В ФМ (с. 84) «Письма о русской поэзии» Н. Гумилева названы (в сноске) книгой довольно случайных статей.
204. Вся тема «Хлебников» — о проблеме новизны слова. Тема заканчивается тем, чем начинается в ФМ глава «Формальный^метод в России». В предпоследнем абзаце темы (с. 368): «Виктор Шкловский писал, что у футуристов впервые воскресло слово…», далее — суть позиции Шкловского на языке Шкловского. В начале ук. главы ФМ: «Первым историческим документом этого направления является брошюра В. Б. Шкловского "Воскрешение слова", вышедшая в 1914 году»; далее перечислены другие выступления Шкловского, в т. ч. названа его статья «Заумный язык и поэзия» в сборнике Опояз'а, далее на с. 81: «Определили формализм наиболее радикальные течения литературного творчества и наиболее радикальные устремления связанной с этим творчеством теоретической мысли. Главная роль здесь принадлежала футуризму и прежде всего Велимиру Хлебникову. Это влияние футуризма на формализм было настолько велико, что, если бы дело закончилось сборниками Опояз'а, формальный метод стал бы объектом науки о литературе в качестве лишь теоретической программы одного из разветвлений русского футуризма». В результате в теме «Хлебников» — путь от Хлебникова к утверждениям Шкловского, в ук. гл. ФМ — от утверждений Шкловского — к Хлебникову.
205. О, лебедиво! О, озари! — из стихотв. «Кузнечик»; см. также четверостишие:
О, достоевскиймо бегущей тучи!
О, пушкиноты млеющего полдня!
Ночь смотрится, как Тютчев,
Безмерное замирным полня.
206. Ср. у Гумилева: «Очень чувствуя корни слов, Виктор Хлебников намеренно пренебрегает флексиями, иногда отбрасывая их совсем, иногда изменяя до неузнаваемости. Он верит, что каждая гласная заключает в себе не только действие, но и его направление. <.. > Взяв корень слова и приставляя к нему произвольные флексии, он создает новые слова <…>» (с. 172 издания, ук. в примеч. 203).
207. Ср. в ФМ: «Пафос раннего формализма лучше всего определяется словами В. Шкловского — "воскрешение слова". Формалисты изводят из темницы плененное поэтическое слово.
Однако они были не первыми воскресителями. Мы знаем, что о культе слова говорили уже символисты. Воскрешали слово и непосредственные предшественники формалистов — акмеисты и адамисты.
Именно символизм выдвинул самоценность и конструктивность слова в поэзии» (с. 82).
208. Вильгельм Вундт критически упомянут в МФЯ в Главе первой Второй части (МФЯ, 51).
Что касается стихотворения с заглавием «Полдень», то Бахтин, возможно, имел в виду стихотворение «Небо душно и пахнет сизью и выменем…», которое, насколько нам известно, никогда с таким заглавием и вообще с заглавием не печаталось. Возможно, так оно называлось в устной традиции, как, к примеру, стихотворение А. С. Пушкина «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…» известно в устной традиции под названием «Памятник». Другое дело, что в отличие от стихотворения Пушкина в стихотворении Хлебникова нет и слова полдень; кроме того, другие случаи, когда бы так называли это стихотворение Хлебникова, нам не известны. Возможно, после этой публикации ЗМ появятся более удовлетворительные объяснения этого места.
209. См. примеч. 204.
210. Ср. в теме «Белый»: «О синтаксических новшествах говорили и футуристы, но это были лишь одни разговоры» (с. 328).
211. Объемное примечание Н. А. Панькова о Цицероне и Тите Ливии, касающееся, в частности, возможности говорить о порнографическом характере их риторики, см. в ДКХ, № 2,1995, с. 120–122.
212. В теме «Маяковский» более, чем в какой-либо другой теме этого курса, в М.М.Б. чувствуется будущий автор книги о Рабле; в этом абзаце, где речь идет о метафоре, ругательстве и библейском стиле, это чувствуется особенно. См. также следующий абзац об основной теме поэзии Маяковского. Наброски <О Маяковском> (т. 5, 50–62) пишет в 40-е гг. уже действительный автор книги о Рабле, и имя Рабле буквально присутствует в этих набросках.
Что касается отношения Бахтина к поэме «Война и мир», то ср., через полвека, в Беседах (с. 130):
Д: Ну, «Облако в штанах» Вы знали? «Облако в штанах», «Войну и мир», «Человек»?
