8. Характеристическія черты языка Новаго Завѣта.
а) Анализъ составныхъ элементовъ новозавѣтнаго языка показываетъ, что на него нужно смотрѣть, какъ на языкъ живой, радикально преобразующійся подъ „иностраннымъ“ воздѣйствіемъ іудеевъ при проповѣданіи новаго христіанскаго ученія въ мірѣ. По смерти первыхъ проповѣдниковъ такое преобразованіе продолжалось еще нѣкоторое время уже подъ однимъ христіанскимъ вліяніемъ, въ результатѣ чего долженъ былъ явиться собственно, такъ называемый, греческій христіанскій языкъ. При нормальномъ полномъ развитіи всякій языкъ заключаетъ фактически три элемента: литературный языкъ—ораторовъ, историковъ, философовъ и пр.; обычный языкъ, употребляемый людьми хорошаго воспитанія для повседневнаго обращенія; народный языкъ у людей безъ всякой культуры. Всѣ эти три языка могутъ проникнуть и удержаться въ письмени безъ измѣненія. Такъ, и въ нѣкоторыхъ частяхъ Новаго Завѣта замѣтенъ именно литературный языкъ. Посланіе къ Евреямъ соприкасается съ нимъ своимъ періодическимъ и тщательнымъ стилемъ. Посланіе св. Іакова обнаруживаетъ въ стилѣ и колоритѣ поэтическія свойства, которыя справедливо вызываютъ удивленіе. Въ книгѣ Дѣяній—особенно послѣ ІХ-й главы—нѣкоторые разсказы и рѣчи не лишены ни чистоты, ни изящества; когда св. Павелъ говоритъ тамъ грекамъ или царю Агриппѣ,—языкъ сейчасъ же принимаетъ извѣстный литературный отпечатокъ. Впрочемъ, и литературные греческіе писцы могли поправлять нѣкоторыя новозавѣтныя творенія. Эти писцы упоминаются въ Рим. XVI, 2. 1 Кор. XVI, 21. Кол. IV, 28. 2 Ѳессал. III, 18, а въ Дѣян. XXIV, 1-2 іудейскій первосвященникъ для веденія своего дѣла пользуется услугами греческаго ритора Тертулла. Посланіе св. Іакова могло выйти изъ рукъ литературнаго писца. Но,—говоря точно,—новозавѣтные писатели вовсе не литераторы въ родѣ Элія Аристида, Діона Хризостома, Іосифа Флавія и Филона, св. Климента римскаго, св. Іустина и др. Пиша для (миссіонерскаго) обращенія, для всѣхъ, они по необходимости пользовались языкомъ всѣхъ, какой узнали изъ устъ всѣхъ; они старались быть ясными, простыми и легкими, не заботясь о томъ, чтобы писать искусно. Общій тонъ новозавѣтнаго языка—это тонъ языка простого и ходячаго. Но въ этомъ простомъ языкѣ подмѣчается заботливость, которая человѣка средняго класса заставляетъ писать лучше, чѣмъ онъ говоритъ, инстинктивно избѣгая словъ и реченій слишкомъ простонародныхъ, небрежныхъ или неправильныхъ. Съ другой стороны,—вышедши изъ народа и соприкасаясь особенно съ народомъ,—новозавѣтные писатели не могли вполнѣ избѣжать его вліянія; отсюда слова, формы, конструкціи и реченія иногда простонародныя, какія можно назвать вульгаризмами, а иногда еще и нѣкоторая просто народная манера въ стилѣ. Литературнаго грека смущали идеи, образы, строй и колоритъ въ языкѣ Новаго Завѣта, недостаточность искусства новозавѣтныхъ авторовъ въ ихъ писаніяхъ. Даже св. Павелъ долженъ былъ считаться съ этимъ нѣсколько неблагопріятнымъ впечатлѣніемъ, какое производилъ на грека его новый языкъ христіанскаго проповѣдничества (см. 1 Кор. II, 1 и 2 Кop. I, 6). Это неблагопріятное впечатлѣніе испытывали и образованные люди эпохи возрожденія—при сравненіи греческаго классическаго и новозавѣтнаго языковъ. Мнѣніе ихъ резюмируется словами Сомэза (Saumaise, Salmosius) въ его книгѣ De hellenistica (Лейденъ 1643, въ 12°): „каковы сами эти люди (новозавѣтные писатели), таковъ у нихъ и языкъ. Посему языкъ ихъ,—что называется,—ἱδιωτικός, языкъ общеупотребительный и народный. Ибо терминомъ ἰδιῶται называютъ людей изъ народа безъ литературнаго воспитанія, употребляющихъ разговорный народный языкъ, какъ они усвояли его отъ своихъ нянекъ“. Въ XVII и XVIII вѣкахъ страстно препирались о качествѣ и природѣ греческаго Новаго Завѣта. Эти дебаты имѣли ту заслугу, что побуждали къ изученію новозавѣтнаго языка, и въ результатѣ ихъ явились системы пуристовъ, евраистовъ и эмпиристовъ.—1) Пуристы защищали абсолютныя чистоту и корректность греческаго новозавѣтнаго языка, отрицая или замалчивая евраизмы, оправдывая необычайности этого языка дѣйствительно или мнимо аналогичными примѣрами, отыскиваемыми у свѣтскихъ писателей, даже у Гомера. Система эта поддерживалась до половины XVIII в.—2) Евраисты. Система ихъ, бывшая въ почетѣ въ концѣ XVII в., господствовала въ теченіе XVIII столѣтія. Согласно ей, новозавѣтные писатели мыслили по-еврейски или поарамейски и свои мысли переводили на греческій языкъ, почему языкъ ихъ есть собственно еврейскій облеченный въ греческіе звуки и формы.—3) Эмпиристы XVIII в. думали, что новозавѣтные писатели не знали греческаго языка или знали его только слабо и писали на немъ наудачу („какъ придется“). Эмпиристы всюду видѣли „эналлаги“, при чемъ, благодаря этой грамматической фигурѣ, новозавѣтные писатели будто бы получали возможность употреблять одно время вмѣсто другого, одно наклоненіе въ замѣнъ другого, одинъ падежъ на мѣсто другого и пр., не считая эллипсисовъ. Эмпиристы защищали свою систему подъ тѣмъ предлогомъ, яко бы еврейскій языкъ не различалъ ни временъ, ни наклоненій и не имѣлъ синтаксическихъ правилъ. Истинный грамматическій методъ, примѣненный къ греческому языку Новаго Завѣта въ новѣйшее время, осудилъ эти фантазіи. Заблужденіе ученыхъ и эллинистовъ XVI-ХVІІІ столѣтія заключалось въ игнорированіи той истины, что всякій языкъ имѣетъ не только такъ называемую классическую эпоху; что это—живой организмъ, измѣняющійся въ теченіи вѣковъ; что онъ долженъ быть изучаемъ и оцѣниваемъ на каждой отдѣльной и отличительной фазѣ своего развитія, когда подвергается извѣстному характеристическому измѣненію; что всякій вполнѣ развитый языкъ включаетъ языки литературный, общепринятый и народный, изъ коихъ каждый долженъ быть изучаемъ самъ по себѣ и оцѣниваемъ по его собственной значимости—безъ осужденія или устраненія; что всякое ученіе—даже божественное—можетъ быть проповѣдано и записано именно на обычномъ языкѣ этихъ проповѣдниковъ и ихъ слушателей. Впрочемъ,—поскольку языкъ Новаго Завѣта составленъ изъ различныхъ элементовъ и находится въ состояніи преобразованія, неполнаго, измѣнчиваго и обусловливавшагося разными вліяніями,—по всему этому всѣ утвержденія касательно его по необходимости бываютъ относительными и должны соизмѣряться съ каждымъ изъ этихъ вліяній, почему утвержденія исключительныя или абсолютныя обязательно являются ошибочными въ томъ, что въ нихъ есть исключительнаго или абсолютнаго.
б) Психологическій характеръ новозавѣтнаго языка.
