Мирсаид смотрит на мир глазами счастливца: его зачислили на работу, ему доверили четыре экскаватора и восемь огромных автомашин с таинственным именем БелАЗ. Он по-хозяйски оглядывает каждую машину. Да, конечно, Мирсаид хозяин. Так ему и Алексей Иванович сказал: «На время дежурства вы становитесь хозяином всей техники».
У него нет ружья, но Алексей Иванович может быть спокоен: Мирсаид никому не позволит подойти к машинам. Он часто с замиранием сердца смотрит на тропинку. А не появится ли на ней девушка с протяжным и звучным, как песня в горах, именем Зина? Не мелькнет ли её красная косынка? Она оказалась помощником бригадира и перед заступлением Мирсаида на первое дежурство давала ему наставления.
Понимает: глупо её ждать, гонит мысли о Зине, но они неотступно возвращаются. Оказывается, не думать о ней он не может.
Было уже темно, когда из-за крайнего экскаватора вышли двое.
— Мирсаид! Иди сюда!
Испугался парень: «Не случилось ли чего?» Узнав в одном машиниста с усиками, успокоился. Остановился поодаль, дышит тяжело, смотрит тревожно.
— Э-э, парень, да ты, я вижу, меня не узнал, забыл, кто тебя к нам в бригаду устроил. Ты же мой крестник! Ну! Чего стоишь?..
Кепка с лаковым козырьком сползла на ухо, машинист и его товарищ были пьяны: держали друг друга за плечи, покачивались. Мирсаид не знал, что делать. Он помнил наставления Зины: «Никого не подпускать!» Но ведь этот, с усиками, — он сам машинист!
— Я, брат, за курткой пришёл. В кабине куртку с кошельком оставил.
Машинист поднялся в кабину, взял куртку. А когда слез, обнял одной рукой Мирсаида, другой — товарища, повел их к мостику. Мирсаиду приятно дружеское расположение машиниста. «Он со мной как с равным», — бегут в голове мысли. А машинист, покачиваясь, говорит:
— Ты, Мирсаид, будь человеком. Я тебя к делу приставил — помни, не забывай. Наша бригада — лучшая на стройке. Это, брат, тебе не шуточки.
Мирсаид уже собирался возвращаться, когда неожиданно у моста появились два дружинника с фотоаппаратом. Сверкнула вспышка магния.
— Ну, Сысой, попался! Мы тебя разрисуем!
И дружинники удалились. Мирсаид, высвобождаясь из объятий товарищей, спросил:
— Кто это... Сысой?
— А-а, — махнул рукой машинист. — Я Сысоев. Зуб они на меня имеют. Да я плевал на их художества! — Он снова махнул рукой и исчез в темноте.
Мирсаид, смущенный и растерянный, вернулся к машинам. Ходил из конца в конец своего участка, слушал плеск бегущего по камням Вахша, замирал при малейшем шорохе. Перед мысленным взором вспыхивал белый огонь, точно из мира страшной сказки выплывал стеклянный глаз аппарата.
Первым на участок экскаваторов пришёл утром Алексей Иванович, спросил:
— Всё в порядке?
— Да, всё в порядке, — торопливо ответил Мирсаид и забежал вперед, заглянул в лицо начальнику. И обрадовался, не заметив никакой тревоги. Впрочем, тут же решил сам рассказать о событии, происшедшем вечером.
— Приходил Сысоев, куртку брал.
Алексей Иванович кивнул, не придав этому факту никакого значения. И Мирсаид успокоился. А начальник, сев на камень возле первого экскаватора, потянул за рукав Мирсаида, посадил с собой рядом. Сказал:
— Сторож — занятие стариковское. Ты немного поработай, заслужи доверие, а там я тебя помощником к машинисту приставлю. На курсы пошлем, машинистом станешь. Будем национальные кадры растить, местные.
Алексей Иванович положил руку на плечо Мирсаида, заглянул в глаза:
— Понял меня?
— Понял, начальник. Хорошо говоришь, спасибо. Хотел бы Мирсаид многое сказать бригадиру, но слов по-русски знал мало; улыбался благодарно, кивал головой. Все чувства на лице у него были написаны. Алексей Иванович улыбнулся:
— Невелик у тебя запас русских слов, парень, ну да ничего. Поработаешь, оботрешься. Помнится, ты восемь классов кончил? Мало. Экскаваторщиком не сможешь стать без среднего образования. Иди в школу, запишись на вечернее отделение.
— Хорошо, начальник. Я пойду в школу.
Слова бригадира он воспринял буквально, как приказ. И прямо с дежурства пошёл в школу записываться в девятый класс. И он бы забыл о происшествии, случившемся вчера вечером, но оно напомнило о себе в то же утро самым неожиданным и жестоким образом. Мирсаид возвращался из школы, где его записали на вечернее отделение; шёл по главной улице доживавшего последние месяцы древнего кишлака Нурек; всё в нём пело от радости. Он уже представлял себя помощником машиниста, затем машинистом экскаватора — то-то будет разговоров в его родном Чинаре!
