– Пишите скорее, у меня мало времени. – Заведующая подошла к окну и распахнула его, словно намекая на то, что хмельной дух, исходящий от Данилова, ей противен.
«Могла бы просто включить кондиционер», – подумал Данилов.
Он опустил пакет со злосчастной бутылкой на пол, придвинул к себе лист, взял ручку и задумался.
– Пишите! – подстегнула заведующая.
– Пишу! – огрызнулся Данилов и написал объяснительную.
Написал все, как было. Что такого-то числа, в такое-то время, им, выездным врачом шестьдесят второй подстанции доктором Даниловым, на территории подстанции, а именно на кухне, было принято внутрь около двухсот грамм водки.
Заведующая стояла за его плечом и читала написанное.
– Теперь подпись и дату! – подсказала она, когда рука Данилова на мгновение повисла в воздухе.
– Я знаю, – буркнул Данилов и дописал: «Сам я это приятное для меня событие нарушением дисциплины не считаю».
Размашисто расписался, поставил дату, подхватил с полу пакет, встал и, не оборачиваясь, не прощаясь ушел прочь.
Раздражение, охватившее его в кабинете начальницы, на улице только усилилось. Привычно заныл затылок. Данилову было плохо и больно, поэтому он не стал ждать троллейбуса, а решил пройти пешком пару – тройку остановок.
По дороге незаметно завязалась беседа с самим собой.
– Что это такое? – вопрошал про себя Данилов, и горькая улыбка играла на его губах. – Придраться к тому, что после смены человек выпил на подстанции. Выпил тихо, мирно, благопристойно. Выпил и уже собирался уходить домой. Разве так можно? Разве так надо?
И тут же ответил себе вслух:
– Нельзя, так нормалные люди не поступают!
При Тюленькове не возбранялось втихаря раздавить на кухне бутылочку после дежурства. Требований к утренним хмельным застольям у прежнего заведующего подстанцией было всего два – не возбуждаться, то есть не разговаривать громко и не расхаживать по подстанции, и не засиживаться дольше часа.
– Денис Олегович – человек! – сообщил Данилов проходящей мимо женщине.
Та испуганно шарахнулась в сторону.
Данилов на ходу достал из пакета бутылку, отвинтил крышечку и глотнул немного водки за здоровье Дениса Олеговича Тюленькова, мысленно пожелав ему всяческих благ.
Дойдя до Рязанского проспекта, Данилов сел в троллейбус.
– Как же мне повезло, что я на ней не женился! – сообщил он старичку, усевшемуся рядом с ним.
– Если не женился, то наверняка повезло! – ответил старичок, часто моргая из-за толстых стекол очков. – Вот если бы женился, то тут уж держись!
– Есть такой анекдот, – к месту вспомнил Данилов. – Жил-был холостой мужчина, которого от зависти вечно донимали женатые друзья. «Женись! – советовали они. – А то перед смертью стакан воды некому будет подать!». Мужик послушал-послушал, да и женился сдуру. Жена, конечно, попалась стервозная и всю жизнь ему испортила. А перед смертью он собрал друзей и сказал: «Самое ужасное то, что пить мне совершенно не хочется…
Дома Данилов, как и собирался, добил бутылку под шпроты, лимон и сухарики. Опьянел настолько, что передумал играть на скрипке. Постоял с четверть часа под горячим душем, затем выпил чашку по обыкновению крепкого кофе и лег спать. Спал плохо – тяжесть с души опала, но теперь вместо нее легла обида. Во сне он несколько раз увидел Елену, распахивающую окно своего кабинета. Каждый раз она делала это немного иначе, но смысл жеста оставался прежним.
Светлана Викторовна, придя с работы, обнаружила на кухонном столе пустую емкость из-под водки и неодобрительно покачала головой. Вот уже десять лет она ужасно боялась того, что ее сын начнет спиваться на этой проклятой неблагодарной и изматывающей работе, и пожалуйста – ее опасения начинают сбываться. Пустая литровая бутылка из-под водки и никаких признаков присутствия в квартире посторонних людей. Вывод напрашивался сам собой – Володя с утра пораньше уговорил в одиночку целый литр водки! Невозможно поверить!
