Критическое отношение к социальным верхам сочеталось в творчестве великих русских романистов XIX века с вниманием к народным массам и стремлением содействовать своим творчеством их историческому пробуждению. Ни одна из европейских литератур не была в XIX веке так тесно связана в своих исканиях с широкими народными массами, как русская литература. Эта общая отличительная особенность русской литературы XIX века отчетливо сказалась в творчестве наших романистов, создавших многочисленные незабываемые образы, раскрывающие социально — психологический облик пробуждавшейся «безымянной» народной России.
В капиталистических странах Запада революционно — демократическая энергия широких крестьянских масс к середине XIX века была серьезно ослаблена. В России же именно в этот период происходило нарастание широкого демократического крестьянского движения. Это могучее, нарастающее движение питало оптимизм крупнейших русских писателей, усиливало их веру в человека, вселяло в них надежду на конечную победу гуманизма и человечности над силами буржуазного эгоизма и своекорыстия. В то время как Бальзак и Золя в своих романах о деревне правдиво изобразили победу темных, отупляющих, собственнических черт в психологии французского мелкого крестьянина, русские романисты черпали в народе и его исканиях уверенность в завтрашнем дне, веру в светлое, гуманное начало человеческой природы, в скрытый разум истории и отдельной личности. Это дало русским романистам огромные преимущества перед их западными собратьями, обогатило их реализм, их понимание человека.
Гуманизм и демократизм русской литературы определили особый характер психологического мастерства русских романистов. Следствием широко распространенной на Западе во второй половине XIX века натуралистической теории романа, вульгарно — материалистического понимания взаимоотношения физиологии и психологии было настойчивое стремление «освободить» героя романа от внутренней сложности путем сведения всей его душевной жизни к элементарным, простейшим влияниям физиологической организации, «среды» и наследственности. Русские писатели- реалисты того времени, в особенности Толстой и Достоевский, исходили из иного, более сложного и глубокого понимания природы человека. Поэтому свойственное французской натуралистической школе упрощение психологии персонажей встретило решительное осуждение великих русских романистов. В противоположность писателям — натуралистам русские романисты поставили в центр своего внимания человека не с бедной, элементарной, а с богатой и напряженной душевной жизнью; они сумели благодаря своему гуманизму обнаружить наличие богатого, сложного и изменчивого внутреннего мира у самого простого, незаметного, рядового человека «толпы». При этом анализ внутренней, душевной жизни человека они не оторвали от анализа формирующих и определяющих жизнь индивидуальности общественных условий, но показали сложную обусловленность развития человеческой психики внешней материальной обстановкой.
Благодаря этим своим особенностям русский роман стал для русского общества XIX века подлинным учебником жизни. В нем нашли свой отзвук все передовые философские и моральные искания, думы и социальные чаяния русского общества. Страстный гуманизм, сочувствие «униженным и оскорбленным», исключительная глубина психологического анализа, умение проникать в сложные процессы народной жизни и в то же время в самые скрытые и тонкие движения человеческой души и сердца, защита идеи равенства и братства народов, утверждение образа человека — активного искателя и борца сделали русский классический роман от Пушкина до Горького одним из драгоценнейших достояний передовой культуры человечества, важнейшим явлением в истории мирового художественного слова.
4
Характеризуя «титанов» эпохи Возрождения, Энгельс писал, «что они почти все живут в самой гуще интересов своего времени, принимают живое участие в практической борьбе, становятся на сторону той или иной партии и борются кто словом и пером, кто мечом, а кто и тем и другим вместе. Отсюда та полнота и сила характера, которые делают их цельными людьми».[661]
В этих известных словах Энгельса заключена не только блестящая характеристика особенностей культуры Возрождения: в них содержится также указание на одну из наиболее отрицательных сторон развития культуры и искусства в позднейшую, капиталистическую эпоху. Развитие капитализма было прогрессивным переворотом в общественной жизни. Оно имело революционизирующее значение для всей жизни общества, в том числе и для искусства и литературы. И в то же время в условиях капитализма, в XIX и XX веках, деятели литературы и искусства с особой силой испытывали на себе «ограничивающее, создающее однобокость» влияние разделения труда.[662] В капиталистическую эпоху писатель все реже мог жить всеми интересами своего времени, все реже непосредственно «принимал участие в практической борьбе», а потому ему лишь редко оказывались свойственными «цельность», «полнота и сила характера». В противовес типу передового писателя — гражданина, обладающего широким взглядом на жизнь, глубоким пониманием интересов своего времени, буржуазная культура породила иной тип писателя, сознательно стремящегося остаться «над схваткой», чуждого широкому интересу к общественной жизни, рассматривающего свой литературный труд не как служение интересам своего времени, а как «особую» область творчества, доступную пониманию лишь небольшого круга «посвященных», имеющую более или менее узкое и замкнутое, «цеховое», профессиональное содержание.