Бродили в голове приятные мысли, всё время ему представлялась Зина, взгляд её искрящихся на солнце глаз. Кто-то про неё сказал: «Техникум окончила, на Саяно-Шушенской ГЭС работала». Рисовались ему картины одна радужнее другой: то он получает орден, и Зина подносит ему цветы, то она падает в Вахш, и он бросается со скалы, спасает её. Он чувствовал большой прилив сил, шаг его был легким, упругим.
И вдруг его словно кто-то толкнул в спину. Он увидел... фотографию. Она висела на щите, выставленном на поляне у только что построенного барака для строителей. Три парня, обнявшись за плечи, переходят мостик. Видно, что они пьяные. Посредине он, Мирсаид. И много пляшущих, неровно написанных слов, и в конце самое страшное: «А это Мирсаид Хайруллаев. Так он исполняет обязанности сторожа». Мирсаид остолбенел, в глазах у него потемнело. Всё обрушилось, обвалилось — в сердце вонзились иголки дикобраза. Парень даже рот приоткрыл, дышал тяжело. «Уволят с работы!.. Ладно. Это ещё переживу. На смех подымут! Скажут: Мирсаид, сын почтенного Хайруллы Хайруллаева и дня не проработал, оскандалился!..»
Мирсаид стоял за спинами смеющихся людей, до боли в пальцах сжимал кулаки и... плакал. Тихо, беззвучно — одним сердцем, одними глазами. По щекам его текли слезы.
— Что с тобой, парень?
Его взяла за руку и повернула к себе девушка — она, Зина. Она стояла на бугорке и была выше Мирсаида, смотрела на него ясными, серо-зелеными глазами — в них играли золотые зайчики; точно так же отражаются на волне блики солнца. Глаза не смеялись, но в уголках губ подрагивали ямочки.
— На тебе лица нет, Мирсаид. Ну ладно, ладно — нельзя переживать так сильно. Ты был пьян? — спросила.
Мирсаид отшатнулся, словно от удара, закачал головой:
— Я не был пьян. Поверьте. Прошу вас.
Она смотрела на него долго, пристально — и он под воздействием её нежного, доверчивого взгляда начинал приходить в себя.
— Пойдем, — сказала Зина. И, крепко взяв за руку, стремительно увлекла за собой.
Они вошли в подъезд большого дома, поднялись на третий этаж. Зина позвонила. Им открыл мужчина лет тридцати.
Зина сразу, с порога перешла в наступление.
— Не дружинников, а разбойников ты развел. Посмотрел бы, что они с парнем сделали.
— Избили?
— Ещё чего!.. Кулаки, слава богу, ещё в ход не пускают, а репутацию парню испортили. Первый день работает, и бац его — на доску позора!
— Переживёт, — лениво буркнул мужчина... Зина тряхнула его за плечо:
— Степан! Не паясничай! Он же таджик, из верхнего кишлака. Парню судьбу сломать можно.
— А что ты от меня требуешь? Я председатель товарищеского суда, тут же дружинники!
Степан подошёл к Мирсаиду, протянул руку:
— Степан. А тебя как зовут? — Расправил рубашку у ремня, примял рукой шевелюру. — Ты что же... — кивнул на Зину, — женщине пожаловался? Нехорошо. Джигит, мужчина!..
Мирсаид шагнул вперед, хотел возразить, но слова застряли в горле. На помощь пришла Зина:
— Не мучь парня, я сама его нашла. Тоже мне — рыцарь!
— Ладно, Мирсаид, — махнул рукой Степан. — Ступай домой. Если не виноват, так и не журись. Мы всё уладим.
И легонько подтолкнул парня к двери. Мирсаид шёл по лестнице, но света не видел, воздуха ему не хватало. Ко всем мучениям прибавилось ещё одно: «Осталась с ним, осталась...»
Мирсаиду хотелось плакать. Он вышел на улицу, повернул вправо, затем влево. За углом дома остановился. Куда идти, зачем идти — он не знал.
На берегу Вахша, на холме, нарядная — помещение, сбитое из досок на манер спичечной коробки. Над крышей труба. Зимой из неё валит дым. Свободные от дела экскаваторщики жгут просмоленные доски, масляное тряпье; с марта печку выбрасывают, окна и двери настежь. Механики, машинисты здесь прячутся от жары.
Мирсаид, как и русские люди, трудно переносит жару южного Таджикистана — там, высоко в горах, где он родился, солнце горячее, но воздух прохладен и не стоит на месте, как здесь, в долине. Воздух там вечно подвижен, вечно идут незримые волны с вершин Памира, разливая вокруг дыхание снега, давая жизнь и негу всему живому. А здесь...
— Суд идет! — раздается чей-то голос, и слова эти тяжёлым камнем валятся на голову. Мирсаид весь съежился, во рту пересохло.
