диалектные группы, объединяющие наиболее близкие между собой говоры.
При этом следует отметить, что выделение отдельных групп северновеликорусского наречия представляет большие трудности как в силу недостаточности еще наших знаний об этих говорах, так и в силу чрезвычайной близости большинства их друг другу. Эта близость характеризуется тем, что отдельные черты, признаки разных групп северновеликорусских говоров часто перекрещиваются между собой и не образуют четко очерченных границ. Поэтому переход от одной диалектной группы к другой иногда очень незаметен.
