Кори Финчер стал аспирантом в университете Нью-Мексико в 1999 году. Он планировал заниматься брачными ухаживаниями у гремучих змей. Половая жизнь этих змей очень сложна и увлекательна, и Финчер решил досконально разобраться в ее деталях. Но все пошло не так, как он планировал, – отчасти из-за трудностей, присущих работе с гремучими змеями, а отчасти из-за того, что Финчер заинтересовался другой темой. В науке легко отвлечься от заданного маршрута – ведь вокруг столько неизведанных дорог. Финчера отвлекла болезнь. Везде, куда бы он ни бросил взгляд, он замечал какую-нибудь болезнь. Молодому ученому стало интересно, как биологические виды спасаются от болезней. Чем больше он читал о болезнях, тем больше удивлялся, как животные вообще умудряются сохранять здоровье. Однако для диссертации надо было найти более подходящую тему, и Финчер сосредоточился на водомерках, пойдя по стопам Торнхилла, который тоже работал с ними за несколько лет до этого. Финчер с успехом справился с задачей и получил степень магистра. Тем не менее он продолжал читать о болезнях. Углубившись в проблему, он понял, что у большинства животных – будь то гремучие змеи, водомерки или обезьяны – есть иммунная система, так же как и у людей. Но у животных есть и то, что позже было названо поведенческой иммунной системой, то есть набором реакций, которые делают менее вероятным сам факт заболевания[127]. Финчер заинтересовался вопросом, существует ли у людей подобное поведение – либо подсознательное, либо настолько глубоко погребенное в культурных нормах, что люди, придерживаясь его, сами не сознают, что делают что-то полезное. Вскоре Финчер принялся за докторскую диссертацию. На этот раз он был гораздо смелее. Оставив змей и водомерок, он хотел понять великую историю болезни как таковой, ее связь с историей, культурой и поведением человека. Торнхилл смотрел на эротические игры насекомых и видел за ними половые отношения людей. Финчер смотрел на водомерок, бегающих по поверхности пруда, и видел за ними долгую историю людей, историю их бегства от болезнетворных организмов.
Финчер знал, что как только люди начали селиться в более-менее постоянных деревнях, патогенные микроорганизмы, вызывающие инфекционные болезни, стали разнообразнее и многочисленнее. Как только мы перестали двигаться с места на место, недуги просто навалились на нас. Это происходило примерно в те же времена, когда люди утратили свой волосяной покров, а вместе с ним – хотя бы частично – и своих эктопаразитов. Однако новые заболевания возникали практически столь же часто. Всего двести лет назад, несмотря на отсутствие волосяного покрова и на почти полное отсутствие блох и вшей, на людях паразитировало больше болезнетворных организмов, чем на всех хищниках Северной Америки вместе взятых. Процесс этот продолжается и теперь. Даже в наши дни каждый год огромное число патогенных микроорганизмов переходит к нам от их прежних основных хозяев. Многие из этих микробов передаются и от человека к человеку. Чем выше плотность населения, тем легче микроорганизмам распространяться среди нас. Правда, один только факт, что мы до сих пор существуем, позволяет предположить, что у нас есть много способов справляться с угрозой. Возможно, некоторые из них являются поведенческими. Люди или целые сообщества, владеющие новыми и эффективными способами справляться с новыми страшными патогенными организмами, имеют больше шансов на благополучную жизнь.
Можно придерживаться тактики уклонения. Люди могут просто уйти из опасного места. Если достаточно быстро сняться со старого места и перейти на новое, то не все болезни смогут за нами угнаться. Коренные жители Америки пришли на наш континент через Берингов пролив и смогли стряхнуть с себя наихудшие человеческие болезни (они нагнали индейцев в 1492 году, когда Колумб поднял паруса над кораблями, набитыми больными матросами). Но совершенно необязательно двигаться быстро. Мои собственные исследования показали, что число различных заболеваний в данном месте и их распространенность (число случаев каждого заболевания) зависят от климата. В холодных и сухих районах количество и распространенность болезней меньше. Например, малярия – если взять одно заболевание из многих сотен – передается людям одним-единственным видом комара. Единственное, что надо сделать для того, чтобы навсегда избавиться от малярии, – это покинуть место, где водится комар Anopheles maculipennis, просто переместившись в более холодные широты и поднявшись на возвышенность.
