Простое каррикатурное старание «представиться дурачком», как оно наблюдается в Ганзеровских и многих других истерических сумеречных состояниях, представляет лишь психологический вариант пуэрилизма. Здесь также изображается в резких формах как для окружающих, так и для себя самого, душевная невозможность разрешить существующий жизненный конфликт; при этом охотно используются забавные детские выдумки сказочного характера. Одна женщина в начале истерического сумеречного состояния бегала с причудливыми движениями у себя по прачешной, держась за голову и крича: – «Моя голова чуть не упала в ушат». В данном случае, как и часто вообще, голова употреблена как символ способности к ясному мышлению и решимости. Эта женщина живет в несчастливом браке со вторым мужем; и у нее, и у мужа есть дети от первого брака. И вот конфликт, возникший из-за детей, достиг незадолго до начала сумеречного состояния высшей точки своего развития. Если бы она в этот момент в спокойном разговоре с врачем описала свое душевное состояние, то основной тон ее исповеди гласил бы, вероятно, следующее: – «Я начинаю терять голову от всех затруднений». Но в тот момент, когда у нее есть настоятельная потребность каким – либо образом выразить свое мучительное аффективное состояние, тут – то искра переживания перескакивает на гипобулику. И вот то, что она не смогла своевременно высказать при помощи выразительных средств высшей душевной жизни, то изображается по функциональному типу глубинных слоев души. Вместо абстрактной мысли в форме предложения появляется образный символ. Абстрактное предложение берется буквально и находит конкретное выражение в образной сцене. «Потеря головы» олицетворяется до смешного понятным образом в истерии с головой, попавшей в ушат.
Здесь мы очутились целиком в области психологии сновидений; она дает как раз прекрасные примеры для этого буквального перевода абстрактных мыслей в их первоначальный образный смысл. Один юрист, который в течение дня усиленно раздумывал над вопросом, играет ли психологический механизм вытеснения какую – нибудь роль у преступника, увидел ночью во сне несколько подозрительно одетых фигур сутенеров, которые с большими усилиями старались отодвинуть в сторону фургон для перевозки мебели, этим представил он в образной сцене работу вытеснения у преступника. Это соответствует вполне вышеописанной символике сумеречного состояния.
Лишь только становится глубже в сумеречном состоянии расщепление сознания, появляются повсюду в форме образов сновидений или настоящих галлюцинаций эти образные переводы абстрактных мыслей. Содержание представлений уже не мыслится, но видится и слышится. Истеричка, живущая в постоянных ссорах с родными, видит в сумеречном состоянии каждый раз с большей живостью разгневанное красное лицо своего брата, таким, как она его видела во время последнего разговора, В коридоре слышит она голоса брата и его жены: «Ее сцапают», «она никогда не посмеет войти»; когда враг открывает дверь, оба всовывают головы. Одна женщина, которая рано вышла замуж и завидует своей сестре из – за лучшего приданого, видит в сумеречном состоянии вполне ясно, что белое белье сестры, нагруженное на высокую телегу, увозится со свадьбы галопом на страшно тощих лошадях и выбрасывается в реку. В другой раз видит она, как на ее нелюбимого мужа набрасывается какой – то детина и закалывает его длинным ножом. Все это прозрачные исполнения желаний, переведенные в образную форму. Или бездетная женщина переживает в сумеречном состоянии следующее: она проникает в горящий дом, находит там прелестное новорожденное дитя; она спасает его, ласкает, прижимает к себе.
Во всех этих примерах образы сохраняют до известной степени сценический порядок. В других случаях они распадаются, как во сне, на кататимические агглютинации, для понимания которых необходима бывает известная работа толкования или требуется последующее сознавание их значения самим истериком, что часто и встречается. Появляются замещающие фигуры, при помощи которых смягчаются особенно мучительные места сумеречных переживаний, – места с сильным аффективным акцентом. То нелюбимая жена видит себя во сне на похоронах. Мужа ее нет. Она сидит рядом с его братом, за которого она, в сущности предпочла бы выйти замуж, сидит и пьет с ним пиво. В гробу лежит дальний родственник. В этом сумеречном состоянии надо лишь на место дальнего родственника подставить мужа, и тогда становится понятной прозрачная фантазия желания. Ее настоящая направленность желания, лелеемая ею, такова: «о если бы мой муж умер, и я могла бы выйти замуж за его брата». Это желание находит в сумеречном состоянии свое воплощение, но так, что затушевывается самое безжалостное, самое соблазнительное место (муж – в гробу); подобно тому, как бегло вычеркивают неловкое слово в фразе, не переделывая всей остальной фразы.
