Среди произведений Бродского, посвященных поэтам («На смерть Роберта Фроста», «Большая элегия Джону Донну», «На смерть Т. С. Элиота», «У памятника А. С. Пушкину в Одессе» и др.), особое место занимают 12 стихотворений с посвящениями А. А. Ахматовой и эпиграфами из ее стихов. Этот ряд, начатый еще при жизни Ахматовой, был завершен проникновенным и редкостным по художественному совершенству обращением «На столетие Анны Ахматовой» (1989). Это произведение отмечено космизмом мироощущения, классической простотой формы. В нем раскрываются поразительно гармоничная художественная концепция бытия и творчества, образ поэта в мире:
Бог сохраняет все; особенно – слова
Прощенья и любви, как собственный свой голос. [140]
Наблюдатель и мыслитель
В своих поздних стихах Бродский предстает прежде всего как наблюдатель и мыслитель. Почти полностью исчезает мотив физического движения героя в пространстве. Ритм замедляется. Сам герой неподвижен, движутся его взгляд, его мысль: «Взгляд оставляет на вещи след» («Это – ряд наблюдений…»).
Иосиф Бродский открыл новую поэтическую традицию, соединив уроки нескольких поэтических школ и направлений в своей поэзии. Новаторство Бродского проявилось не только в особом видении мира, но и в принципах построения метафоры, которая чаще всего строится на зрительном сходстве: солнце на рассвете изображено как горячий уголь, тлеющий в серой золе неба («Эклога 4-я (зимняя)»). Но за живописным образом скрывается глубокая смысловая подсветка, мир обретает непостижимую глубину. Среди пурги появляются первые дуновения тепла: тепло тела; пламя загорается как страстное желание идеала; полыхающие сны.
Нетрадиционность метафор и сравнений Бродского проявляется и в том, что чувственно ощутимое уподобляется тому, что органам чувств недоступно.
Как число в уме, на песке оставляя след,
Океан громоздится во тьме, миллионы лет
Мертвой зыбью баюкая щепку.
Колыбельная трескового мыса [141]
В творчестве Бродского многое покажется странным, если следовать стереотипам читательского восприятия. Если строки воспринимать буквально, то получится полный абсурд: «Годы жизни повсюду важней, чем воды», «воды, рельсы. все эти вещи почти мгновенны» и др. Но в стихотворении речь идет о способах самоубийства. Слова «воды» и «рельсы» заменяют длинные фразы: «те мгновения, когда человек тонет», и «те мгновения, когда человек умирает под колесами поезда». Бродский сокращает фразу до одного слова, опуская логические связки. Читатель должен восстанавливать их сам.
Стихи Бродского как бы отражают процесс мышления: ведь мысль бежит быстрее, чем человек успевает ее записать. Во многих произведениях мыль зафиксирована фрагментарно, а промежуточные звенья опущены. Явления нагромождаются одно на другое. Вещи соединяются, образуя разнородный конгломерат. Реальность дробится на ощущения, которые стягиваются в крепкие узлы («Узнаю этот ветер…», «Литовский дивертисмент» и др.).
Талант Бродского необыкновенно многолик. В его поэтическом видении мира нет единообразия, повторяемости. Возможно, поэтому его творчество стало огромным фактором, влияющим на сознание людей, а его стихи обрели такую власть над душами читателей.
В «ситуации границы» (на пороге XXI в.)
Ощущая себя иммигрантами
Существование советского государства, тоталитарного режима наделяло русскую эмиграцию особым чувством единения в противостоянии. С утратой этого врага эмигранты как будто начали терять свою прежнюю национальную идентичность. Таким образом, в настоящее время, с одной стороны, происходит эстетизация эмиграции и эмигрантов «первой волны», формируется миф о Русской Эмиграции. С другой стороны, в отношении эмиграции 1990-х, более близкой по времени к сегодняшнему моменту и потому в меньшей степени иллюзорной, механизмы мифологизации не срабатывают.
Писатели-эмигранты 1990-х гг. существуют в сложной «ситуации границы» нескольких культур. Осознавая себя скорее иммигрантами, чем эмигрантами, они, в отличие от эмигрантов «первой волны», перешли от политики «исключения» к политике «включения». Например, Михаил Шишкин, русский писатель, живущий в Швейцарии, выпустил 600-страничный литературно-исторический путеводитель по Швейцарии на немецком языке: «Русская Швейцария».
Русский писатель-эмигрант Андрей Макин создал роман «Французское завещание» на французском языке, принесший ему большой успех.
Возможно, успех книги Макина заключается в авторской стратегии: он радикально изменил привычную оппозицию «аборигены/эмиграция». В его книге повествователь-чужак (и ассоциирующийся с ним автор) не противопоставляет себя первым, но подчеркнуто демонстрирует свое желание стать одним из аборигенов.
«Словом воскреснем» (М. П. Шишкин)
Один из наиболее ярких и титулованных представителей «четвертой волны» Михаил Павлович Шишкин (р. 1961) обрел известность после публикации романа «Всех ожидает одна ночь».
В 2001 г. он стал лауреатом Букеровской премии за роман «Взятие Измаила», о котором сам автор сказал, что эта книга «о невозможности освободиться от России».
Одно из последних произведений Шишкина, роман «Венерин волос», был награжден в 2005 г. премией «Национальный бестселлер», но породил при этом дружный и недоброжелательный хор критических откликов. Критики называли писателя имитатором, изображающим «то страсть, то мысль», обвиняли его героя в том, что он лишен «способности к состраданию» и «острому переживанию собственного греха и гнетущего чувства вины», а автора – в том, что он наслаждается российскими ужасами из сытой Швейцарии. Почти каждый из писавших о «Венерином волосе» упомянул, что Шишкин эмигрировал в 1995 г. из России.
Между тем писатель создал роман для всех, не только для россиян, но и для европейцев из Западной Европы, и для американцев, и для израильтян. И это принципиальная черта авторской позиции, ориентирующейся не на гражданство своей аудитории, а на вдумчивого читателя, готового воспринять такой большой, гулкий, сложно устроенный текст.
Ключи к его пониманию скрываются внутри: так, в романе упомянута фреска «Воскрешение плоти» Луки Синьорелли в итальянском соборе Орвието; в унисон с сюжетом фрески звучит эпиграф «И прах будет призван, и ему будет сказано: «Верни то, что тебе не принадлежит; яви то, что ты сохранял до времени. Ибо словом был создан мир, и словом воскреснем» (Откровение Варуха, сына Нерии. 4, XLII)». То, что цитата взята из апокрифа – апокалипсического видения пророка Варуха, – принципиально, потому что роман сознательно не претендует на каноничность толкования образа «воскрешения плоти».
Начало произведения – истории, которые рассказывают россияне, желающие получить в Швейцарии статус беженцев. Они попали в Цюрих из Чечни: из детского дома, из тюрьмы, их дом сожгли, их родителей убили, их насиловали черенком метлы, их детей расстреливали в упор. Главный герой романа – переводчик, которому приходится переводить все эти жуткие подробности на немецкий язык. А в перерывах между допросами он читает «Анабасис» Ксенофонта.
Такое сопоставление предоставляет возможность соединить в одном тексте греческих наемников, отступающих к морю, со спустившимися с гор чеченскими беженцами, которые поклялись, что лучше умрут, чем сдадутся русским. Чеченцы и эллины отправляются в путь вместе. Герой же не только переводит чужие истории, он еще и пишет полуфантастические письма сыну Навуходонозавру, рассказывая ему о службе в Министерстве обороны швейцарского рая.
