85
И. П. Павлов указывает: «Чрезвычайная фантастичность и сумеречные состояния истериков, а также сновидения всех людей и есть оживление первых сигналов с их образностью, конкретностью, а также и эмоций, когда только что начинающимся гипнотическим состоянием выключается прежде всего орган системы вторых сигналов (65, стр. 233; разрядка наша — Ф.Б.).
Ярким примером того, как изменяются в условиях сновидно измененного сознания абстрактные понятия, является известный случай из биографии Kekule, увидевшего в просоночном состоянии химическую формулу бензола (над структурой которой он долго перед тем размышлял) в виде образа змеи, хвост которой находится в ее пасти. Этот факт хорошо иллюстрирует, как преобразуется абстрактное понятие, когда оно выражается на языке образов, и показывает, что, когда образ замещает абстракцию, «перенасыщаясь» вследствие этого смыслом, он неизбежно тем самым превращается в «символ».
Приводим некоторые высказывания Desoille, дающие представление о его теоретической позиции: «Полностью признавая неоценимый вклад, сделанный психоанализом, я не мог удовлетвориться его теорией... Теория должна помогать нам лучше понимать факты и более эффективно на них воздействовать... Я счел себя обязанным полностью покинуть теорию фрейдизма, чтобы присоединиться к павловской концепции. В общем я полагаю, что нужно распространить на всю нашу аффективную жизнь павловские понятия условного рефлекса и "динамической схемы"... Я был вынужден отбросить представление о бессознательном, как об области в которой происходит что-то, остающееся неизвестным сознанию... Мы должны также отвергнуть представление о роли, которую приписывают в символизме сновидений "цензуре", если мы станем изучать образы "арго" (в данном случае, условного языка визуализаций, возникающих в условиях дремоты. — Ф.Б.), выражающего без влияния какой-либо "цензуры" самые различные переживания испытуемого. Politzer предложил называть "интимным языком" зрительные и другие образы сновидений. Это язык архаический, на что уже сам Freud обратил внимание, язык без грамматики, на котором субъект изъясняет испытываемые им чувства, когда у него нет другого собеседника, кроме него самого. Это также то, что называется "забытым языком", по Fromm» [132, стр. 38-39].
Небезынтересно, что особую роль при истолковании выявленных им фактов Desoille приписывает работам А. Г. Иванова-Смоленского. «Опыт, — говорит он, — имеющий, на мой взгляд, решающее значение, принадлежит А. Г. Иванову-Смоленскому. Этот опыт показывает, что у человека, у которого выработан динамический стереотип в одной из сигнальных систем, можно получить соответствующую реакцию в другой сигнальной системе без дополнительного обусловливания» [132, стр. 33]. Подобные межсистемные связи важны, по Desoille, и для понимания сложных отношений, которые существуют между разными «языками», используемыми при различных формах изменения сознания.
При такой несколько абстрактной постановке вопроса с «доминантой» могут быть сближены не только фрейдовские «комплексы», но и многие другие представления, например понятие «установки». Однако в любом случае важно помнить, что подобное сближение предполагает сходство лишь отдельных черт понятий, а не обязательно тождество самих этих понятий как таковых.
По этому поводу И. Е. Вольперт писал: «...Особенности доминанты объясняют тот факт, что в наших сновидениях соединяются в нечто целостное самые разнородные элементы пережитых в прошлом впечатлений. Доминанта и есть та "сила", которая соединяет эти элементы. Она, как отмечают А. А. Ухтомский и И. П. Павлов, как бы "притягивает" самые различные возбуждения в сфере своего влияния» [24, стр. 123].
В вопросе о «полезности» сновидений И. Е. Вольперт также, по-видимому, считается с возможной ролью последних как средства «разрядки функционально напряженных систем головного мозга». «Догадки, — говорит он, — Claparéde о значении сновидений как психического отдыха и Freud об их значении как "исполнения желания" и "страже сна" неверные в той обобщенной формулировке, какую предложили эти авторы, имеют частичное обоснование в закономерностях функциональной динамики коры головного мозга» [24, стр. 159].
И. Е. Вольперт признает и существование определенной связи между сновидениями и развитием сознания, формулируя, однако, точку зрения, которая резко отличается от охарактеризованного выше подхода, базирующегося на теории «допонятийного» мышления. Согласно этому подходу, на структуру сновидений влияют тенденции к мышлению в «комплексах», к синкретическим сближениям, преобладающие в ранних фазах онтогенеза. По И. Е. Вольперту, мы должны считаться с обратными отношениями: с влиянием сновидений на формирование мышления, находящегося на низком уровне развития. Сновидения, по мнению И. Е. Вольперта, это «остаток далекого филогенетического прошлого человека, когда неполный, частичный сон был преобладающим видом сна. Сновидение играло тогда определенную роль как импульс к физиологической мобилизации организма в условиях внезапно возникшей во время сна опасности и как примитивная непроизвольная форма воспроизведения и закрепления опыта повседневной жизни» [24, стр. 159]. И. Е. Вольперт излагает эту своеобразную концепцию, к сожалению, в очень сжатых формулировках, не позволяющих получить достаточно ясное представление о ней.
Под «содержательно-специфической» связью между аффектом и синдромом в психоаналитической и психосоматической литературе подразумевается строгое («специфическое») соответствие характера клинического нарушения конкретному психологическому содержанию аффективного конфликта или эмоционального потрясения, которое это нарушение вызвало.
Немало убедительных аргументов в пользу такого понимания дал, в частности, и состоявшийся в августе 1966 г. в Москве, XVIII Международный психологический конгресс, на котором работы «строго материалистических» авторов были представлены, как известно, достаточно широко.
См. по этому поводу важные высказывания д-ра Klotz в «Приложении» (дискуссии).
Стремление трактовать символизацию как функцию самостоятельную и первичную (не выводимую из каких-то других особенностей, как их следствие) — это, по-видимому, одна из наиболее характерных черт большинства работ, близких к психоанализу. Вспомним, насколько отличается от этого подхода понимание символизации как принципиально вторичного эффекта, как следствия и выражения специфического характера смысловых связей, существующих на уровне образного мышления, о котором мы говорили выше. Противопоставление этих двух трактовок подчеркивает, в какой мере психоанализ оказался логически связанным принятыми им в свое время психолого-биологическими постулатами, заранее предопределившими его позицию в отношении множества вопросов, возникших в более позднем периоде. Именно отсюда вытекает удивляющий каждого объективного наблюдателя догматизм психоаналитической мысли, который ее фактически обесплодил, несмотря на реальность и важность ряда затронутых ею общих тем.
Исключение составляют только некоторые оригинально рассматривающие психофизиологическую проблематику школы древней индийской философии [227], течения применяющие метод «аутогенной тренировки», разработанный Schultz [238], и единичные другие.
«Слово для человека, — пишет И. П. Павлов, — есть такой же реальный условный раздражитель, как и все остальные общие у него с животными, но вместе с тем и такой многообъемлющий, как никакие другие, не идущий в этом отношении ни в какое количественное и качественное сравнение с условными раздражителями животных. Слово, благодаря всей предшествующей жизни взрослого человека, связано со всеми внешними и внутренними раздражениями, приходящими в большие полушария, все их сигнализирует, все их заменяет, а потому может вызвать все те действия, реакции организма, которые обусловливают те раздражения» [62, стр. 357]
Помня о необычайной силе влияний слова, мы не должны, однако, забывать и то, что конкретные физиологические механизмы, на основе которых реализуются подобные влияния, еще во многом недостаточно ясны. Особенно затруднительным становится их выявление, когда влияние словесных раздражителей на вегетатику проявляется по строго локальному типу. При обсуждении, например, на Римском конгрессе 1964 г. [118], посвященном проблеме «осознаваемого опыта» («conscious experience»), неоднократно изучавшегося экспериментально феномена суггестивно вызванных признаков ожога кожи Schaefer было подчеркнуто, что мы не можем высказать даже предположительных суждений, каким образом на основе одних только, очевидно, симпатических нервных импульсов достигаются подобные грубейшие и одновременно четко ограниченные деструкции покровных тканей.
