Вопрос, который надо разрешить, заключается в следующем: как происходит превращение душевной энергии переживаний в те известные комплексы явлений, психических, двигательных и чувствительных, которые мы называем истерическими? Каким образом тенденция к бегству приводит к параличу руки, несчастный брак к тику плеча? Этот центральный вопрос учения об истерии является, следовательно, вопросом о нервно – психической динамике.
Самый простой ответ гласил бы: так называемый истерик попросту надувает нас своими симптомами. Он изображает перед нами импозантную сцену, так как знает, что наша доверчивость поможет ему освободиться из неприятного положения. Он применяет целесообразное продуманное притворство и действительно достигает этим своей цели. В неврологии военной многие наблюдатели очень близко подошли к такому толкованию. На самом деле истина заключается в следующем: в тех ситуациях, которые обычно способствуют возникновению истерических реакций, удается изредка разоблачить субъекта, который признается, что делал он это умышленно; и самое неприятное заключается в том, что такие умышленные притворства протекают часто в виде тех же самых типических симптомокомплексов, которые заслужили клиническое обозначение «истерических».
Но если предположить, что каждый истерик водит нас за нос при помощи продуманной, планомерной игры, то возникает вновь вопрос, каким же образом делает он это? Можно ли произвольно дрожать в течение целого часа или раз 12 за день произвести рвоту или, наконец, с улыбкой глядеть, как твою кожу протыкают иголками? Или иной вопрос. Истерик хромает на одну ногу, строит при этом ворчливую физиономию и жалуется на головные боли. Все это не составляет большого искусства; но он проделывает это в продолжение многих лет подряд из–за 20% ренты, хотя при этом он теряет прекрасный трудовой заработок и губит все свое гражданское существование. Как вот это возможно? Мы видим, следовательно: постановка вопроса меняется мало, пытаемся ли мы представить стремление, превращающееся в истерические симптомы ясно продуманным или инстинктивным, менее сознаваемым или же вовсе бессознательным. В обоих случаях остается нам разъяснить те пути, которые от стремления ведут к симптомам. Успешнее всего справимся мы с этой задачей, если и истерику будем изучать так же, как изучали бы жизнь паука или формы реакций у какого-нибудь рака, т. е. пользуясь методом чистого наблюдения, воздерживаясь от клинических и моральных оценок, не касаясь противоположности в понятиях: «здоровый» или «больной», «добрый» или «злой», «истерия» или «симуляция». Далее, стремление, входящее в истерические симптомы, мы рассматриваем попросту, как «волю» истерика, не придавая особенного значения тому, что в одних случаях она действует более разумно, в других более инстинктивно. Мы справимся, став на такую точку зрения, с более простыми истерическими механизмами; а более сложными феноменами расщепления воли и расщепления личности мы вообще займемся позднее.
Многие из более простых истерических механизмов находятся в близком родстве с тем, что в общежитии называют «дурной привычкой». Мы объединяем их под названием «истерического привыкания». Школьник привыкает к неправильному положению тела во время письма; положение это состоит в том, что верхнюю часть туловища он сильно сгибает кпереди, наклоняет ее на бок и приближает глаза к бумаге. Ребенок делает это из-за неправильного, но с субъективной непосредственностью ощущаемого чувства, что так он сможет лучше писать. Если ребенка начать тотчас же приучать энергично к правильной позе, то неправильное положение может быть устранено быстро и без особого труда; но если это неправильное положение допускается в течение нескольких недель или месяцев, оно фиксируется очень прочно. Для того, чтобы ребенок сидел правильно, приходится и ему самому непрерывно с боязливым, интенсивным вниманием следить за положением туловища, да и со стороны необходимо бывает постоянно напоминать ему о том же. Как только это напряжение контролирующего сознания немного ослабеет, тело совершенно автоматически и без всякого участия воли возвращается в неправильное положение. Соотношение между сознательной волей и известной группой двигательных актов заменяется через некоторое время прямо противоположным. Воля устанавливает для определенной цели известную двигательную группу; она сохраняется лишь в течение того времени, пока воля энергически направлена на ее сохранение. Через короткое время, однако, двигательная установка делается чем – то самостоятельным; она появляется автоматически каждый раз, когда дана соответственная ситуация, и исчезает лишь тогда, когда энергическое волевое усилие направлено на то, чтобы ее устранить.
