255
158. См. фрагмент «Мальчики» темы «Достоевский» (с. 288).
159. См. комм. С. Г. Бочарова на с. 457.
160. Об упоминаниях рассказа «Три смерти» в произведениях М.М.Б. см. примеч. 43 на с. 596.
161. Хотя М.М.Б. явно интересует космичность как одно из важных мироощущений современной ему культуры (см. тему «Хлебников» и сказанное о Хлебникове в других темах ЗМ, см. также на с. 138–139 Бесед рассказ о знакомстве с Малевичем с упоминанием и Хлебникова), в записи фрагмента «Стихотворения» чувствуется, что Белый — не его поэт, чувствуется явная скороговорка, отсутствуют названия и циклов, и отдельных произведений, а «Христос воскрес» и «Королевна и рыцари» названы, кажется, только для того, чтобы ничего о них не сказать. Трудно отделаться от общего впечатления, что поэзия Белого чем-то не удовлетворяла Бахтина, не была ему близка, хотя в Беседах семидесятисемилетний Бахтин охотно цитирует и Белого-поэта (с. 36).
162. Все сказанное о Белом-прозаике имеет интерес чрезвычайный; в частности, объем и содержание темы места и значения Белого в русской литературе не имеет аналога в ЗМ; о подобного рода тотальном влиянии какого-либо автора на других авторов, кажется, не пишет Бахтин и в известных своих произведениях. Содержание заключительных фраз фрагмента (ими заканчивается и вся тема «Белый»), упоминание рока («над всеми как рок висит, и уйти от этого рока никто не может») — все это воспринимается далеко не просто комплиментарно по отношению к Белому. В свете последних фраз иначе воспринимается и первая фраза фрагмента о влиянии Белого, которое подавляюще велико; начало и конец смыкаются, и общее впечатление вполне может сложиться как гнетущее. По отношению же к тем, кто не может избежать влияния, сказанное воспринимается едва ли не как обвинение в чрезмерной внушаемости, пассивности, роковом бессилии и несамостоятельности, что подчеркивается повторением местоимений всех, все, всеми, никто. Иные, более узко оценочные, обертоны слышатся в теме «Эренбург», в каком-то смысле продолжающей тему «Белый». Из молодых прозаиков от тотального влияния Белого освобождает М.М.Б., как минимум, Леонова (с. 386). Ср. о влиянии Белого на всех у О. Мандельштама (примеч. 244 нас. 646).
163. Особая ценность записи лекций об Андрее Белом в том, что содержание лекций имеет самое непосредственное отношение к проблемам истории и русского и не только русского романа (гораздо большее отношение, чем тема «Достоевский»). Не случайно дважды публиковавшаяся в ряду других тем ЗМ она каждый раз оказывалась первой, хотя этим и нарушалась последовательность расположения тем в ЗМ. Ценность этой записи и в наличии в ней проблемы заимствований, влияний и традиций, а также темы продолжения, изживания и завершения традиций. Всё — в одной теме «Белый». Завершающий традицию как бы необходимо должен влиять и воздействовать. При этом изживание и завершение традиции не только не исключает новизны, но предполагает и чуть ли не требует ее (иначе будет не завершение, а что-то иное): о Белом-«завершителе» сказано, что у него новая форма, новый стиль, новый язык. Полемика с формалистами живет в этом фрагменте на глубинном уровне, не обнаруживая себя явно, как и в ПСМФ в отличие от ФМ.
Такие выражения М.М.Б., как «Белый на всех влияет» или «Он стал учителем всех русских прозаиков» (второе предложение фрагмента «Место и значение Белого в русской литературе») требуют некоторого пояснения. По-видимому, можно говорить о том, что Бахтин действительно читал всех или почти всех, хотя и не буквально всех. Прежде всего, об этом свидетельствуют сами ЗМ, а именно их условный второй раздел в сумме всех тем этого раздела; особенно же — последние одиннадцать тем, начиная с темы «Замятин» и до самого конца. Есть, однако, и свидетельство самого Бахтина (Беседы, с. 129–130, контекст — разговор о Маяковском):
Д: Ну, а Вы его мало читали вообще в то время?
Б: Нет, читал все-таки, довольно много читал. В то время мы очень много читали, поглощали, в том числе и всякой ерунды. Но Маяковского — ну как же, я знал… (курсив наш — комм.).
Есть интересное свидетельство С. Г. Бочарова, в январе 1972 г. в Доме творчества писателей в Переделкине расспрашивавшего Бахтина о жизни его в 20-е гг. в Ленинграде и в т. ч. об источниках тогдашних доходов. На вопрос, читал ли тогда Бахтин лекции (ничего из того, что знаем мы об этом сейчас, известно в 1972 г. еще не было), Михаил Михайлович ответил (так записано):
«Да, много. И официально и, главным образом, неофициально. Официально — на курсах библиотекарей, установочные лекции: растолковывал им все новинки. Приходилось читать много всякой ерунды. За это как раз платили».
