Боцман в очередной раз сказал свое заклинание «а якось воно будэ» и решительно запустил руку в рану. Пахомову показалось, что с кишками у него попутно выдирают и сердце. Внезапно боль унялась. Левая рука боцмана все еще утопала где-то в Пахомовском брюхе, а правая рука бережно, двумя пальчиками, вертикально держала весьма длинный багрово-синий червеобразный отросток. Брыжейки практически не было, все сосуды шли прямо по стенке аппендикса. К ране вплотную прижималась слепая кишка. Пахомов схватил лигатуру и попытался приподняться. Замполит поддерживал его под плечи. Напряжение брюшной стенки опять пробудило боль и Пахомов заговорил с подвыванием: «Щааас, я-ааа тебя-ааа, суку, апендюка, перевяжу!» Перевязал. Хорошо ли, плохо — сил нет переделывать. Уже лежа и глядя в зеркало перевязал еще раз. Потом окрасил йодом своего больного червяка и отсек его.
Замполит заорал «Есть операция!!!» и подставил банку с формалином. Отросток плюхнулся в банку, а культя и слепая кишка опять ушли в рану. «Блядство. Боцман достань опять, так что б обрубок мне был виден! Ушить надо!» Пытка повторилась снова и закончилась тем же — странно и совсем не по хирургически выкрутив руки боцман снова вытянул слепую кишку. Он сильно и больно давил на брюхо. Картина такой ассистенции совершенно не походила на то, что делали в клиниках. Слабеющей рукой Пахомов взял иглодержатель с кетгутом. «Только бы не проколоть кишку насквозь!» Он еще раз прижег культю отростка йодом и попытался подцепить иголкой наружный слой цекума. Выходило плохо. Иглодержатель перешел в руки кока. У того тоже выходило не лучше — кое где нить прорвала ткани, но местами держала. Попытались затянуть кисет. Получилось довольно некрасиво, но культя отростка утопилась. «Ладно, не на экзамене, сойдет и такая паутина. Вяжем.» Узел Пахомов завязал сам. Показал как надо шить брюшину простейшим обвивным швом. На это дело пошел боцман, твердя свою мантру «а якось воно будэ, а шо — як матрас штопать!» Потом лавсаном ушили апоневроз. Узлы были несколько кривые, но фасция на удивление сошлась весьма ровно. Просто брюшная стенка была настолько перекачана новокаином, что ее Пахомов уже шил сам, практически не ощущая никакой боли. Сам он и закончил операцию, наложив швы на кожу. Швы, правда, тоже были далеко не мастерские — кое где выгладывали «рыбьи рты» от неправильно сошедшихся краев под узлом. Да плевать — лишь бы не разошлось, а уж уродливые рубцы на брюхе как-нибудь переживем.
Наконец наложена повязка. «Замполит, сколько там мочи с меня накапало?»
«А кто его знает — банка полная и лужа на полу… Да мы помоем!»
«А времени сколько прошло?»
«Кто его знает. Долго возились, а время мы что-то и не засекали…»
«Да-аа, бригада у меня подобралась. Ладно — вытащите мне катетер, пора перебраться из операционной в каюту-изолятор.»
Напоследок Пахомов засадил десять миллиграмм морфина прямо в капельницу, со словами, что работа работой, но надо и отдохнуть. Затем быстро докапал остатки и приказал сменить банку на обычный физраствор. В физраствор опять дали антибиотик и пустили очень редкими каплями, а глаза доктора заблестели, и по телу разлилась приятная истома. Боль и сомнения отступили на второй план. Хотелось покоя и уюта. Подали носилки и множество сильных рук бережно сняло расслабленное тело со стола и потащило в изолятор. Пахомов пошутил, что сегодня он порядок нарушает и протокол операции писать не будет. Похоже никто его шутку не понял. Через десять минут доктор спал странным сном с сюрреалистически яркими сновидениями.
На утро (если такое деление времени применимо к подводным лодкам в автономном походе) температура была 38. Рядом на стуле дремал офицер-акустик свободной смены. Стало понятно, что в сиделки к доктору-герою рвутся многие. Пахомов негромко позвал спящего: «Василь, ты мне утку не подашь? Боюсь, что швы хреновые, разойдутся. На постельке хочу дней пять полежать.» Акустик подскочил как ужаленный и стал подкладывать утку. Оправившись, доктор попросил новую банку физраствора и еще раз засадил туда антибиотик. Тут в дверь постучали — это был капраз, командир ракетоносца собственной персоной.
«Ну, здравствуй, док. А ты, старлей — мужик. Придем домой, проси, что хочешь — на любую учебу отправлю. Сам по штабам хлопотать буду. Эх жалко такого хлопца терять — но уж если ты себя смог прооперировать, то уж других… Ты — хирург!»
