И все же волшебный помощник не обязательно должен быть одушевленным существом даже в романе девятнадцатого века. Мы уже говорили о роли природы в эволюции характера Мэри Леннокс. Неразрывно связана с миром природы и героиня «Хайди» Йоханны Спири, произведения, появившегося на свет в 1880 году в Швейцарии. «Как и многие другие классические произведения для детей, которые ошибочно называются “реалистическими”, “Хайди” находится где – то посередине между реализмом и фантазией»[91]. Оставшуюся без родителей девочку Хайди отправляют к дедушке, который живет высоко в Альпах. Идиллическая жизнь на природе ей по вкусу. Хайди нравится спать на свежем сене и пить парное молоко. В ее добром сердце находится место и для белых козочек, и для слепой бабушки. Одного Хайди вынести не может – большого города, с его дисциплиной и порядком. Ей там, в буквальном смысле слова, нечем дышать. Город, увы, жесток к сироте, даже если ей не надо заботиться о пропитании и крыше над головой.
Помогает одно – возвращение в горы. В альпийских лугах девочка вовсе не ощущает себя сиротой – с ней дедушка, Петер и его бабушка, козочки. Исцеляющую силу природы чувствует не только Хайди, но и городская девочка Клара, она приезжает погостить в горы, и к ней (вспомним Колина из «Таинственного сада») возвращается способность ходить. «Волшебную долину» и «Таинственный сад» объединяет романтический мотив исцеляющей природы, этого универсального помощника, избавляющего от всех бед, способного залечивать раны, физические и душевные.
Согласно Филлис Коппес, «ребенок часто помогает “спасти” кого – то другого благодаря тому, что становится центральным действующим лицом в семье»[92], то есть из спасаемого превращается в спасителя. Коппес употребляет этот термин применительно к религиозному «спасению», но и Колин, и Клара в первую очередь обретают физическое исцеление. Тут важно отметить, что исцеление обоих, Клары и Колина, «зависит не только от веры, но и от очень сильной эмоциональной вовлеченности того, кто исцеляется»[93]. Иначе говоря, для того чтобы исцелиться, надо этого очень сильно захотеть. Это вопрос мотивации, религиозной или какой – то другой. У Колина поначалу нет ни малейшего желания выздороветь. Он, конечно, страдает, но, с другой стороны, болезнь ему, безусловно, «выгодна». Энергии Мэри, ее мотивации хватает на двоих. Подобным образом Хайди постоянно «тянет» Клару вперед, заставляет ее выйти из болезненного, но в чем – то комфортного существования.
В обоих случаях и Хайди, и Мэри действуют как представители живоносной природы; исцеляют не они, а сама природа, но, как я уже говорила, совершенно необходимо хотеть исцелиться. Один ребенок становится «особым проводником живительной силы Природы»[94] для другого. В современном мире обе эти книги остаются неизменно популярными не только и не столько из – за их христианских коннотаций, сколько из – за жизнеутверждающей темы победы слабого над силами зла, воплощенными в болезни.
Глава 7
Задорные американцы
There even are places where English completely disappears.
In America, they haven’t used it for years!
Мюзикл «My Fair Lady»[95]
Как же разительно изменился литературный канон при переезде через Атлантику! Это не только другой литературный язык, это совершенно иная ментальность. Страдающий, «чудом» добивающийся успеха сирота, безусловно, не попал на отплывающий корабль и остался на берегах Старого Света. Однако и в предельно реалистических произведениях американской литературы девятнадцатого века не пропала внутренняя связь с волшебной сказкой. «Даже Марк Твен, законченный реалист, заимствует сказочный приключенческий сюжет для “Тома Сойера” и “Гекльберри Финна”, а потом резвится на свободе в сказочной фантазии, когда пишет “Янки при дворе короля Артура”, посылая главного героя в магическое путешествие во времени и пространстве»[96].
Кристин Тейлор указывает на то, что с середины девятнадцатого века отношение к сиротам (да и к детям вообще) в Соединенных Штатах постепенно принимает более сентиментальную форму[97]. Общество начинает беспокоить положение сирот, устраиваются приюты, в которые чаще всего попадают дети недавних иммигрантов. Сиротство было, несомненно, серьезнейшей проблемой в американских городах девятнадцатого века. В одном только Нью – Йорке в 1850–х годах обреталось, вероятно, око– ло тридцати тысяч, и американскими благотворительными организациями была начата обширная программа, которая получила название «Поезда сирот»[98]. Городских бездомных детей стали посылать на Запад. Усыновляли их в основном фермеры, нуждающиеся в рабочей силе. Считается, что именно эта программа положила начало системе фостерных семей. Конечно, сироты обретали дом и некоторое подобие семьи, но еще совсем не скоро усыновление становится актом любви к детям, а не просто экономической необходимостью. К 1920–м годам практика перемещения детей – сирот на Запад прекращается.