Будучи негреками, писатели Новаго Завѣта не могли мыслить и выражаться погречески чисто, какъ это дѣлаетъ природный грекъ, а равно они не заботились о сообразованіи своихъ мыслей съ грамматическими и традиціонными конструкціями обычнаго греческаго языка. Они слѣдовали своимъ собственнымъ идеямъ въ ихъ непосредственности, какъ послѣднія зарождались, всякимъ движеніямъ души, какія ихъ увлекали; то совсѣмъ, то почти безъ всякаго сопротивленія подчинялись они воздѣйствію различныхъ вліяній, перечисленныхъ нами при анализѣ ихъ языка. Отсюда непосредственный характеръ выраженія въ Новомъ Завѣтѣ, гдѣ идея создаетъ выраженіе, фразу, движеніе стиля. Отсюда же и многія послѣдствія, среди коихъ отмѣтимъ слѣдующія: а) Матеріалъ языка—въ лексиконѣ и грамматикѣ—безличенъ, а стиль весьма персоналенъ. Новозавѣтные писатели мыслятъ и пишутъ съ увѣренностію и отчетливостію, безъ колебанія, безъ заботы о подготовленіи и синтезѣ идей, о полировкѣ фразъ. Ни утомительности, ни вымученности изложенія не замѣчается у ннхъ,—по крайней мѣрѣ, въ общемъ. Они слѣдуютъ свободному полету ихъ духа, живости своихъ впечатлѣній, быстротѣ своего воспоминанія, подвижности своего воображенія (въ томъ именно смыслѣ, что идею—даже абстрактную—они любятъ представлять конкретно или разсказывать событіе съ наглядными подробностями).—б) Въ свою очередь, фраза и стиль отражаютъ манеру мыслить, свойственную каждому изъ нихъ. Сообразно случаю, фраза является простою или сложною; легкою или запутанного, между тѣмъ расположеніе въ ней не трудное; корректною и единой или прерывистою, оборванной, а вслѣдствіе всего этого ясною или темною (для насъ). Стиль обнаруживаетъ монотонную торжественность у св. Матѳея, живость и картинность у св. Марка, захватывающую величавость у св. Іоанна, мягкую и проникающую очаровательность въ книгѣ Дѣяній, нѣжность или страстность у св. Павла и пр.;—все это при однообразіи и даже посредственности языка.—в) Инстинктивно, новозавѣтный писатель-іудей усвоилъ ту греческую конструкцію или то греческое слово, которыя болѣе близки были къ его природному языку; онъ лишь прикрывалъ греческою одеждой арамаистическія реченія; онъ рѣшительно приспособлялъ греческіе языкъ и конструкцію къ своей мысли и на служеніе ей,—тѣмъ болѣе, что эта мысль была для него божественною истиной и часто,—напр., въ Евангеліяхъ,—дается уже раньше его, какъ мысль самого Божественнаго Учителя-Христа.—г) Довольно часты въ Новомъ Завѣтѣ вставочныя (парентетическія) идеи: согласованы или нѣтъ,—онѣ все же вносятся на свое логическое мѣсто, связываются съ предшествующимъ чрезъ καί или мѣстоименіе, либо текутъ независимо. Если такая изъяснительная вставка длинна—напр., въ посланіяхъ,—то писатель забываетъ начало фразы и потомъ снова продолжаетъ фразу уже въ другой формѣ. Эти замѣчанія примѣнимы, впрочемъ, и къ другимъ синтаксическимъ случаямъ у Мѳ XV, 32. XXV, 15. Мрк. XII, 11. Лк. IX, 28. XXIII, 51. Ін. I, 6. 39. III, 1. Рим. V, 12. 18. IX, 11. XV, 23. 25. 1 Кор. XVI, 5. Евр. XII, 18-22, часто въ Апокалипсисѣ, а равно въ цитатахъ и припоминаніяхъ изъ LXX-ти—особенно въ Апокалипсисѣ.—д) Писатель несознательно переходитъ отъ косвеннаго стиля къ прямому, который, такъ сказать, снова звучитъ въ его ушахъ, какъ, только начинается припоминаніе.—е) Почти всѣ новозавѣтныя писанія назначены христіанскимъ общинамъ и потому написаны для отчетливаго прочтенія въ собраніи вѣрующихъ, которымъ они адресованы. И теперь еще—для полнѣйшаго усвоенія—читаютъ ихъ громко, съ интонаціями, ораторскими удареніями, паузами и измѣненіями тоновъ въ рѣчахъ, бесѣдахъ, посланіяхъ, съ жестами и позами. Тогда идея писателя одушевляется и пріобрѣтаетъ отчетливость безъ всякаго другого разъясненія, при чемъ лучше опредѣляются истинный смыслъ фразъ и ихъ важность, оттѣнки и противоположенія въ идеяхъ, перерывы и возобновленія разсказа, бесѣды, разсужденія, устраненіе нѣкоторыхъ вспомогательныхъ переходныхъ идей, тенденція къ нарушенію согласія послѣ паузы и перерыва и пр. Точно также именно живой голосъ отличаетъ вопросъ, да еще лучше и болѣе живо, чѣмъ всякая частица.