Есть и еще один способ: изменить наше поведение по отношению друг к другу. Если общественные отношения и оседлый образ жизни предрасполагают к заболеваниям, то, следовательно, нам надо так изменить наш стиль общения, чтобы он привел к противоположному эффекту. Например, мы можем искать друг у друга паразитов. Это неромантично, но блохам и вшам романтика чужда. Обыскивание – это старый и эффективный способ уменьшения заболеваемости. Так поступают крысы, голуби, коровы, антилопы и обезьяны. Если голубям не давать обыскивать друг друга, то они вскоре сплошь покрываются вшами. Если не давать делать это коровам, то количество клещей на них увеличивается в четыре раза, а вшей – в шесть раз. У антилоп есть специальный зуб, который называют «зубным гребнем». Единственное назначение этого зуба – вычесывать паразитов из шерсти другой особи (еще одно доказательство того, что паразиты настолько дорого обходятся организму, что ради борьбы с ними он изменяется морфологически)[128]. Многие животные обыскивают себя и друг друга несмотря на то, что это занятие отнимает у них массу времени. Крысы проводят таким образом около 40 процентов своего времени, хотя его можно было бы потратить на поиск еды или полового партнера. Обезьяны-ревуны тратят четверть потребленных ими калорий на истребление мух. Ясно, что обыскивание – это форма поведения, которое помогает уменьшить число паразитов (и снизить вероятность переносимых ими заболеваний). Это поведение может разниться в зависимости от вида животного и от местности, где оно обитает.
Финчер задумался и о других формах поведения, которые могли бы повлиять на наши шансы заполучить ту или иную болезнь; о формах, запрограммированных в нашем мозге или внедренных в нашу культуру. Естественно, мы прихлопываем мух, удаляем вшей и переезжаем с места на место. Но переезды трудны, а при многих заболеваниях, если микроб уже внедрился в организм хозяина, обыскивание не помогает. Например, выискивая паразитов, невозможно предупредить малярию или любую другую болезнь, которая передается не с помощью эктопаразитов. В первую очередь Финчера интересовало, существуют ли какие-то формы человеческого поведения и культурных обычаев, влияющие на вероятность контакта с возбудителями болезней; то есть существуют ли формы поведенческого иммунитета. В сообществах насекомых особи иногда образуют внутри колоний более мелкие группы, что уменьшает вероятность передачи заболеваний. В некоторых муравьиных сообществах обязанности «гробовщиков» исполняет очень немногочисленная группа особей, что позволяет ограничить число муравьев, контактирующих с мертвыми телами. У муравьев как минимум двух видов заболевшие рабочие покидают муравейник и в одиночестве умирают в отдалении от него, где отсутствует риск заражения других насекомых. Финчер решил выяснить, не придерживаются ли и люди таких же форм поведения – пусть даже и подсознательно. Другими словами, он решил выяснить, не уступаем ли мы в интеллектуальном развитии муравьям. Кроме того, Финчер хотел понять, существует ли зависимость между актуальными формами человеческого поведения и частотой контактов с болезнью.
Большой шаг в верном направлении был сделан в 2004 году. Джейсон Фолкнер, аспирант, работавший в психологической лаборатории Марка Шаллера в университете Британской Колумбии, предположил, что ксенофобия (неприязнь к чужим) возникла первоначально как средство контроля над распространением инфекционных заболеваний. Фолкнер предположил, что если какая-то болезнь достаточно широко распространена, то ксенофобия может защитить нас от передачи этого заболевания от племени к племени. Вероятно, именно по этой причине «других» – и история подтверждает это – часто описывали не только как страшных и опасных, но также как грязных и больных. Эти «другие» всегда были полны вшей, блох и крыс. По Фолкнеру, наша неприязнь к другим является универсальным эволюционным признаком и должна быть сильнее всего выражена в местностях с неблагополучной эпидемиологической обстановкой, так как, создавая социальные проблемы, ксенофобия в этой ситуации спасает человеческие жизни. Что, если, рассуждал Фолкнер, ксенофобия возникла как специфическая и полезная форма недовольства, как эмоция, единственная ценность которой заключается в том, чтобы предохранить нас от болезней?
