Число желающих лечиться по нашим методам росло постоянно. В хирургическом отделении областной больницы у меня сначала было 10, потом 15—20—30 больных. До предела заставили мы койками всевозможные «пустующие пространства», однако и это не помогло. Письма от страждущих шли не только из Зауралья. Все чаще обращались за консультацией, с просьбой о госпитализации инвалиды войны, последствия которой — увы! — по-прежнему видели на каждом шагу.
Вскоре мне предложили перебраться в Курганский областной госпиталь инвалидов Великой Отечественной войны, на должность заведующего вновь открывающегося хирургического отделения. Согласился охотно.
И сегодня с благодарностью, теплотой вспоминаю это небольшое, по-прежнему расположенное в окружении тополей за железнодорожным мостом лечебное учреждение, в котором мне довелось проработать почти целое десятилетие.
Настойчиво продолжая свой поиск и не считаясь со временем, я старался активно действовать, совершенствовал свой метод лечения, разрабатывал новые методики, улучшал конструкцию аппарата. У нас в Кургане необходимых условий для экспериментирования в те годы еще не было, и мне предоставили возможность ездить для этого в Свердловск, в НИИ травматологии и ортопедии. Тогда же я услышал одобрительные отзывы о своих исканиях от авторитетов отечественной хирургии — профессора А. М. Ленде, С. Я. Терновского, В. Д. Чаклина, Ф. М. Богданова. Академик Н. Н. Приоров, работавший директором Центрального научно-исследовательского института травматологии и ортопедии (кстати, сейчас ЦИТО носит его имя), пригласил меня выступить на заседании ученого Совета своего НИИ, а затем перед активом Московского общества ортопедов и травматологов.
Журналисты и зачастившие к нам в госпиталь многочисленные гости обращали внимание на такое обстоятельство: у нас не было больных с отрешенным, печальным взглядом, полным безысходности, не было пессимистов, каких в те времена в ортопедотравматологических клиниках можно было видеть сплошь и рядом. Наш госпиталь окрестили «веселой больницей». Помню, девчата из нашего отделения однажды устроили танцы под Новый год. С аппаратами на ногах танцевали! Конечно, это «пахло» нарушением больничного режима, но, согласитесь, почему не потанцевать девушкам, которые прежде годами с трудом передвигались, да и то на костылях, а теперь могут покружиться в вальсе! В общем, я, заведующий отделением, не мог наказать людей за то, что они почувствовали себя здоровыми. Придя на работу утром 1 января и проверив аппараты, надетые на ноги повеселившихся накануне пациенток, я увидел, что аппараты в порядке. Это обрадовало: раз аппараты, как и выздоравливающие пациентки-танцовщицы, чувствуют себя хорошо после прямо-таки экстремальной нагрузки, значит, конструкция надежна, прочна, не подведет!
Признаюсь, я закрыл глаза на то, что и в дальнейшем «танцминутки» проводились то одной, то другой палатой. Благо, вальсы и фокстроты сопровождались веселым смехом, «маскировавшим» эти необычные для ортопедических больниц мероприятия.
Мы разработали специальный курс «Как вести себя ортопедотравматологическим больным после выписки». Сделать это было непросто, потому что рекомендации давались людям, которые годами, а то и десятилетиями не могли сделать шагу без костылей или ортопедической обуви, а теперь, избавившись от недугов, вдруг чувствовали, что и ходить-то они как все люди не умеют.
Развивая, совершенствуя способы лечения ортопедотравматологических больных, мы прошли через множество экспериментов. Это позволило разработать сотни бескровных методик лечения (без операции) с помощью нашего аппарата. Но начало было положено в 50-е годы, в областной больнице и госпитале инвалидов войны. Именно тогда в ортопедическом словаре рядом с термином «компрессия», то есть «сжатие», появился еще один — «дистракция», что значит «растяжение», и в медицинском мире заговорили о компрессионно-дистракционном остеосинтезе, как мы назвали свою систему лечения заболеваний опорно-двигательного аппарата человека.
Но мало сказать — заговорили. Я все чаще стал принимать не только больных, жаждущих исцеления, но и врачей-ортопедов, приезжавших в Курган нередко без всяких командировок, в счет личных отпусков — чтобы увидеть, узнать «из первых рук», что же это за аппарат и метод разработаны в далеком сибирском городе…
Никогда не относил себя к любителям сенсаций. Советские медики работают не ради рекламы, не ради того, чтобы ошеломить мир какой-то сногсшибательной неожиданностью, а во имя здоровья человека. Меня всегда, мягко говоря, удивляет склонность иных журналистов, особенно из буржуазных средств массовой информации к гиперболизации, их стремление рассказывать о достижениях курганской школы ортопедов и травматологов, используя прилагательные только в превосходной степени, словно о каком-то волшебстве, преподносить их шумно, с помпой. Но даже в те первые годы, подчас очень скромно набранные петитом на последних страницах, сообщения о результатах лечения ортопедотравматологических больных методом компрессионно-дистракционного остеосинтеза, разработанного в мало кому известном зауральском городе Кургане, волей-неволей производили впечатление грома среди ясного неба. Вокруг наших работ закипели страсти. Вспоминаю, когда я выступал на созванной в Свердловске конференции по применению металла в хирургической практике, слушатели — а среди них было много признанных в стране и за рубежом авторитетов в области костной хирургии — даже не поверили, что наши больные встают после операции при иных ортопедотравматологических заболеваниях, скажем, при таком очень непростом, как компрессионный артродез коленного сустава, на 3—4-й день, что через 14—15 дней они начинают ходить без костылей, через 16—18 дней мы снимаем у них аппарат, а спустя еще неделю-другую выписываем домой. Ведь при традиционных методах на лечение требовалось 5—6 месяцев.
Я объяснял:
— Применение нашего метода позволяет кости срастаться первичным натяжением, как срастается рана мягких тканей.
— Ну, а что же известные всем фиброзная, хрящевая стадии сращения? Куда они у Вас делись? — недоуменно пожимая плечами, вопрошали из зала.
— Они не нужны, если пораженная кость, ее отломки сжаты, фиксированы надежно. Это как раз и достигается с помощью нашего аппарата, — объяснял я, снова и снова обосновывая теоретически свои результаты. — Кость — это же такая активная ткань, как мышцы, как кожа. Она совсем не малоактивна, как пока считается вами, коллеги.
Но мои слова тонули в гуле недоуменных возгласов.
— Восхищен, изумляюсь, но, считаю, подражания не достойно, — прокомментировал мое сообщение один из участников конференции, в общем-то, по отношению ко мне настроенный вполне доброжелательно. А в перерыве он отозвал меня в сторону и доверительным тоном посоветовал:
— Поскольку стремительность сроков излечения вашим методом просто не вмещается в сознание, завышайте эти сроки, тогда поверят скорее.
Но я не считал возможным следовать такому совету. Сегодня не поймут — завтра поймут. Не поймут завтра — послезавтра убедятся. Ибо я доказывал свою правоту не эмоциями, не словом, как мои оппоненты, а убеждал фактами. В медицине же факты, говорил еще академик Павлов, воздух и крылья ученого.
Скажу прямо: оппонентов, и подчас настроенных против меня весьма воинственно, было немало. Часть их искренне сомневалась в возможностях предложенной мной системы лечения, ничего общего не имевшей с традиционной (у этих людей дело заключалось, скорее всего, в психологическом барьере, который, как известно, очень часто и оборачивается консерватизмом). К сожалению, появились — в том числе среди многократно «остепененных» ученых — и такие противники, что сознательно лили грязь, ставили, казалось бы, непреодолимые барьеры на моем пути. Прозвучавшая тогда из их «лагеря» нелестная оценка нового метода («лихачество, какой-то слесарный подход к медицине») была еще не самой язвительной и резкой. Сколько же сил, времени пришлось потратить на дебаты со всяческими, как мы их называли, «грязелитейщиками»! Воинственность данной категории оппонентов объяснялась одним: быстрое внедрение нового метода доказало бы полную несостоятельность того, что многие годы помогало им держаться на хирургическом Олимпе. Несмотря на все, я был уверен в правильности избранного мною в медицинской науке пути. И усердно, не щадя сил, накапливал факты, подтверждающие мою правоту.
В этом — будем называть его — научном споре я опирался, конечно, не толь ко на добытые экспериментом и практикой факты. Я твердо знал, что просто не могу не добиться своего, ибо в нашей стране новое, передовое обязательно пробивает себе дорогу. Я десятки, сотни раз убеждался: людей, которые болеют за правое дело и не боятся взять на себя ответственность, обязательно у нас поддержат. Ибо такова природа советского общества, социалистического образа жизни.