Или же дело доходит до настоящих сгущений. На окрашенных стенах мерещатся фигуры, кошки, охотящиеся на птиц. Появляется над ящиком лицо без головы, женщина в кроваво – красной юбке, одетой на голову и т. п. В тех случаях, где можно подыскать толкование, удается распознать символический характер подобных фантастических образований. Так одна истеричка[32] видит в галлюцинации мужскую фигуру с двойной головой, из нижней части тела которой вырастает козел. «Животное серого цвета, – это козел, сатир, обозначает образ мыслей того человека, частью которого оно служит. У него две головы, голова священника и голова не – священника». Подразумеваются под этим два возлюбленных ее юности, из которых один был богослов; козел – общепринятый символ полового вожделения – слился с обоими любовниками в одну единую фигуру. Все три составные части образа обозначают половое влечение или собственное эротическое прошлое пациентки, но обозначают не словами, а в спаявшейся группе образов.
Рассматривая эти сложные гипоноические превращения переживаний, мы видели, что достаточно отчетливо просвечивают те аффективные течения, благодаря которым они возникают. И здесь, как при простейших сумеречных состояниях, поддерживающая аффективная установка бывает двух родов: или периодическое насильственное переживание вновь того же болезнетворного аффекта, или превращение его в соответствии желаниям в фантазию, ослабленную и безобидную или даже дающую счастье, в котором отказано наяву. В сумеречном состоянии появляется или сам диссонанс, или его разрешение, или сам аффект или аффект, дополнительный; сказывается или страх и гнев по поводу жестокости жизни, проявляющейся все более и более бурно, или же полное и блаженное фантастическое удовлетворение желаний, которых не выполнила жизнь. Одна женщина переживает каждый раз в сумеречном состоянии страх перед гневным лицом брата; другая переживает все в новых вариациях материнское счастье, которого ей не достает в браке. Или, наконец, в одном и том же состоянии могут в резком контрасте смешиваться и заменять друг друга основной аффект и аффект дополнительный, взрыв ярости и полное блаженства веселье. Один солдат был засыпан землей; после этого он в течение многих недель страдал сумеречными состояниями, протекавшими в виде целых серий. Трясущийся от дикого страха, переживал он сызнова несчастье, а в следующий момент, набросив себе очень картинно на плечи красное постельное покрывало, он начинал расхаживать по комнате, декламируя: – «Я шах персидский!» Надо при этом всегда помнить, что и эти сложные сумеречные состояния служат всегда, наряду с их субъективным значением для внутренней жизни истерика, известной цели и во внешней дипломатии индивидуума, совершенно наподобие каждой простой хромоты и дрожания. Это не только попытки справиться с известным жизненным конфликтом внутри, наедине с самим собой; но и попытки воздействовать во вне, выставив напоказ эту внутреннюю трагедию или комедию. Это попытки исправить жизненную констелляцию окольными путями, настроить окружающих в пользу истерика, возбуждая у них страх и сострадание, попытки сломить их сопротивление и даже проявить самому активную власть над ними. Как и все другие инстинктивные притворства, они служат борьбе за власть, они являются действительными средствами для более слабых психически, чтобы спастись в борьбе за существование от угрозы со стороны сильных и даже отпраздновать над ними победу. Совершенно подобно тому, как рефлексы мнимой смерти спасают маленькое животное от зубов преследователя.
Остается в нескольких словах упомянуть о тех непосредственных иррадиациях, которые гипоноическая аффективная переработка вызывает в выразительном аппарате, в психомоторной сфере. Мы видели уже, что обычное сумеречное состояние от сновидения отличается тем, что в нем принимают значительное участие мимика и жесты, что оно даже преимущественно разыгрывается пантомимически. В этих сумеречных пантомимах есть отчасти какая-то сомнамбулическая усталость и оглушение, чаще же они оживленны, с мгновенными вспышками, полны двигательного напряжения и судорожно перераздраженных жестов. Отсюда все переходы к настоящему истерическому припадку. Истерический припадок проявляется весьма разнообразно в двигательном отношении, начиная с высших душевных выразительных движений и вплоть до элементарного рефлекторного разряда, начиная с аффективной пантомимы и вплоть до «аффективной эпилепсии». На одном конце ряда стоят вполне еще доступные душевному вчувствованию выразительные жесты гнева, страха, блаженной веселости, но разряжающиеся, во всяком случае, в гипобулической установке с мышечными напряжениями, негативизмами, суггестивными феноменами, с начинающимися рефлекторными механизмами. На другом конце ряда находим мы, напротив, по преимуществу судорожные и дрожательные движения, моторные кризы в виде вспышек; во всяком случае, и они возникают из аффективного напряжения, а к ним примешались включения из высших выразительных движений аффекта. Оба проявляют поэтому в своих выразительных формах снова склонность к чему – то произвольно усиленному, к чему – то каррикатурному, к чему – то актерскому, рассчитанному на пантомимический эффект у собирающейся публики. Двигательные элементы эти, как полные выражения, так и более элементарно – рефлекторные, могут скрещиваться в истерическом припадке в различнейших соотношениях.
