могут быть поняты им, так как он не признал, отказался или забыл другие. Как замечает преподобный Максим, «всякий заблуждающийся человеческий разум, который удаляется от своего естественного движения, теперь может двигаться лишь в сторону страстей, чувств и чувственных вещей, ибо ему более некуда устремляться, ибо он уже уклонился от движения, естественно ведущего к Богу» [249].
Если в естественном состоянии познавательные способности у человека были просвещены Духом и процесс познания, таким образом, происходил согласно его природе и природе вещей, то, отвращаясь от Бога, они отныне будут подчиняться чувствам и от них получать всю информацию. «Став ослушником, не ведающим Бога, человек совместил всю свою разумную способность с чувственным восприятием», — пишет преподобный Симеон Новый Богослов [250]. Отныне человеческий разум прикован к этому [земному] миру [251].
Однако разумом теперь управляет не только чувственное восприятие, но и все страстные желания, которые появляются в душе как результат неведения, которое является, по словам преподобного Марка Подвижника, «причиной всех пороков» [252], а также забвения Бога и небрежения по отношению к Нему [253]. Эти три негативных отношения, неразделимых и опирающихся друг на друга [254], преподобный Марк Подвижник (а вслед за ним и преподобный Иоанн Дамаскин [255]) рассматривает как «трех диавольских исполинов» [256], как «самые глубокие внутренние страсти души» [257], благодаря которым «остальные лукавые страсти проникают и действуют, живут и обретают силу в душах» [258].
Таким образом, человеческое познание находится в греховном состоянии, вверенное страстям, определенное ими от начала до конца [259]. Эти страсти действительно «порабощают разум» [260]. По причине неведения, небрежения и забвения Бога, а также своего подчинения всем прочим страстям он помрачается [261], слепнет [262], заблуждается [263], погружает душу во мрак и ввергает всего человека в мир тьмы [264]. Захваченный чувственным восприятием, ум, сверх того, становится тяжеловесным и медлительным [265]. Как бы то ни было, он становится неспособным к верному рассуждению [266] и истинному познанию [267]. Святитель Иоанн Златоуст замечает: «Как находящиеся во тьме не ведают природы вещей, так и живущие во грехе не различают вещей, но устремляются к теням как к реальности» [268]. Преподобный Исаак Сирин подчеркивает, в свою очередь, что страсти разрушают естественное здоровье разума вплоть до неспособности ко всякому духовному познанию: «Как чувство телесное, когда повреждено по той или иной причине, оказывается лишено зрения, так и природный разум, если не здрав, не действует в природе» [269]. Поэтому и преподобный Симеон Новый Богослов восклицает: «Что суть вещи видимые, о мой Бог, я не могу сказать… мы все ввержены в тщету и неспособны право судить о вещах» [270]. Будучи «захвачен познанием мира сего», человек не может «избежать ошибок» и производит «нездоровые мысли», замечает Исаак Сирин [271].
Отныне человек приобретает знание, более близкое к знанию животных, чем к знанию истинного человека. «Так как он совершил преступление против Логоса, человек вполне естественно мыслится как лишенный логоса (а это значит разума) и подобный животным», — пишет Климент Александрийский [272]. И преподобный Никита Стифат также говорит о падшем человеке: «Он неразумно (οὐλογικῶς) восстал против природы и живет противно разуму, в подчинении чувствам, вопреки своему достоинству… и так как он утратил естественную разумную деятельность, он уподобился неразумным тварям таким поведением, ибо разум в нем мертв, и наименее разумная часть души взяла над ним верх в силу такого поведения» [273].
Не видя больше Бога в существах и существ в Боге, человек теряет понятие об их причине и общей цели, прекращает понимать их в их глубинном единстве. Он приобретает лишь частичное, раздробленное и разнородное знание о них [274]. И если он желает восстановить целостность своего познания, он может это сделать лишь с помощью искусственных средств, измышленных разумом, ведь разум, не имея больше духовного знания, может лишь основывать изучение на произвольных принципах, которые сам же определяет, либо на чувственных интуициях, далеких от объективности в силу того, что они связаны с искаженным восприятием падшего человека.
Уклонение разума в область чувств соответствует самому низкому уровню отпадения духа от богопознания и естественного созерцания. Его развертывание в разумной деятельности, отныне автономной, есть промежуточный этап [275], который также составляет для человека некую форму отчуждения его разума [276]. Падший человек чаще всего знает лишь о рациональном употреблении своей мыслительной способности и может дойти до признания его единственно возможным для истинного познания. Доверяясь ему; человек испытывает то, что святые отцы называют «пленением мыслей», которое простирается от наиболее эмпирических и беспорядочных форм мысли до сложнейших конструкций мысли абстрактной.
Погружаясь в чувственную сферу, а также разворачивая автономную рефлексию абстрактного характера в области рациональной деятельности, разум обращается к внешнему. И он отделяет человека не только от Бога, но и от самого себя. На это явление святые отцы указывают как на отчуждение [в человеке] разума от сердца. Разумная деятельность в своем естественном состоянии соединена с сердцем, которое в терминологии патристики и Писания называется внутренним человеком, онтологическим центром человека и источником всех наших способностей. Когда ум осуществляет созерцательную деятельность, соответствующую его природе, он совершает круговое движение [277], он остается внутри сердца и не выходит вовне [278], но «входит сам в себя и через себя восходит к Богу» [279]. Прекращая же созерцательную деятельность и двигаясь уже не по кругу, а по прямой [280], ум выходит из сердца, а значит, из духовного центра человека и растекается вовне в некой рассудочной деятельности, в которой он рассеивается и разделяется [281] и которая делает человека отчужденным от себя самого и от Бога [282].
Ум в этом состоянии пребывает в постоянной рассеянности [283], без конца блуждая, паря и колеблясь там и сям [284], находится в непрестанном движении [285] в противоположность состоянию глубокого спокойствия (ἡσυχία), характеризовавшего его созерцательную деятельность. Его мысли, прежде сконцентрированные и собранные воедино, теперь многочисленны и разнообразны, разворачиваются и растекаются непрестанным потоком, становятся путаными и неустойчивыми [286], дробятся [287] и рассеиваются [288], разбегаясь в разные стороны [289], увлекают за собой и разъединяют всё существо человека. Преподобный Максим Исповедник может, таким образом, упоминать о «раздробленности души во внешних формах согласно внешнему виду чувственных вещей» [290], ибо душа становится множественной по образу чувственной множественности, которую она парадоксальным образом сама же создала и которая