Вечером она позволила себе легкое, можно сказать – совсем невесомое замечание по этому поводу, но сын только отмахнулся и сказал, что он больше пролил, чем выпил. Светлана Викторовна немного успокоилась, тем более что Володя выглядел как обычно, шутил, рассказывал о прошедшей смене (рассказ был большей частью выдуманным, зато – веселым) и совершенно не высказывал желания «добавить градуса уставшему организму». Только запах перегара, исходящий от сына, напоминал о том, что утро он провел несколько необычно.
Придя на следующее дежурство, Данилов, как и ожидал, увидел на доске объявлений свежеиспеченный приказ, в котором ему объявлялся строгий выговор с занесением в личное дело за распитие спиртных напитков на территории подстанции. О премии теперь можно было забыть и забыть надолго.
Здесь, у доски, его и застал Лжедмитрий.
– Владимир Александрович, зайдите ко мне, – пригласил он. – Вам надо расписаться в приказе.
Обычно, получившие выговор, «расписывались в получении» в кабинете заведующего. «Еще один намек», – мелькнуло в голове Данилова. Он невольно улыбнулся.
– Вам приятно получать выговора? – удивился улыбке старший врач. – Вот уж не думал…
– А вы и не думайте, – стараясь сохранить на лице как можно более серьезное выражение, посоветовал Данилов. – От этого занятия голова очень сильно болит. Просто невыносимо болит. Поверьте опытному человеку.
– Зайдите и распишитесь в приказе! – нахмурился Лжедмитрий.
Данилов вышел из кабинета старшего врача преувеличенно бодрым, напевая неформальный гимн родной подстанции, сочиненный в порыве вдохновения доктором Могилой и фельдшером Тарасевичем. Исполненный ими в шутку, гимн прижился и стал народным достоянием.
Сиреневый туман
Глаза мне застилает.
На крыше все горит
Мигалка, как звезда.
А доктор не спешит,
А доктор понимает,
Что с жизнью этой я
Прощаюсь навсегда!
– Данилов, у тебя что, день рождения сегодня? – удивился попавшийся навстречу Федулаев.
– Почти, мне выговор дали! – беспечно ответил Данилов и продолжил пение:
Всего один разряд
Мне даст дефибриллятор —
И сердце застучит
Как новое в груди.
Вот кислород, шипя,
Пошел из аппарата.
Водитель, не гони!
Водитель, погоди!
– Шестьдесят два – одиннадцать – вызов! Одиннадцатая бригада – вызов! – грохнули динамики.
– Спасибо! – поблагодарил Данилов, прекращая петь.
В машине пришлось выслушать сочувственные слова от Петровича и Веры.
Петрович больше всего сокрушался по поводу лишения премии, которое неизбежно следовало за строгим выговором, а Вера делала упор на то, что обидно страдать без вины.
– Вы оба неправы, – сказал им Данилов. – Премия тут ни при чем, черт с ней, с премией. Жил без нее и еще поживу! И в наказании без вины нет ничего обидного. Несправедливость есть, а обиды нет. Обидно разочаровываться в людях, которых ты давно знаешь и которых когда-то… уважал. Вот это хуже всего. Выбивает из колеи напрочь!
– Это верно! – согласился Петрович.
– Разочарование – страшная вещь, – подтвердила Вера.
Эдик молчал, считая неуместным в такой момент лезть к Данилову с утешениями и сочувствиями. Данилов это оценил.
Глава седьмая. Нетерпение сердца
По случаю окончания стажировки Эдик Старчинский проставился – накрыл после последней стажерской смены «сладкую поляну». Три торта, кило шоколадных конфет, миндальное печенье, чай и кофе… Эдик заикнулся было о «паре бутылочек красного вина», но Данилов тут же охладил его пыл, намекнув, что в свете новых порядков присутствие спиртных напитков в меню праздника совершенно излишне. Можно одновременно с окончанием стажировки и увольнение отметить. Умный Эдик намек понял и крепче чая ничего на стол не выставил.