Так что преувеличения в этих бахтинских все, на всех, над всеми, совершенно очевидно, не было, как не было преувеличения и в утверждении в Беседах, что «почти все знал наизусть, почти всего Блока, как и всего Вячеслава Иванова» (с. 95). Белого, как видим, в этом ряду нет. Знал наизусть не всего?..
164. См. «Трилистник ледяной» и стихотворение «Черная весна» из «Трилистника весеннего» (сб. «Кипарисовый ларец»).
165. Стихотворение <Моя тоска> («Пусть травы сменятся над капищем волненья…» из сб. «Разметанные листья»).
166. Стихотворение «Тоска припоминания» из «Трилистника тоски» (сб. «Кипарисовый ларец»):
Мне всегда открывается та же
Залитая чернилом страница.
Я уйду от людей, но куда же,
От ночей мне куда схорониться?
Все живые так стали далеки,
Все небытное стало так внятно,
И слились позабытые строки
До зари в мутно-черные пятна.
Весь я там в невозможном ответе,
Где миражные буквы маячат…
Я люблю, когда в доме есть дети
И когда по ночам они плачут.
167. Стихотворение <Баллада> из «Трилистника траурного» (сб. «Кипарисовый ларец»).
168. Судя по контексту, о смерти как о belle dame sans merci (дословный перевод: прекрасной даме без пощады) Бахтин говорит здесь не в первый раз. Стихотворение «La belle Dame sans merci» есть у Брюсова (1907), баллада с таким названием есть у Джона Китса (первый перевод на русск. яз. напеч. в 1911 г.). Бахтин же знал, по-видимому, и творчество старофранцузского поэта и прозаика Алена Шартъе, в статье о котором в КЛЭ (автор — А. Д. Михайлов) написано: «Особой популярностью пользовалась поэма Шартье "Немилосердная красавица" ("La Belle Dame sans mercy", 1424) <…>. Поэма вызвала многочисл. "ответы" и подражания».
169. Стихотворение «У гроба» (сб. «Тихие песни»).
170. См. примеч. 179.
171. См. упоминание Владимира Соловьева в теме «Михайловский» (с. 236).
Основная эстетическая статья Соловьева — «Речь о Достоевском». — Имеется в виду «Первая речь», которая как речь никогда не была произнесена и впервые напечатана в 1884 г. вместе с двумя речами о Достоевском под одним названием: «Три речи в память Достоевского (1881–1883)».
…статьи, посвященные Лермонтову, Тютчеву, Ал. Толстому — «Лермонтов» (1899), «Поэзия Ф.И.Тютчева» (1895), «Поэзия гр. А. К. Толстого» (1895). Ср. в примеч. 172 мнение В. В. Розанова о в т. ч. и этих статьях.
172. Ср. характеристику поэзии Владимира Соловьева в статье Брюсова 1900 г. «Владимир Соловьев. Смысл его поэзии» (предпоследний абзац):
«Внешняя форма стиха у Вл. Соловьева — тусклая, не бросающаяся в глаза, гораздо менее своеобразная, чем его проза. Его размеры довольно разнообразны, его стих достаточно звучен, но стихотворцу (в собственном смысле) не приходится учиться у него ничему новому. Несмотря на все это, стихи Вл. Соловьева были оценены гораздо справедливее, чем многих других. Конечно, тому способствовала его известность как философа и публициста. Но и без того, хотя, может быть, позднее, через десятки лет, его поэзия должна была дождаться своих читателей. В ней есть самое важное, что можно требовать от поэзии: новый строй души, и притом "души высокий строй", как говорил Тютчев».
Ср. также особое мнение В. В. Розанова, высказанное в статье-рецензии «Автопортрет Вл. С. Соловьева», опубл. в газете «Русское слово» 28 и 31 октября 1908 г. (курсив везде В. В. Розанова, им же указаны страницы рецензируемого им первого тома «Писем» Соловьева):
«Ему приходит сомнение о своих стихах, прелестнейшем, лучшем и вековечном, что он после себя оставил: "Философично ли я поступаю, предлагая публике свои бусы, когда существуют у нее алмазы Пушкина, жемчуг Тютчева, изумруды и рубины Фета, аметисты и гранаты А. Толстого, мрамор Майкова, бирюза Голенищева-Кутузова, кораллы, яшма и малахиты Величко" (стр. 226, из письма к Величко). В этих нескольких строках больше истины и глубины, чем не только в разных выпрошенных рецензиях на упражнения современных ему литераторов, но и в довольно плачевных его лекциях о Пушкине, Лермонтове и Тютчеве ("Судьба Пушкина" и проч.). Между тем только в стихах Соловьев и выразил свое личное и особенное, свое оригинальное и новое. Только здесь и живет его "я", тогда как в 8-ми томах прозы живут только его способности и ученость, острый ум диалектика и изумительная эрудиция, работающая над чужими темами, хотя бы данными седою стариною или же новенькими событиями. И "Оправдание добра", и "Критика отвлеченных начал" — все сюда входит, в его ненастоящее. Ну, а в настоящем характере следующих стихов нельзя усомниться:
