Особняком стоят работы Жанэ, посвященные различным вопросам психологии, в том числе бреду и галлюцинациям. Жанэ пытается в основу бреда положить «чувства», которые он почему-то понимает как нечто промежуточное между элементарным актом и верованием. В картине бреда он выделяет всевозможные патологические чувства, как, например, «чувство захвата», «чувство внедрения», «чувство воздействия» и другие, которые по существу своему являются бредовыми переживаниями, подлежащими объяснению. Оригинальным, но мало убедительным является его воззрение на бред с точки зрения «двойных форм социального поведения», как, например, «дарить и получать», «показывать и прятать» и т. п., которые он пытается восстановить в истории развития человечества. Бредовым механизмам он дает психологические объяснения. Так, например, он вводит понятие «социальной объективации», как тенденции, присущей детям и «примитивным» людям, перекладывать свою вину на других.[4])
Попытки освещения бреда в патофизиологическом плане в основном мы имеем в советской психиатрии. Прежде чем остановиться на работах советских авторов, приведем некоторые данные, касающиеся развития учения о бреде в отечественной литературе вообще, внесшей свой значительный вклад в изучение данной проблемы.
Начиная с конца XIX столетия, мы имеем в русской литературе как монографические работы, относящиеся так или иначе к проблеме бреда, так и ряд оригинальных и справедливых высказываний, касающихся как симптома бреда, так и бредовых психозов вообще. В этих работах отражается ясность мышления, присущая представителям русской психиатрии на раннем этапе ее развития, со способностью к критическому отношению к неправильным точкам зрения зарубежных авторов. Некоторые из этих работ мало известны, хотя представляют не только исторический интерес, но и большую ценность по существу вопроса. В некоторых из них мы находим высказывания, предвосхитившие сходные точки зрения, высказанные позднее зарубежными авторами. Так, например, в 1881 году П. И. Ковалевский опубликовал монографию «Первичное помешательство», в которой четко отграничивает это заболевание от аффективных психозов (мании и меланхолии)[5]). Сущность «первичного помешательства» он усматривает в «первичном поражении мыслительной области». В своем общем руководстве по психиатрии (1885) он подвергает критике точку зрения Вестфаля, а также Снелля, которые полагали, что при бредовых психозах имеют место изолированные нарушения интеллекта. Вопреки этому П. И. Ковалевский справедливо указывал на диффузный характер слабоумия у этих больных, общее ослабление их «мыслительной деятельности» с изменениями в общей структуре их личности, приводящими к общей деградации.
Такое же категорическое отрицание точки зрения на бред как изолированное расстройство (мономанию), разделявшейся многими зарубежными авторами, мы находим и у Н. М. Попова, С. С. Корсакова, а в дальнейшем у В. П. Сербского, В. Ф. Чижа и у других отечественных авторов. «Бредовая идея, — писал Н. М. Попов,[6] — лишь одно из проявлений болезни… внимательное исследование больного всегда укажет еще на иные уклонения от нормы, так как при душевном заболевании поражается весь психический орган, изменяются хотя в весьма различной степени все важнейшие его функции». В этом труде мы находим и другие весьма тонкие и прогрессивные для того времени идеи, касающиеся бреда, как, например, указание на связь бреда с нарушением «я» и единства личности, на роль патологии внутренних органов для возникновения бредовых идей, указание на «неудержимую тенденцию к аллегоризации», присущую бредовым больным, и другое. Так же, как и других представителей отечественной психиатрии (В. П. Сербский и другие), его не удовлетворяет формальное определение бреда в немецкой психиатрии, как «ложной идеи, не соответствующей действительности» и сопровождающейся глубокой убежденностью больного. Он считал, что основным критерием при изучении бреда должен быть «способ возникновения бредовой идеи». Останавливаясь подробно на способах возникновения бреда у параноиков (по существовавшей тогда терминологии), он тонко описывает состояние этих больных в период формирования бреда, высказывая идеи, близкие к которым были развиты впоследствии в немецкой литературе. Так, он отмечает первичное тревожное и напряженное состояние бредовых больных с переживанием какой-то внутренней перемены, а в качестве второй особенности — их «неудержимое стремление аллегоризировать» — во всем видеть «символы, знаки, какой-то таинственный смысл». На этой основе, по автору, рождается бредовая идея, которая указывает на нарушение единства личности — новое «я». Обманы чувств только облегчают формирование бреда. В этом описании возникновения бреда мы находим указание на своеобразное настроение бредового больного и его своеобразное восприятие окружающего (бредовое восприятие) с переживанием особого значения, а также указание на самостоятельное, независимое от галлюцинаций, возникновение бреда.