«Спасибо, товарищ капитан. Спасибо за доверие!» Потом они еще поболтали с полчаса в основном на околомедицинские темы и шеф собрался уходить. Тут из под одеяла Пахомова раздался нелицеприятный громкий пердёж и каюта быстро наполнилась «ароматом». Капраз сконфузился, а Пахомов закричал «Ура! Это моя самая приятная музыка на сегодня! Газы отошли — кишечник работает. Уж не буду извинятся.» Капраз улыбнулся, опять пожал доктору руку и вышел из благоухающей каюты.
Затем пришел кок. После доктора, боцмана и кока на борту чествовали героями номер два и три, а замполита — номер четыре. Правда из рассказа самого замполита получалось, что это чуть ли не он сам единолично выполнил операцию, руководствуясь мудрыми решениями партии. Хотя все знали вес замполитовских слов. Кок пришел узнать, чего же больной желает откушать? Сегодня, пожалуй, ничего — попью глюкозки. А вот на завтра захотелось гоголь-моголя, манной каши на молоке и шоколадных конфет. Кок на каприз не обиделся, сказал что исполнит.
К вечеру температура спала до 37.3, что Пахомову страшно понравилось. Антибиотики прокапали еще раз, а потом надобность в них отпала. Доктор явно полный курс завершать не собирался. На ночь он решил никаких обезболивающих не принимать, а выпил две таблетки нитрозепама — сильного транквилизатора со снотворным эффектом. Шов болел, но вполне терпимо. «Под транками» спалось нормально.
На следующий день кок принес красиво сервированный поднос с тарелкой манной каши на молоке и гоголь-моголь. И то и другое было сделано из порошковых продуктов, но вполне вкусно. Пахомов поел, а дальше началось странное. Шоколад! Коробка конфет от самого капитана (берег себе на День Рождения), старпомовские трюфеля, «Птичье молоко» от штурмана, «Каракумы» от радиста, «грильяж в шоколаде» от ракетчиков, шоколад «Вдохновение» от реакторного отсека и много, много чего. За свою лежку Пахомов съел по чуть-чуть из каждой коробки, а остальное сберег на собственную «выписку» — ссыпал остатки в большую чашку и раздал всем в кают-компании после ужина к чаю. Праздник то семейный, общий!
Швы Пахомов снимать не спешил — решил подождать для верности до седьмого дня, хотя рана выглядела вполне прилично. Не совсем он себе верил — мало ли чего и как он там навязал, пусть срастется получше. Вечером шестого дня к нему опять зашел Камаз. Видимо от замполита разнюхал, что доктор кое-чего обещал. Тянуть волыну и косить смысла не имело, и Пахомов решил сказать командиру в открытую: «Товарищ капитан, я тут это, ну тогда, бригаде моей пообещал кой чего… Мол если все нормально будет, ну я всем спиртяшки плесну. Так символически, немного…» Камаз зло смотрел на доктора своими стальными непроницаемыми глазами. Такой взгляд ничего хорошего не сулил: «Снятие швов проведете сразу после ужина. Это приказ. Я приду, проконтролирую!»
Об этом разговоре Пахомов оповестил всех участников. После ужина он в одиночестве отправился в операционную, которая опять стала обыденной «медичкой-процедуркой». Опустил стол, снял штаны и отлепил повязку. Рана абсолютно чистая, даже «рыбьи рты» под неудачными швами загранулировались и по краям пошла нормальная эпителизация. Работая пинцетом и ножницами доктор резал нити у самой кожи и резко дергал — старые лигатуры выходили легко, не больнее комариных укусов. Когда осталось снять последний шов дверь каюты бесцеремонно распахнулась. В проеме стоял грозный Камаз. Доктор застыл с пинцетом в руке и вытянулся по стойке «смирно» со спущенными штанами. Командир шагнул в процедурку: «Ну как?»
«Да все отлично, товарищ капитан первого ранга!» — отрапортовал старлей.
«Бригада, заходите!» За ним ввалились замполит, кок и боцман. «Товарищи офицеры, больше всего на свете я не переношу болтунов и стукачей! Если где-то услышу хоть полслова — ззз-сгною! А сам все буду отрицать.» С этими словами Камаз извлек откуда-то небольшую банку домашних консервированных патиссонов. Всем все стало понятно; доктор лихо срезал последний шов, натянул штаны и нырнул за бутылью и стаканами.
Близился конец похода. Лодка уже не лежала в дрейфе, а весьма активно работала своими гигантскими винтами. Скорее всего домой. Этого никто, кроме приближенных, конечно не знал, но каждый догадывался. Старший лейтенант медицинской службы Пахомов все также бесцельно лежал на своем операционном столе и глядел в белый потолок. Зеркала не было — его давным-давно перевесили на старое место в кают-компанию. Мысли доктора были просты и прозаичны. О его будущем. Вероятно будет представление к награде. Камаз не соврал — поможет. Надо писать заявление в клиническую ординатуру. По общей хирургии…