Положения, похожие на наш пример со школьником, можем мы часто наблюдать и у истериков. У некоего субъекта появляются во время сырой погоды ревматические боли в правом колене с небольшой местной опухолью и лихорадкой. С боязливой осторожностью держит он ногу в спокойном, полусогнутом положении. Если он захочет, он может любым образом ногу согнуть и вытянуть; это вызывает у него лишь боль. Встав через несколько недель с постели, он продолжает ковылять с согнутым правым коленом, чуть становясь на кончики пальцев и всячески оберегая правую ногу; делает он это, несмотря на то, что движения в суставе уже совершенно свободны, и ревматические симптомы исчезли. Только после повторного, очень энергичного приказа распрямляет он, и притом только с заметным напряжением, правое колено, делает им несколько правильных движений и тотчас же автоматически возвращается к старому положению. Если его так оставить, то, может быть, еще через месяц при попытке разогнуть правое колено обнаружится равномерное эластическое и упорное сопротивление сгибателей, не причиняющее пациенту никакого беспокойства и существующее независимо от его внимания. И ночью, во время сна, сгиба – тельное положение также сохраняется. Еще через несколько месяцев обнаружится совершенно стойкая, неподвижная сгибательная контрактура.
Отношение между волей и двигательным процессом подобно тому, что мы видели у школьника. Известного положения добиваются вначале произвольно, удобства ради; просуществовав некоторое время, оно начинает прежде всего отшлифовываться, т. е. включаться все более уверенно и гладко. После этого оно постепенно, шаг за шагом, эмансипируется от воли и начинает сначала полуавтоматическое, а затем и вовсе автоматическое существование. Воля не только ничего не привносит для дальнейшего его сохранения, но, наоборот, часто лишь ценой больших усилий удается ей от него отделаться. Это и есть основное правило, одинаково применимое повсюду в физиологии нервной системы, в области восприятий и мышления с таким же успехом, как и в двигательной области.
Bleuler[15] говорит о том, что для определенных душевных проявлений сразу же устанавливается известный «аппарат случая» (Gelegenheitsapparat), который уже не нуждается в руководстве сознательной воли по отношению к каждой отдельной мелочи. Эта формулировка, несомненно, правильна; мы дадим описание его собственными словами.
Я написал письмо, сунул его в карман с намерением опустить его в ближайший почтовый ящик, и больше мне о нем думать не нужно. Первый почтовый ящик, который я увижу по выходе, заставит меня опустить в него письмо. Я занят работой, которую я не могу или не хочу прервать. По какому-нибудь поводу мне приходит в голову, это я должен принести книгу из соседней комнаты; мысль, эта занимала меня, может быть, в течение дробной доли секунды, и дальше ее уже нет в моем сознании. Лишь только приходит момент, когда я могу или должен принести книгу, я иду в другую комнату к книжному шкафу и беру книгу. Так это происходит тысячи раз, и это настолько само собой разумеется, что обыкновенно я этого и не замечаю. Весь механизм доходит до сознания лишь в тех случаях, когда что – нибудь не клеится. Так как я прежде всего двигательный тип, то лучше всего удерживаются представления об изменении места. Часто я оказываюсь на месте, где надо найти книгу или у лица, которому я что – либо должен сказать, и только здесь приходится мне подумать о том, чего я «хотел», зачем я туда пришел. Или же я убедился позднее, что в книге я – не нуждаюсь, и все – таки в критический момент я иду. При производстве опытов с реакцией выбора устанавливают в собственном мозгу известный аппарат, который, напр., на появление зеленого света реагирует правой рукой, на красный сигнал – левой. Для сознательного я при каждой отдельной реакции дела очень – мало, а часто ему и вовсе нечего делать. Реакция происходит автоматически. Если она несколько посложнее, то объективные результаты часто не согласуются с субъективньм контролем сознательного я. Последнее может в момент задачи быть расстроенным, машина же все – таки будет реагировать правильно и точно; или может случиться, наоборот, если сознание своим вмешательством нарушит правильность реакции.
