— Тихо вроде. Похоже, ушёл.
Атмосфера разрядилась. Посудачив минут пять, коллективно пришли к выводу, что сегодня Пётр уже не вернётся. Опять потянулись ложками за сосисочным фаршем, стали густо мазать его на хлеб. Решили, что открывать третью бутылку водки будет перебор, но выпить ещё хотелось. Поспорили — мешать или не мешать — и пришли к выводу, что бутылка марочного вина на троих — это немного, такое мешать безопасно. Вино оказалось грузинским, вполне приятным, но обыденным и дешёвым даже по советским понятиям. Дружно закурили «болгарские». Поиграли в игру, кто сможет с закрытыми глазами отличить «Опал» от «Веги» и «Стюардессы». Получалось не очень, и все пришли к выводу, что все болгарские сигареты, за редким исключением, насыпаются из одной кучи, просто в разные пачки. Вечер возвращался в привычную колею, и девичник опять созрел для пения. Решили начать с того, где прервались:
— «Парней так много холостых! На улицах Саратова-а-а...»
Дверь сильно дернулась, и шпингалет со звоном отлетел на пол. На пороге опять стоял Пётр. На этот раз в его руке был букет цветов. Дорогой. А по сезону — так и очень дорогой.
— Не злитесь, шпингалет я починю... Неля, что произошло? Ну чего ты молчишь? Натали, Верка? Ну объясните мне наконец. Если я где-то был не прав... Неля, как и когда я тебя обидел?!
Все опять заткнулись и хранили молчание. Колобок делала вид, что очень интересуется этикеткой только что выпитого вина, наигранно вертя в руках пустую бутылку. Наталка взяла тарелку и стала сметать туда крошки со стола. Одна Нелька сидела не шелохнувшись и не изменив своей позы, подпёрши кулаками вмиг погрустневшее лицо. Её глаза внезапно повлажнели, и она, пропустив почти всю песню, неожиданно громко и невпопад снова запела:
— «А я люблю женатого-о-о! С любовью справлюсь я сама, а вместе нам не справиться-а-а!»
Потом увидела, что её никто не поддержал, и тоже смолкла. Пётр подошёл к ней и положил перед нем цветы. Нелька заревела, а Колобок покатилась закрывать дверь от взоров случайных многочисленных соседей в длинном общажном коридоре. Захлопнув дверь, она обернулась, чтобы убедиться, что ни её, ни Петра Нелька выгонять не собирается. Видимо, разговор по душам будет при свидетелях. В предвкушении интересного приключения она заперла изнутри замок, оставив ключ в замочной скважине. Нелька посмотрела на неё, потом на Петра и бросила:
— Да сядьте вы, не мельтешите, без вас тошно.
— Неля, так что же случилось? Скажи мне правду! Мы ведь уже года три как договаривались не врать. Ты любишь женатого? Кого?
— Дурак! Дурак ты безмозглый. Никого я не люблю. А тебя так вообще ненавижу! Все мужики кобели, гады и сволочи. Ваше дело не рожать — сунуть, вынуть и бежать! Залетела я. Из-за тебя, козла, снова пойду на аборт. На шестой аборт! Да за мои страдания тебе надо яйца оторвать. Блядь, успеть бы на вакуум, а то опять скрести будут. Ох, не хочу... Больно!
Девки сидели тихо-тихо, медленно курили уже до рвоты надоевшие сигареты. За вечер обе пепельницы переполнились и походили на ёжиков, язык неприятно щипало or дыма, но они курили одну за одной — сигареты делали их как бы занятыми, невидимыми, не присутствующими при разговоре. Пётр встал, подошёл к телевизору и вытащил из-за него бутылку водки, спрятанную девками от случайных посетителей для завтрашней опохмелки — все их трюки давным-давно стали и его трюками. Спросил, кто будет. Колобок и Наталья отказались, Нелька сунула ему стакан. Стакан доехал до самого края стола и чудом не свалился. Пётр налил себе и ей. Выпил, закурил сигарету и сказал:
— Девочки, выйдите на минуту, нам тут поговорить надо.
Верка и Натаха недовольно переглянулись — их игра в «невидимость» не сработала. Наталья вопросительно уставилась на соседку — только намекни, я сейчас ему такой скандал устрою, как полноправная хозяйка комнаты, сам быстро вылетит, вместо того чтобы пас гнать! Однако Нелька едва заметно качнула головой в сторону двери. Подруги нехотя встали, Колобок высыпала пепельницы на газету, а Наталья подхватила пустые бутылки, чтоб не выходить совсем уж без дела.
— Неля, ты третий раз беременеешь от меня, и я третий раз тебе предлагаю выйти за меня замуж. Мы оставим ребёнка, мы подадим на малосемейку. Нам дадут, ну не позже чем через год после родов. А семейные с ребёнком, мы уже станем в нормальную очередь, не в коммуналку, тут ведь не меньше двухкомнатной...
— Заткнись.
— Неля, ну я ведь тебе же правду...
— Заткнись, я и так знаю, что ты правду говоришь. Только так не будет. Ты каждый вечер под газом. Ты же бухарь, алкаш конченый. Ты же как дорвёшься до халявы, меры не знаешь. Ты же тогда меня ночами обсыпаешь! У таких дети уродами рождаются. Не-е-ет, в понедельник за номерком — и на вакуум. Замуж за него! Размечтался. Алкоголика мне на остаток жизни не хватало. Тебя вот выгоню, так, может, кого нормального найду! Вон Вика с шестнадцатой комнаты за ленинградца замуж через месяц выходит. А она на два года меня старше.