Поднятый Энгельсом вопрос о пагубном влиянии буржуазного профессионализма и капиталистических форм разделения труда на развитие культуры и на самый тип культурного деятеля, формирующийся в капиталистическом обществе, имеет большое значение для понимания исторических судеб романа.
Развитие исторической жизни выдвинуло перед романом XIX века в качестве главной его задачи изображение широкой и многосторонней картины общественной жизни, анализ сложного и противоречивого круга взаимоотношений личности и общества. По определению Сен — Реаля, выбранному Стендалем для эпиграфа к одной из глав «Красного и черного», роман стал «зеркалом, с которым идешь по большой дороге».[663] Поэтому способность писателя жить важнейшими интересами своего времени, его участие в общественной борьбе и правильное понимание им ее исторического смысла имели и имеют для романиста особое, принципиальное значение. Утрата романистом связей с народом, замыкание его в кругу ложно понятых «цеховых», профессиональных интересов, его взгляд на свои задачи как на задачи узко «технического» порядка оказывают на развитие романа роковое, гибельное влияние. Они ведут к тому, что из поля зрения романиста выпадает «большая дорога», т. е. те специфические общественные проблемы, без разработки которых роман теряет широту и емкость, идейное и художественно — эстетическое содержание, обеспечившие жанру романа ведущее место в мировой литературе нового времени. Н. Г. Чернышевский писал в 1856 году в последней статье «Очерков гоголевского периода»: «В странах, где умственная и общественная жизнь достигла высокого развития, существует, если можно так выразиться, разделение труда между разными отраслями умственной деятельности, из которых у нас известна только одна — литература. Потому как бы ни стали мы судить о нашей литературе по сравнению с иноземными литературами, но в нашем умственном движении играет она более значительную роль, нежели французская, немецкая, английская литература в умственном движении своих народов, и на ней лежит более обязанностей, нежели на какой бы то ни было другой литературе. Литература у нас пока сосредоточивает почти всю умственную жизнь народа, и потому прямо на ней лежит долг заниматься и такими интересами, которые в других странах перешли уже, так сказать, в специальное за- ведывание других направлений умственной деятельности. В Германии, например, повесть пишется почти исключительно для той публики, которая не способна читать ничего, кроме повестей, — для так называемой „романной публики“. У нас не то: повесть читается и теми людьми, которые в Германии никогда не читают повестей… У нас до сих пор литература имеет какое‑то энциклопедическое значение, уже утраченное литературами более просвещенных народов… Поэт и беллетрист не заменимы у нас никем. Кто, кроме поэта, говорил России о том, что слышала она от Пушкина? Кто, кроме романиста, говорил России о том, что слышала она от Гоголя?».[664]
По сравнению с романистами Западной Европы, где в середине XIX века революционность буржуазной демократии уже умирала, а революционность социалистического пролетариата еще не созрела, великие русские романисты, жившие в период острой ломки крепостничества и подготовки буржуазно — демократической революции в России, яснее ощущали переходный характер своей эпохи, более остро чувствовали противоречие между жизнью верхов и низов. Развернувшееся в России во второй половине XIX века народное брожение, ощущение передовой интеллигенцией ненормальности существующих форм жизни и необходимости их коренного изменения не позволяли в России обычно даже романистам «второго» плана замкнуться в кругу субъективных, интимнопсихологических проблем или рассматривать свое творчество с «цеховой», узко профессиональной точки зрения. Вследствие остроты противоречий жизни царской России общественные вопросы властно вторгались в сознание русского писателя, вызывая у него к себе горячее и страстное отношение, побуждая его часто, подобно охарактеризованным Энгельсом «титанам» Возрождения, непосредственно участвовать в практической общественной борьбе или смело отзываться на нее в своем творчестве. Обусловленная нерасторжимой связью литературы, общественной жизни и освободительного движения, — связью, характерной для России XIX и начала XX века, «энциклопедичность» русского романа явилась важнейшей предпосылкой его расцвета и его мирового значения. Писатель — романист в России стоял, как правило, в гуще общественной борьбы, относился с повышенным вниманием к «интересам своего времени». Влагодаря этому не только тип писателя — романиста, но и его взаимоотношения с читателем в России XIX и начала XX века были иными, чем на Западе.
