Ярославна, разумеется, не думает, что в тот момент, когда она причитает, Ветер все ещё «веет стрелами» на русских воинов. Обратное допущение противоречит смыслу Плача, а грамматически — употреблению аориста («развея»). Ясно, однако, что настоящее время не дано здесь в значении прошедшего, как это часто делается в исторических рассказах для сообщения им большей изобразительности и живости. Глаголы «вееши» и «мычеши» Г по–моему, характеризуют действие–состояние, осуществляющееся обычно, постоянно. Но разве за это можно упрекать Ветер?
Ярославна исходит из убеждения в мирном, невоенном назначении Ветра. Это выразилось в эпитете «нетрудною» (мирных, невоенных), которым она определила его крылья, то есть сам Ветер. Тот же смысл содержится и в адъективном наречии «насильно» (вееши), и в предложении «Аль мало тебе под облаками веять, корабли качая в синем море?!» Ярославна определённо утверждает, что для Ветра–Ветрила вполне достаточно попутного, подоблачного, благоприятного веяния. Но, увы, таким он бывает не всегда. В этот раз Ветер причинил людям большое зло. И не только тем, которые навеки уснули в ковыльной степи, но и их близким, оставшимся в живых, однако обездоленным, лишённым радости, как сама Ярославна. Следовательно, Ярославна укоряет Ветер за то, что он вопреки своему естественному предназначению, своему миролюбивому «характеру» взялся за чуждое дело — помогать насилию одних над другими.
В Плаче Ярославны Ветер персонифицирован. Она обращается к нему, словно беседуя с разумным существом. Ярославна почтительно величает его «господине», а потому её сетования, идущие от чистого сердца и от убеждения в добром назначении Ветра–Ветрила, лишь подтверждают уважение к нему. Ветер наделён противоречивым «характером», что нашло, по–моему, выражение в двойном обращении к нему. «Ветрило» по–древнерусски означало «парус». В приложении к Ветру это слово определяло его полезный людям труд, подчёркивало его благоприятные, мирные свойства. Следовательно, обращение «Ветер, Ветрило» выразительно само по себе, так как в нём содержится призыв к доброму началу в природе Ветра. Злое начало, возможно, было когда‑то мифологизировано в Стрибоге, агрессивные потомки которого действовали на стороне половцев. Не исключено, что у доброго ветра было и другое имя (не только Ветрило), но оно не дошло до нас.
Ярославна не призывает Ветер дуть против чужих воинов. У неё не возникает желания склонить его работать только на стороне своих. Она печётся о другом, чтобы Ветер с поля боя переместился «подъ облакы», помогал бы движению кораблей по морю, а не полёту боевых стрел. Чтобы Ветер–Ветрило был общим благом для всех людей, и своих и чужих. Всечеловеческим достоянием. «Сине море» в таком контексте утратило символическое значение «чужая, враждебная страна», «страна смерти и болезней», которое оно имеет в «Слове». Здесь «сине море» — действительное море, по которому плавают корабли. А «синий» — цветообозначающий эпитет, а не иносказательный синоним прилагательного «враждебный».
Поразительно, что княгиня сокрушается о воинах или, как сказали бы мы теперь, о солдатах. Разгром русского войска она воспринимает как личное горе. Это даёт ей моральное право словно бы от имени всех женщин обратиться к Ветру с новым упрёком: «Чему, господине, моё веселие по ковылию развея?» Горе уравняло и объединило княгиню с простыми русскими женщинами, оплакивающими «милых лад». И не только с ними. Ведь погибших оплакивали и их отцы, и их сыновья. О них скорбела Русь в целом. И даже Природа. Вот почему вполне оправдан вывод, что Ярославна не только высокохудожественный символ любви, верности русской женщины, но и символ самой Руси, Родины погибших. Ярославна не только лирический, но и эпический художественный образ.
Демократизмом и гуманизмом мировоззрение Ярославны коренным образом отличается от мировоззрения бояр и Святослава III.
С высокой путивльской стены Ярославна обращается к Днепру, могучей реке, «пробившей каменные горы сквозь Половецкую землю». Днепр — не Ветер, общий для всех. Днепр — русская река. Русская сила. И естественно, что Днепр Словутиц оказал помощь Святославу в войне с Кобяком. Тут связь «Плача Ярославны» со «Словом» обнаруживается наиболее отчётливо и, пожалуй, бесспорно. В памяти читателя живо воскресает образ победоносного похода Святослава, завершившегося пленением Кобяка. Ярославна, как к могучему союзнику, обращается к Днепру с просьбой: «Принеси ж, повелитель, ко мне милого ладу, чтоб я не слала слез на Море утром!» Не Ветер, а Днепр в состоянии совершить чудо и вернуть «милого ладу» на Родину. Ярославна в глубине души надеется также и на чудо оживления князя. Ее слова «Възлелей…» и т. д. можно понимать двояко: 1) «чтобы я не слала к нему слез на Море», а оплакивала его тут, на Родине; 2) «чтобы я не слала к нему слез на Море», а получила бы его живого и перестала плакать совсем. Эта двойственность находит выражение и при переводах «Слова»: «Чтоб забыла слезы я. отныне, чтобы жив вернулся он ко мне» (Н. Заболоцкий), «Чтобы слез я не слала к нему ранним утром на синее море» (С. В. Шервинский), «Чтоб мне слез не слать к нему с тобою по сырым зорям на сине море» (А. Н. Майков). Большинство переводчиков, подобно А. Н. Майкову, избегают ясности (убит или не убит Игорь), оставляя текст открытым для обоих толкований. Надежда Ярославны, пусть слабая и даже противоречащая здравому смыслу, увидеть князя живым тянет толкование текста в одну сторону, а символическое значение Моря (здесь снова «страна смерти» и пр.) — в другую, противоположную.