— Постой, Неля! Я ведь потому пью, что холост, что семьи нет. Да если бы семья, да я бы сразу бросил... Я бы подшился, я бы «торпеду» вколол! Я бы...
— Заткнись! Ты как мой отец, который...
Она пыталась рассказать про отца, которого абсолютно не помнила. В её памяти почему-то остались ножки их старого стола, много раз крашенные, облупленные, с оголившимися разноцветными пятнами из разных слоев. Рядом нечто эфемерное, синее, яркое. Вроде это вещь какая-то, а может, одежда. Этот неясный «звон» из самых ранних моментов памяти и был её настоящим отцом. Что-то сильное и страшное связано с этим мгновением, но что конкретно, она вспомнить не могла да и не хотела. За невинным кадром ранних воспоминаний стояла вся драма её семьи: матери, бабушки, старшей сестры и — Фёдора.
Фёдор появился поздно, когда Нелька заканчивала пятый класс. За три года она кое-как научилась говорить ему дежурное «папа», а после восьмого ушла в училище и переехала в райцентр. И «папа» опять стал Фёдором. Зачем мать его взяла, она тогда не понимала. Сейчас ей кажется, что из-за денег. Фёдор был парализованным инвалидом первой группы, но резво катался по их маленькому домику на коляске, делал самодельные блёсны, крестики и цепочки, которыми мать вполне успешно приторговывала на базаре. Плюс пенсия по инвалидности... Она знала, что Фёдор не пил, то есть пил, но мало, а её настоящий отец пил много и что из-за её отца Фёдор инвалид. Точнее, не из-за отца, а из-за водки, которую они пили. Фёдор очутился в кресле, а отец в тюрьме, где и сгинул много лет назад. Бабушка и мама постоянно внушали девочкам, что с алкоголиками жить нельзя, хотя сами особыми трезвенницами не были.
Не отличаясь слишком философским складом ума, Нелька вполне владела умом интуитивным, простым, бытийным. Сама жизнь подтверждала их семейное проклятие: алкаши — это не мужики. Проблема была в том, что в их лимитной общаге и на их лимитной работе неалкашей было мало. Ате, что были, на плотную, рослую и, в общем, некрасивую Нельку не глядели. А для нормальных городских мужиков, пусть даже разведённых, с алиментами и в возрасте, но коренных ленинградцев, она была из касты неприкасаемых, девочка на лимитной прописке. Остались пошлые сопляки, случайные любители «экзотики» в виде секса со здоровой коровой с вот такими жопой и дойками, или алкаши. Лимитные алкаши были более «своими», нежели городские. Ну а Пётр был лучший из худших. Это она ему и объяснила.
Пётр дослушал до конца. Глаза его стали очень серьёзными. В свои сорок он выглядел куда старше, а в этот момент казалось, что на него внезапно свалились ещё лет десять. Он медленно встал и сказал:
— Я прошу тебя, не делай аборт. Дай мне шанс. Аборт можно делать до трёх месяцев, сама говорила. Я бросаю пить сейчас. Я больше не пью совсем. Я готов подать с тобой заявление в ЗАГС. И если ты хоть раз увидишь меня пьяным, тогда ты права и между нами всё кончено. Тогда я алкаш и портить тебе жизнь не буду. И не буду я травиться антабусом и «торпедой». Я так брошу. Я завтра приду. Я каждый день буду приходить. Трезвый...
Пётр отставил стакан с водкой и вышел. Нелька его передразнила смешной гримасой, подождала, пока тот спустится по лестнице, и пошла в умывальную за водой для цветов. Там на подоконнике сидели её девчонки. Все вместе вернулись в комнату, где выслушали короткое Нелькино объяснение в три слова, вмещающее весь разговор: «Обещал не пить». Потрепались, сошлись на том, что это брехня. Наконец пьяное возбуждение сменилось апатией и потянуло на сон. Все поняли, что вечер окончен. Хозяйки разделись и улеглись по кроватям, а Колобок на прощание по-бабьи обняла Нельку, прижимаясь к её грудям и, говоря глубокомысленное: «Вот видишь, как оно, хотя, конечно, если нет, то тогда...», тоже пошла спать. Вставать и закрывать за ней дверь было уже лень.
Около десяти утра в их незапертую комнату вошел Пётр. Явно с похмелья, но не похоже, чтобы он чего добавил вчера. Из кармана достал отвёртку и шурупы, стараясь не шуметь, поставил на место шпингалет. После возлияний и нервотрепки девки спали или делали вид, что спали. Пётр убрал со стола, подмёл, помыл посуду, а затем залез в холодильник, чего-то там набрал и ушел на кухню готовить завтрак. Минут через сорок он внёс благоухающую сковородку жареной картошки со шкварками, кастрюльку отварных сосисок и кофе. Точнее, чайник с кипятком, кофе был растворимый. Нести в одной руке сковородку и чайник, а в другой парящую кастрюлю было крайне неудобно, и «спящая» Нелька пулей подскочила и помогла ему всё поставить на стол. Потом пнула Наташку, и они, как были в ночнушках, побежали через весь коридор в умывальную. Пётр, зная их вкусы, сделал каждой кофе, нарезал огурцов и хлеба, намазал несколько ломтей маслом. Такой примитивный стол считался весьма приличным для лимитчиков и бывал у них далеко не каждый день. Не из-за бедности, получали ребята достаточно, а из-за лени и пренебрежения к собственным нуждам.
