Ознакомительная версия.
В другой раз, придя во время антракта на сцену Александринского театра, Николай I обратился к артисту: «Вот ты, Каратыгин, очень ловко можешь превратиться в кого угодно. Это мне нравится». Каратыгин, поблагодарив государя за комплемент, согласился с ним и сказал: «Да, Ваше Величество, могу действительно играть и нищих, и царей». — «А вот меня, ты, пожалуй, и не сыграл бы», — шутливо заметил Николай I. «А позвольте, Ваше Величество, даже сию минуту перед вами я изображу вас». Добродушно настроенный царь заинтересовался: как это так? Пристально посмотрел на Каратыгина и сказал уже более серьезно: «Ну, попробуй».
Каратыгин немедленно встал в позу, наиболее характерную для Николая I, и, обратившись к тут же находившемуся директору императорских театров Гидеонову, голосом, похожим на голос императора, произнес: «Послушай, Гидеонов, распорядись завтра в 12 часов выдать Каратыгину двойной оклад жалованья за этот месяц». Государь рассмеялся: «Гм. Гм. Недурно играешь». Распрощался и ушел. На другой день в 12 часов Каратыгин получил, конечно, двойной оклад.
Этот анекдот в Петербурге был, пожалуй, самым популярным. Известны его разные варианты. По одному из них, Каратыгин за хорошее изображение императора будто бы получил от него ящик лучшего французского шампанского.
Каратыгину приписывают многие каламбуры, адресованные плодовитым, но бездарным авторам театральных водевилей. Об одном из них он сказал: «Лучше бы он писал год и написал что-нибудь ГОДное, чем писал неделю и написал НЕДЕЛЬНОЕ». Другому, обратившемуся к актеру с вопросом: «А помнишь ли ты мою пьесу», — он ответил: «Еще бы! Я ведь злопамятный».
Каратыгин скончался уже после смерти Пушкина, в 1853 году. Его похоронили на Тихвинском кладбище Александро-Невской лавры. Известна легенда о его похоронах. Будто бы он был положен в гроб живым и перед смертью поднялся в гробу. Как утверждают жизнерадостные театралы, это была его последняя искрометная шутка.
Кроме театра, а может быть, и гораздо больше театра, Пушкиным безраздельно владела и другая страсть. Она была всепоглощающей и не покидала поэта, куда бы ни заносила его переменчивая судьба: будь то Петербург или Москва, Бессарабия или Кавказ, Михайловское или Полотняные заводы, — Пушкин играл в карты. Он ли находил партнеров или карты находили его, но едва возникала хоть малейшая возможность, Пушкин бросал все дела и с головой окунался в море карточного азарта и игорных страстей. Пушкин и карты — тема отдельного, большого разговора, мы же коснемся только фольклора, связанного с игрой в карты, да и то исключительно в тех случаях, когда это касается Пушкина и его круга.
История карт в России насчитывает около четырех столетий. Считается, что карты на Русь занесли поляки в так называемое Смутное время. Во всяком случае, в царствование первого царя из рода Романовых Михаила Федоровича карты уже были известны. В те давние времена картежные игры не жаловались. Регулярно издавались царские указы о запрете азартных игр. Резко отрицательно относилась к карточным играм и общественная мысль. Платон Посошков, Василий Татищев, Михаил Щербатов в своих произведениях клеймили игру в карты, как аморальную, «повреждающую нравы». Не получила широкого распространения карточная игра и при Петре I — он сам не любил карты, предпочитая им шахматы. Но уже в середине XVIII века карточные игры получили самое широкое распространение. Их одинаково любили как при дворе, так и в домах петербургской знати.
Собственное производство карт в России долгое время отсутствовало. Карты завозили из-за границы. Их количество достигало таких величин, что однажды навело правительство на мысль использовать ввозные пошлины на карты в благотворительных целях для «исправления нравов». Все ввозимые карты стали метить специальным клеймом, оно, как правило, ставилось на червонном тузе. Деньги, полученные от продажи клейменых карт, направлялись на содержание воспитательных домов. Средства собирались немалые, так как, согласно правилам, колоду можно использовать только один раз, а играть неклеймеными картами категорически запрещалось. Благодаря этому обстоятельству в Петербурге в конце XVIII века даже возник некий эвфемизм, в пословичной форме заменивший необходимость прилюдно заявлять о своей страсти. Вместо «Играть в карты» можно было сказать: «Трудиться для пользы Императорского воспитательного дома».