Надежда и отчаяние символически слиты в Утреннем Плаче. Утро в «Слове» противостоит Вечеру, как Свет — Тьме. Настойчивое повторение того, что Ярославна плачет только по утрам, означает начало Большой Надежды, начало Света для Руси. Но сам плач — это всегда горе, близкое к отчаянию. Утренний Плач Ярославны — надежда, рождающаяся из глубины скорби, беды. День начинается с Утра, а Утро рождается в Ночи, — Свет начинается с Зари, а Заря рождается из Тьмы. Распорядок жизни один и в природе и в обществе. День Ярославны начинается с Утреннего Плача, как и день тысяч русских людей, чьи близкие навсегда канули в Море. Это плач о мёртвых во спасение живых. Плач надежды. Ярославна хотела бы уговорить, устыдить, умолить могущественные силы Природы, сменить их гнев — по её пониманию, основную причину гибели русского войска, — на благосклонность. Последнее слово заступницы Руси обращено к Солнцу.
Ярославна так величает Солнце: «Светлое и Тресветлое Солнце». И тут же раскрывает основной смысл обращения: «Всемъ тепло и красно еси» — таково Солнце Светлое. Солнце благое, согревающее и украшающее наш мир в равной мере для всех. Таково естество Солнца, закреплённое в русском языке постоянным эпитетом «светлый». Вероятно, в мифологические времена это Солнце и называлось Дажьбогом, богом, дающим блага людям. Княгиня, официально, наверное, принявшая христианство, не употребляет имени языческого бога, но, по существу, все ещё продолжает думать по–мифологически. Взывая ко всеблагому Солнцу, она напоминает ему о жестоком отношении к русским воинам, но не затем только, чтобы упрекнуть его. Нет, в её упрёке содержится прямо не высказанная просьба распространить благодать действительно на всех людей.
В «Слове» пока не было явлено Светлоликое Солнце. С начала похода и до битвы Солнце всё мрачнело и мрачнело, становилось Сердитым, Негодующим и, наконец, Карающим. О его гневе по–своему, в иных образах, чем Поэт, но в том же смысле рассказывает Ярославна: «Чему, господине, простре горячит свою лучю на ладе вой? Въ поле безводне жаждею имь лучи съпряже, тугою имъ тули затче?» Таково, думается, Солнце Тресветлое, Карающее. Снова Поэт задал трудную задачу. Первое предложение, как правило, по смыслу переводится более или менее одинаково: «Что ж так простёрло ты свой горячий луч на воинов лады моего?» (В. А. Жуковский), «Что ж ты, Солнце, с неба устремило жаркий луч на лады храбрых воев» (А. Н. Майков), «Что ж ты войско князя удалое жаркими лучами обожгло» (Н. Заболоцкий) и т. д. В приведённых примерах смысл оригинала передан в целом верно, хотя и с некоторым уроном: опущено обращение «господине» и тем самым утрачена важная особенность сознания Ярославны — её почтительное отношение к Солнцу (ср. «Зачем же, повелитель, послал ты лучи слепящие на воинов лады моего?»). Огромная трудность истолкования и особенно перевода второго стиха задана тем, что в древнерусском языке описание удара Карающего Солнца по войску русичей подходит одновременно для двух целей. Выражения «жаждею… имь лучи съпряже» и «тугою имъ тули затче» характеризуют, во–первых, результат физического воздействия палящих лучей Тресветлого Солнца на боевое оружие воинов — зной перекалил луки и колчаны, которые потеряли упругость и эластичность. У луков ослабла боевая сила натяжения, а кожаные колчаны покоробились и сдавили стрелы, так что их стало трудно вытягивать. Вместе с тем ситуация ясно подсказывает дополнительное прочтение «между строк», для которого вполне подходят выражения «жаждею съпряже» и «тугою затче»: в безводной степи от зноя физически и психически страдали и воины — мучались жаждой и впадали в тоску. Воздействие Тресветлого Солнца и на оружие и на людей ослабляло, сковывало их действия. При переводе пока не найдено слов, равно подходящих для передачи обоих значений. Поиски, начатые ещё В. А. Жуковским, продолжаются: «Что в безводной степи луки им сжало жаждой и заточило им тулы печалию?» (В. А. Жуковский), «Жаждой их воев томишь в безводном поле, сушишь–гнёшь несмоченные луки, замыкаешь кожаные тулы…» (А. Н. Майков), «И зачем в пустыне ты безводной… жаждою стянуло лук походный, горем переполнило колчан» (Н. Заболоцкий).