Тема сиротства волновала американскую литературу со времен первых поселенцев – пуритан, «сирота появляется в том или ином виде – иногда это явное присутствие, иногда всего лишь тень – во всех типах текстов, литературных и нелитературных, религиозных и секулярных, поэтических и полемических. Но как бы ни был представлен сирота, этот образ всегда свидетельствует о формировании идентичности, не только индивидуальной, но и культурной»[99]. “Литературный сирота” – одна из наиболее популярных фигур в литературе 1800–х годов»[100], и эта популярность сохраняется в течение следующих двух веков.
Итак, посмотрим сначала на американских мальчишек – сирот. Герои «Тома Сойера» (1876) и «Гекльберри Финна» (1884) – классические сироты (или полусироты, как в случае с Геком, которому наличие отца – пьяницы скорее мешает, чем помогает). Марк Твен писал эти книги не для детей, и, когда они были впервые опубликованы, возникла немалая дискуссия о том, можно и должно ли их читать детям[101]. Однако и в США, и в Советском Союзе обе книги постепенно стали неотъемлемой частью школьного классного или внеклассного чтения[102]. Еще в 1930–е годы советский читатель получил широкий доступ к отредактированным Корнеем Чуковским переводам обеих книг[103]. Благодаря им советские дети увидели реальный, обыденный образ американского мальчика, живущего в маленьком провинциальном городке; образ, разительно отличающийся от советской мифологемы «американца – врага»[104]. Жизнь Тома и Гека изобилует приключениями, но это приключения обычных мальчишек (хотя, конечно, со сказочной удачливостью); кроме этого в них нет ничего особенно героического или экзотического, они просто дети, полные энергии и способные на всяческие проказы.
Несмотря на объединяющую их жажду приключений, характеры у этих двух мальчишек совершенно разные. Михаил Свердлов отмечает, что, если Том Сойер привносит дух игры во все свои занятия, то Гек Финн олицетворяет собой дух созерцательности и внутренней свободы[105]. Том действует безо всяких рассуждений, он в первую очередь ищет приключений. Особенно это хорошо видно во второй книге, где Том превращает освобождение уже свободного негра Джима в игру, причем игру (безо всякой необходимости) опасную. В то же время Гек мучается моральными вопросами, потому что уверен, что творит ужас что неправильное и не богоугодное, помогая беглому негру. Да только его сердце не позволяет ему действовать иначе. В целом, там, где речь идет о Геке, автор позволяет себе множество рассуждений, описаний медленного движения плота по реке. Это хорошо сочетается с несколько меланхолической, склонной к интроверсии натурой Гека.
Том – другой. Всегда полон идей и планов, он четко ставит перед собой цель и ее добивается (будь то желание увильнуть от покраски забора или удовольствие от побега на необитаемый остров). Для достижения целей ему не нужен никакой помощник, ни волшебный, ни просто взрослый. Его жизненный принцип – «задумано – сделано». Гек, конечно, тоже не промах: в какую передрягу ни попади, всегда найдет выход, как и его дружок Том, сумевший не только не пропасть в страшной пещере, но и обнаружить спрятанное там сокровище. Таким мальчишкам жалость и помощь ни к чему. Именно эта уверенность в себе и в своей победе позволяет Тому выбраться из пещеры без посторонней помощи.
Понятно, что у сирот – мальчиков гораздо больше «степеней свободы», чем у сирот – девочек. Общество ожидает от них, что мальчики сами себе помогут, что они будут стараться, трудиться (не то чтобы Том и Гек были такими уж большими трудягами, но энергия хлещет у них через край). Девочкам, как мы скоро увидим, позволительно ждать помощи от окружающих. Романы о девочках – сиротах традиционно предполагают появление суженого, а вот мальчики – существа независимые, и сиротство Тома и Гека только усиливает эту черту, отрывает их от привычного окружения, заставляет стоять самим за себя. Они в каком – то смысле символы американского общества – молодого, оторванного от корней, не нуждающегося в родителях и воспитателях. Они отражают основной принцип американской морали: достичь можно всего и всегда и только своими силами. Воплощенная американская мечта, эти мальчишки начинают с нуля и добиваются всего, чего пожелают. Их истории относятся к такому типу книг, которые Екатерина Асонова определяет как «литература детской самостоятельности»[106].