Только в 1817 году в Петербурге появилась своя карточная фабрика. Она находилась на Шлиссельбургском тракте (ныне проспект Обуховской Обороны, № 110). Фабрика принадлежала воспитательному дому, чьей попечительницей была императрица Мария Федоровна. Ныне это «Комбинат цветной печати», в его музее и сегодня можно увидеть прекрасные образцы игральных карт того времени. О карточном прошлом производства напоминает фольклор. Дома, построенные владельцами фабрики для рабочих, в народе назывались «карточными домиками».
В середине XIX века, в пору повального увлечения азартными карточными играми, существовало поверье, что удача посещает только тех игроков, что играют вблизи жилища палача. Петербургские шулеры воспользовались этим и присмотрели два притона в доходных домах на углу Тюремного (ныне Матвеева) переулка и Офицерской (ныне Декабристов) улицы, из их окон хорошо виден Литовский замок. Ныне Литовский замок не существует. Его сожгли в феврале 1917 года. В прошлом же в нем находилась Следственная тюрьма, где, как утверждали обыватели, жил городской палач. М. И. Пыляев в книге очерков «Старое житье» рассказывает, как однажды тайный советник екатерининских времен, известный гуляка и картежник Политковский, в столице прозванный «Петербургским МонтеКристо», проиграл казенные деньги. В игорный дом на углу Офицерской нагрянула полиция. С большим трудом удалось замять скандал, грозивший закрытием игорного притона. С тех пор салонные зубоскалы стали называть узкий Тюремный переулок «Le passage des Thermopyles», где картежники стояли насмерть и готовы были скорее погибнуть, как древние спартанцы в Фермопильском ущелье, нежели лишиться игорного дома вблизи жилища палача.
Увлечению картами отдали дань многие известные деятели русской культуры. Карты в молодости едва не сгубили Г. Р. Державина; тот в знаменитой оде «Фелице», поставив в заслугу Екатерине II ее нелюбовь к картам, откровенно признался в собственной пагубной страсти:
Подобно в карты не играешь,
Как я от утра до утра.
Азартными карточными игроками были П. А. Вяземский, И. А. Крылов, А. А. Алябьев и многие другие. Пушкин в этом ряду исключением не являлся. Он сам признавался:
Но мне досталася на часть
Игры губительная страсть <…>
Страсть к банку! Ни любовь свободы,
Ни Феб, ни дружба, ни пиры
Не отвлекли б в минувши годы
Меня от карточной игры.
Тема карт едва ли не красной нитью проходит по многочисленным страницам обильной переписки пушкинских друзей и приятелей. «Страсть к игре есть самая сильная из страстей», — признался как-то Пушкин Вяземскому.
Трудно сказать, что больше характеризовало молодого Пушкина в глазах Третьего отделения: его поэтическое озорство, частенько граничащее с хулиганством, или пагубная страсть к азартной картежной игре. Во всяком случае, в полицейских списках Москвы он значился как «№ 36, Пушкин, известный игрок». Из всех пушкинских друзей впереди него были только Федор Толстой под № 1 и Павел Нащокин за № 22. О Федоре Толстом мы расскажем отдельно, в соответствующем месте, встретимся не раз и с московским другом Пушкина Павлом Воиновичем Нащокиным. Здесь же приведем анекдот, хорошо известный петербуржцам XIX века. Император Николай Павлович всегда советовал Пушкину бросить картежную игру, говоря: «Она тебя портит». — «Напротив, Ваше величество, — отвечал поэт, — карты меня спасают от хандры». — «Но что же после этого твоя поэзия?» — «Она служит мне средством к уплате карточных долгов, Ваше величество». Анекдот льстил Пушкину. Долги и в самом деле достигали сумасшедших размеров. Только известному игроку В. С. Огонь-Догановскому он задолжал 24 800 рублей.
Но карты не только «спасали от хандры». Зачастую игра в карты становилась жестоким, беспощадным, но единственным способом выжить. Известно, что однажды Пушкин проиграл приятелю Никите Всеволожскому право на издание своего первого сборника стихов, оцененного автором в одну тысячу рублей. В другой раз, проиграв все бывшие у него деньги, поэт предложил в виде ставки пятую главу «Евгения Онегина». К счастью, в тот раз Пушкину повезло, и он не только отыгрался, но и выиграл значительную сумму, но дело это не меняет. Играя в карты, он терял чувство реальности и совершенно забывал о разумных границах.
Сохранилась легенда о том, что даже знаменитое путешествие в Арзрум спровоцировали и подготовили карточные шулера. В этой чудовищной инсценировке Пушкину отводилась неблаговидная роль знаменитого «свадебного генерала» — своего рода приманки, на которую можно было приглашать богатое местное дворянство, с тем чтобы затем вовлечь в игру и обчистить.
Ознакомительная версия.
