Ознакомительная версия.
Тогда она в отчаянии решилась на смелый поступок и подала прошение самому Павлу I. Как рассказывает легенда, царь велел выяснить, на каком основании отказано французу. Мать девушки решительно заявила, что «француз чужой веры, никто его не знает, и чин у него больно мал», на что Павел I отрезал: «Во-первых, он христианин, во-вторых, я его знаю, в-третьих, для Козицкой у него чин достаточный, и потому обвенчать». После этого на Лаваля посыпались царские милости.
Если верить петербургскому фольклору, Александра Григорьевна Лаваль и в дальнейшей своей жизни была столь же решительна и самоотверженна в собственных поступках. Так, она искренне сочувствовала декабристам и, по преданиям того времени, лично вышивала для них знамя. В петербургском свете за ней закрепилось прозвище: «Лавальша-бунтарша».
После женитьбы Лаваль перестроил особняк на Английской набережной. Проект перестройки выполнил соотечественник графа архитектор Тома де Томон, также в свое время бежавший в Россию от Великой французской революции. Впоследствии, если верить преданиям, особняк Лаваля еще раз перестроил архитектор Воронихин.
В первой половине XIX века дом Лаваля стал одним из известнейших литературных салонов Петербурга. Здесь бывали Александр Пушкин, Александр Грибоедов, Адам Мицкевич, позже — Михаил Лермонтов, Федор Толстой. Дочь Лавалей — Екатерина Ивановна вышла замуж за Сергея Трубецкого, будущего руководителя декабрьского восстания на Сенатской площади. Отсюда Екатерина Ивановна последовала за мужем к месту его ссылки, в Сибирь.
В 1828 году Пушкин познакомился с Александрой Осиповной Смирновой-Россет, с ней он постоянно общался долгие годы. По-разному называли друзья эту замечательную женщину. С одной стороны она — «Смирниха», или «Смирнушка», с другой, — «Своенравная Россети», «Придворных витязей гроза», «Донна Соль». Она действительно была остра на язык, и поэтому прозвище «Донна Соль», данное ей в значении «лучшей представительницы общества», частенько воспринималось и в смысле острой приправы. Не зря поэт Востоков воскликнул однажды:
Вы — Донна Соль, подчас и Донна Перец!
Ho все нам сладостно и лакомо от вас.
В скобках заметим, что прозвище «Донна Соль» — это всего лишь остроумный каламбур, этимологически восходящий к имени главной героини драмы Виктора Гюго «Эрнани» — Donna Sol. К русскому названию пищевой приправы это имя никакого отношения не имеет, хотя происхождение и того и другого одно и то же и напрямую связано с названием центрального тела Солнечной системы.
Но и перечисленный нами список поэтических характеристик, адресованных этой удивительной женщине, далеко не полон. Можно добавить, что некоторые считали ее «синим чулком», в то время как другие — «академиком в юбке».
По материнской линии Александра Осиповна происходила из старинного грузинского рода Цициановых. Ее отец — французский эмигрант О. И. Россет, служивщий комендантом одесского порта. В 1826 году Александра Осиповна стала фрейлиной императрицы. В число ее друзей входили Александр Сергеевич Пушкин, Петр Андреевич Вяземский, Василий Андреевич Жуковский, Александр Иванович Тургенев и многие другие лучшие представители русской культуры. Она была исключительно наблюдательна и умна, ее остроумия побаивались сильные мира сего, а ее тонкий поэтический вкус изумлял и восхищал современников.
A. O. Смирнова-Россет
Между тем она обладала сложным и противоречивым характером, что и отразилось в городском фольклоре. В петербургских великосветских салонах ее одновременно называли и «Южная ласточка», и «Северная Рекамье».
Любил Пушкин заглядывать и в дом весьма пожилой к тому времени дамы Натальи Кирилловны Загряжской. Урожденная графиня Разумовская, кавалерственная дама ордена Святой Екатерины, графиня Загряжская дожила до более чем почтенного возраста и была одной из интереснейших личностей сразу двух веков — XVIII и XIX. Она — живая «свидетельница шести царствований». По признанию Пушкина, «он ловил при ней отголоски поколений и обществ, которые уже сошли с лица земли». Наталья Кирилловна приходилась родственницей Наталье Николаевне Пушкиной по матери, и благодаря этому Пушкин мог часто встречаться с ней. Многие ее рассказы вошли в знаменитые пушкинские «Table-talk». В светских кругах Загряжская имела исключительно большой вес. Сам император Николай I не забывал время от времени посещать ее дом. И даже, говорят, при этом всегда беспокоился, как встретит его Наталья Кирилловна.
Рассказы о причудах Загряжской, в коих правду от вымысла отличить почти невозможно, не сходили с уст светского Петербурга. Так, например, искренне опасаясь смерти в свои 90 лет, она будто бы приказала своему кучеру никогда не ездить вблизи Александровской колонны. «Она же ничем не прикреплена, — говаривала она своим близким, — так и стоит, неровен час повалится и задавит».
Скончалась Загряжская в более чем преклонном возрасте, похоронили ее в Духовской церкви АлександроНевской лавры. Через сто лет после кончины графини Духовскую церковь закрыли для прихожан, а ее помещения передали сначала конторе «Ленгорплодовощ», затем спортивному клубу «Спартак» и в конце концов Кировскому заводу под жилые помещения. Большинство захоронений, представлявших художественную и историческую ценность, перенесли в другие лаврские храмы. Ныне прах Натальи Кирилловны Загряжской покоится в Лазаревской церкви.
Н. К. Загряжская
Полной противоположностью старухи Загряжской была юная красавица Аграфена Федоровна Закревская. Она — почти ровесница поэта. Одна из наиболее ярких «светских львиц» пушкинского Петербурга была дочерью графа Федора Андреевича Толстого, двоюродной сестрой известного скульптора и живописца Федора Петровича Толстого и женой генерал-губернатора Финляндии, а затем министра внутренних дел николаевского царствования Арсения Андреевича Закревского. В Петербурге его прозвали «Чурбанпашой», он имел репутацию безграничного и жестокого деспота. Однако даже при таких качествах он не смог справиться с эпидемией холеры и был уволен с поста министра. Позже он будет назначен генерал-губернатором Москвы, и московские остряки шутили, что при Закревском Москва стала не «только святой, но и великомученицей».
А. Ф. Закревская
Аграфена Закревская славилась экстравагантной красотой и бурным темпераментом. Ею восхищалась буквально вся «золотая молодежь», ею увлекались и ей посвящали стихи лучшие поэты того времени, в том числе Пушкин и Баратынский. Однако, по авторитетному мнению Ю. М. Лотмана, эта «дерзкая и неистовая вакханка» в «своем жизненном поведении ориентировалась на созданный художниками ее образ». Может быть это и так. Но для большинства тех, кто ее знал, и даже тех, кто о ней просто наслышан, именно Аграфена Закревская, по утверждению того же Лотмана, была «идеалом романтической женщины, поставившей себя вне условностей поведения и вне морали».
Надо признаться, характеристика Закревской, данная Юрием Михайловичем Лотманом, отличается излишней интеллигентской мягкостью и избыточной сдержанностью. На самом деле, слова Лотмана «вне условностей и вне морали» требуют некоторой расшифровки. Вот что пишет о скандальном поведении нашей героини в своем дневнике небезызвестный шеф жандармов Л. В. Дубельт: «У графини Закревской без ведома графа даются вечера, и вот как: мать и дочь приглашают к себе несколько дам и столько же кавалеров, запирают комнату, тушат свечи, и в потемках которая из этих барынь достанется которому из молодых баринов, с тою он имеет дело».
Нам остается добавить, что, со слов князя П. А. Вяземского, в Петербурге Закревскую называли «Медной Венерой», а с легкой руки Пушкина — «Клеопатрой Невы», по имени царицы Древнего Египта, прославленной своей красотой и развращенностью. Можно поверить, что Пушкин и в самом деле при работе над поэтической характеристикой Клеопатры из «Египетских ночей» подразумевал образ «Медной Венеры» — Аграфены Федоровны Закревской.
Вряд ли что-нибудь можно прибавить к этому. Хотя надо иметь в виду и то, что определение «медная» в то время носило не вполне однозначный смысл. С одной стороны, «медная» означало «прекрасная», с другой — слово «медный» было широко известным синонимом р а з м е н н о й медной монеты.
Надо сказать, что темпераментный, с горячей африканской кровью, юный поэт в своих знакомствах и любовных похождениях не всегда соблюдал разборчивость. Предания сохранили имена некоторых дам столичного полусвета, вокруг которых увивался Пушкин. Среди них упоминаются довольно известные среди петербургских холостяков девицы Лиза Штейнгель и Ольга Массон. Об одной из этих «камелий», которую А. И. Тургенев в переписке откровенно называл б…ю, тем не менее рассказывали с некоторой долей своеобразной признательности. Она-де однажды отказалась впустить Пушкина к себе, «чтобы не заразить его своею болезнью», отчего молодой поэт, дожидаясь под дождем у входных дверей, пока его впустят к этой жрице любви, всего лишь простудился.
Ознакомительная версия.