Экспериментально-психологическому исследованию больных первичным помешательством посвящена работа К. Н. Завадовского, в которой он отмечает ряд особенностей ассоциаций у бредовых больных: эгоцентрические, бредовые ассоциации, многословные рассуждения и пр.
С. С. Корсаков подчеркивал отличие бредовых идей от заблуждений и возможность их дифференцирования при выяснении условий их развития. В основе бреда он усматривает «патологическую связь между суждениями», а «напряженность болезненного сочетания мыслей» придает им характер «непреложной истины»[7]). В качестве одного из источников бреда он указывает на патологические ощущения — парестезии, болевые ощущения и прочее, при наличии у больного тенденции к их аллегоризации. Учение о мономании, как бредовом заболевании с частичным нарушением в форме единичной нелепой идеи, он категорически отвергал. Внимательный анализ клинической картины, по его мнению, всегда показывает, что наряду с бросающейся в глаза нелепой идеей существуют другие нарушения психики. Описывая бред значения при первичном помешательстве, С. С. Корсаков подметил также склонность параноика видеть во всем окружающем символы, и то, что бред вообще имеет эгоцентрический характер. Среди различных форм паранои С. С. Корсаков впервые описал своеобразную ее разновидность — paranoia hyperphantastica, при которой бред связан главным образом с продуктами фантазии, противопоставляя ее другой форме помешательства, которая связана с болевыми ощущениями и различными парестезиями — paranoia neuralgica paraesthetica.
В учебнике психиатрии И. Г. Оршанского мы также находим интересные замечания, предваряющие воззрения, высказанные позднее зарубежными авторами. Разделяя неправильную точку зрения многих авторов своего времени, отрицавших принципиальное отличие бреда от предрассудков здорового человека, и подчеркивая в происхождении бреда роль «течения представлений», он тем не менее отмечает своеобразие этого течения как основу бреда, именно «судорожную фиксацию» какого-нибудь представления, получающего особую прочность в сознании. Самое определение бреда у И. Г. Оршанского, так же, как и у других отечественных авторов, свидетельствует о неудовлетворенности его обычными формальными определениями, принятыми в то время, и попытках к более углубленному пониманию этого явления. Так, помимо несоответствия бредовой идеи с действительностью, он отмечает также в качестве одного из ее признаков несоответствие ее с положением больного, а также с его мыслями, поступками и целями. Бред, по И. Г. Оршанскому, сводится к «диссоциации нормального строя, к внутренней и внешней дисгармонии, к расстройству внутренней и внешней причинности»[8]). Автор отмечает также влияние социальных факторов на формирование бреда, рассматривая его с точки зрения «расстройства приспособленности психической жизни к среде как физической, так и социальной». Это, в свою очередь, привело автора к понятиям «расстройства психической координации», «психической атаксии», вылившимся впоследствии в понятие об «интрапсихической атаксии», введенное Штранским для характеристики основного расстройства при шизофрении. Атаксия мышления, на которой автор подробно останавливается, как своеобразное расстройство с нарушением ассоциаций и логической сферы, присуща хроническому параноику, способствует формированию бредовой системы и ведет даже к формированию особого атактического бреда.
Интересно также указание у И. Г. Оршанского, как и у многих отечественных авторов, на связь бреда с патологическими ощущениями; бред рассматривался им как «логическое приспособление к ненормальным ощущениям, которые больной получает как от своих телесных органов, так и от внешнего мира». «Содержание мысли уклоняется от своего нормального пути, но зато этой ценой достигается некоторое соответствие и устанавливается равновесие между логикой больного и его ощущениями»[9]). Хотя это понимание бредовой идеи как логического объяснения и нельзя считать правильным, однако признание какой-то роли патологических соматических ощущений в происхождении бреда для начала XX столетия нужно считать прогрессивным. Существенным в его воззрениях, так же как и у многих других названных выше отечественных авторов, является четкое указание на ошибочность толкования бреда только как симптома расстройства логических суждений больного, а также трактовка его как симптома, указывающего на общее нарушение всей психической жизни больного, «тесно связанного со всей его личностью, претерпевающей при этом тотальные изменения со стороны интеллектуальной, аффективной и волевой сферы». Автор указал также и на иллюзорное восприятие окружающего у бредового больного. В. П. Сербский также категорически подчеркивал связь бредовой идеи с личностью больного в целом; возможность существования бредовой идеи при нормальной в остальном умственной деятельности он считал заблуждением.