Б: Вот это я знал, да. Это я знал. Я помню, мне очень нравилась его… «Война и мир». Там были очень интересные строфы, очень хорошие строфы. Но были, конечно, фальшивые, выдуманные нарочитые строки.
213. Об Эмиле Верхарне, футуристах, Маяковском и Брюсове см. в теме «Брюсов» во фрагменте «Поэзия Брюсова после Октябрьской революции» (с. 296). См. также о Маяковском и Верхарне в наброске <О Маяковском>(т. 5, 61).
Ср. также на с. 168–169 ФМ замечание о том, что «футуристы явились выразителями общественной группы, отброшенной на периферию социальной жизни, социально и политически бездеятельной и неукорененной».
214. В примечании к этому месту в ДКХ H. A. Паньков в качестве примера называет роман Анатоля Франса «Восстание ангелов» (ДКХ, № 2, 1995, с. 122–123).
215. Ср. с мнением Луначарского, высказанным 8 февраля 1925 г.: «<…> о Лефе я не говорил сознательно: во-первых, я об этом не один раз уже говорил, а во-вторых, Леф вообще уже почти отжившая вещь. Я извиняюсь перед товарищем Маяковским, но пока товарищ Маяковский лефист, он уже отсталый тип. Он был прав, когда хотел посадить на одну ладонь имажинистов и другой прихлопнуть. Но теперь Леф повторяет зады, он не идет вперед, он потерял темп жизни» (из выступления на диспуте «Первые камни новой культуры»; цит. по «Новое о Маяковском», ЛН, т. 65, 1958, с. 31).
Конца Лефа это, однако, тогда не означало: так, через два года, 23 марта 1927 г., на диспуте «Леф или блеф?» (после статьи Вячеслава Полонского «Заметки журналиста. Леф или блеф?» в газете «Известия» в конце февраля 1927 г.), Маяковский, как и в 1923 г., и в 1925 г., еще продолжал отстаивать позиции Леф'а, лефов или лефистов, и печатных изданий Леф'а. Лекция о Леф'е могла читаться примерно в это время: в первые месяцы 1927 г., но, видимо, не раньше февраля-марта.
216. Луначарский так отвечал Маяковскому на диспуте «Первые камни новой культуры» (см. примеч. 215): «Моя мысль совершенно ясна. Я говорил, что для того, чтобы литературная работа могла идти вперед, ей нужно на кого-нибудь опираться. На кого? Кто является для нас самым близким и приемлемым? Классики и народники. А не говорил я, например, что символисты или декаденты, или Леф или футуристы» (см. изд., ук. в примеч. 215: с. 35).
217. О проблеме слушателя (созерцателя) см. в главке VI статьи «Слово в жизни и слово в поэзии» В. Н. Волошинова (1926 г.). Ср., в частности: «Существует мнение, очень распространенное, что слушателя должно рассматривать как равного автору за вычетом техники, что позиция компетентного слушателя должна быть простым воспроизведением позиции автора. На самом деле это не так. Скорее можно выставить обратное положение: слушатель никогда не равен автору. У него свое, незаменимое, место в событии художественного творчества; он должен занимать особую, притом двустороннюю позицию в нем: по отношению к автору и по отношению к герою, — и эта позиция определяет стиль высказывания» (ж. Звезда, 1926, № 6, с. 263).
Так что не может быть сомнения в том, что здесь излагается чужая точка зрения, что, правда, вытекает и из дальнейшего (см. конец абзаца).
218. Джон Рёскин (1819–1900) — английский писатель, теоретик искусства. Романтический протест против буржуазной реальности сочетал с призывом к возрождению «творческого» средневекового ремесла (СЭС, М.,1980).
219. На том же диспуте «Первые камни новой культуры» (9 февраля 1925 г.) Луначарский так полемизирует с Маяковским как представителем Леф'а: «Когда Маяковский под зловредным влиянием своего демона Брика заявляет, что искусство кончено и идет на производство вещей, он действительно наносит искусству предательский удар в спину. Он старается подчеркнуть то, что это высшая инженерия. Очень легко этот софизм разрушить о высшей инженерии, но сейчас нет времени» (в изд., ук. в примеч. 215, см. с. 30).
О «производственном искусстве» и Леф'е см.: А. И. Мазаев. Концепция «производственного искусства» 20-хгг. (Глава «Производственничество" и "ЛЕФ"», с. 88–204), М., «Наука», 1975.
220. Защищая в 1927 г. Шкловского от нападок Авербаха, Вороненого и Бескина, Маяковский в своем заключительном слове на диспуте «Леф или блеф?» говорил так:
