Примеры показывают, что в перифрастических обозначениях огня, содержащих слово красный, именной частью являются, как правило, названия конкретных предметов, одежды, плодов, построек и т. д.: красный шатер, красный факел, красный лоскут, красный плащ, красная бузина и др., но наряду с такими перифразами типичны для Цветаевой и перифразы, отсылающие к традиционной библейской символике: красный нимб, красная купина, В таком словоупотреблении можно видеть одно из важнейших свойств цветаевской поэтики — представление символа материальной субстанцией.
В исследованных текстах не встретилось обозначение огня и его семантических производных словами рдяный, розовый, румяный, ржавый, рыжий, смуглый. Однако потенциально весь ряд цветообозначений с общей семантикой красного цвета соотносим с образами и символикой огня. Так, например, косвенное указание на огонь можно видеть в названии коней рыжи в поэме «Переулочки», поскольку кони в этом контексте могут интерпретироваться как демонические огненные кони — посредники между земным и небесным миром (Фарыно 1985б, 288–289).
Цвет крови или веществ и поверхностей, окрашенных кровью
Это значение представлено в поэзии М. Цветаевой употреблением слов с четырьмя различными корнями: красный, пурпурный, пурпуровый, рдеть (рдянь), ржавый:[12]
1) Красною кровью своей клянусь
И головою своей кудрявой (И., 131);
2) Не отца седого скорбь
Черная, не крови братней
Ныне выцветшие пятна, —
Пурпурные и поднесь! (И., 663);
3) Пурпуром омрача
Меч, улыбался, аще Бог (И., 686);
4) Тезей Убей,
Царь! Да рдеет Меч! (И., 649);
5) Ночь — ежели черная,
— Кровь ежели красная,
Бабёнка невздорная,
Да на всё согласная (И., 404);
6) Вынимает из тела грешного
Пурпуровую — всю — булавочку (И., 347);
7) Царь, еще не докончил сказки!
Этой крови узревщи рдянь,
Царь, сними роковую дань
С града грешного… (И., 649);
8) А от губ — двойной канавой —
Что за след такой за ржавый?
— Бог спаси нашу державу! —
Клюв у филина кровавый! (И., 384).
Слово кумач можно было бы отнести к этому ряду по цветовому подобию, на которое указывает контекст, но не по способу цветовой номинации:
А кумач затем — что крови
Не видать на кумаче! (И., 267).
Обозначения крови янтарной (кровь змея из цикла «Георгий» — С., 166), голубой (кровь графини Ланской из пьесы «Метель» — И., 571) и черной (кровь палестинских юношей из цикла «Отрок» — И., 181) не входят в синонимический ряд слов со значением красного цвета, так как во всех перечисленных случаях имеется противопоставление красному по прямой цветовой номинации с актуализацией переносного значения цветонаименований. При этом характерно, что черный цвет крови, как и черный цвет глаз, мотивируется страданием:
Палестинские жилы! —
Смолы тяжеле
Протекает в вас древняя грусть Саула.
Пятидневною раною рот запекся.
Тяжек ход твой, о кровь, приближаясь к сроку!
(…)
И влачат, и влачат этот вздох Саулов
Палестинские отроки с кровью черной (И., 180–181).
В подгруппе синонимов, имеющих общую функцию обозначения цвета крови, отметим две особенности, связанные с употреблением конкретных слов. Во-первых, красный цвет крови назван только в таких контекстах, где она не связана с кровопролитием, т. е. не проявляет себя, не становится видимой; кровь, обнаруживающая себя при ранении, всегда обозначена у М. Цветаевой гиперболизированно, т. е. слово красный, с одной стороны, и слова пурпурный, пурпуровый, рдеть, рдянь, ржавый — с другой, находятся в отношениях дополнительного распределения по указанному признаку, непосредственно связанному со страданием. Во-вторых, в этой группе выделяется слово ржавый как выражающее неприязненное отношение к обозначаемому: в цитированном контексте из «Царь-Девицы» ржавой названа кровь, проступившая от укуса оборотня, подобно тому, как янтарной — кровь змея из цикла «Георгий». Если представление о янтарной крови — чисто фантастическое, ржавый цвет потемневшей крови естествен, однако признак желтизны, символически связанный с проклятием, в слове ржавый присутствует.
Цвет лица, губ, щек и т. п.
Цветообозначения, связанные с указанной семантикой, представлены у Цветаевой словами красный, рдяный, румяный, розовый, смуглый, алый, вишенный, малиновый, пурпуровый или их однокоренными:
1) Губки красные — что розы:
Нынче пышут, завтра вянут,
Жалко их — на привиденье,
И живой души — на камень (И., 145);
2) Лик — шар сургучовый, краснее клопа.
«Ох, батюшки, — так и ушел без попа!» (И., 400);
3) «Строен, рдян, Стар, сутул…» Мой заман! Мой посул! (С., 480);
4) Зардевшийся под оплеухою славы — Бледнеет (С., 169);
5) От румяных от щек —
Шаг — до черных до дрог! (С., 188);
6) Слово странное — старуха!
Смысл неясен, звук угрюм,
Как для розового уха
Темной раковины шум (С., 33);
7) Полыхни малиновою юбкой,
Молодость моя! Моя голубка Смуглая! (И, 186);
8) — Где, красавец, щеки алые?
«За ночь черную — растаяли» (И., 128);
9) Оттого что бабам в любовный час
Рот горячий-алый — дороже глаз,
Все мы к райским плодам ревнивы,
А гордячки-то — особливо (И., 395);
10) Боже, в тот час, под вишней —
С разумом — что — моим,
Вишенный цвет помнившей
Цветом лица — своим! (И., 555);
11) Исполать тебе, Царь-Буря, будь здорова!
Рот у мальчика — что розан пурпуровый! (И., 397).
К обозначенному ряду синонимов примыкают слова золотце и янтарь, которые, выдвигая в эмоциональном обращении на первый план значение 'драгоценность' (ср. дорогой 'милый'), все же не утрачивают окончательно и цветового значения, так как помещены в контекст с рядом цветообозначений:
Молодость моя!
(…)
Шалая моя!
Пошалевали
Досыта с тобой!
Спляши, ошпарь!
Золотце мое — прощай, янтарь! (И., 186).
Если слова золотце и янтарь, даже будучи существительными, приобретают значение, соотносимое со значением качественных прилагательных, то слово вишенный, оставаясь цветообозначающим, обнаруживает сдвиг в сторону относительного. Вишенный цвет лица интерпретируется ошибкой героини:
Вишенный цвет принявши
За своего лица —
Цвет (И., 555).
Материал показывает, что цветообозначения, связанные с семантикой молодости, здоровья, жизненной силы, зрелости, у М. Цветаевой очень многообразны. Из оттенков красного, называемых М. Цветаевой в поэтических произведениях, в этот ряд не входят только слова багровый, багряный, закрепившие в языке коннотации, указывающие на осеннее увядание, т. е. по смыслу противоположные членам данного ряда, и слово червонный, которое у М. Цветаевой вообще перемещается из ряда синонимов со значением красного цвета в ряд синонимов со значением желтого (золотого) цвета.
Цвет зари и поверхностей, освещенных восходящим или заходящим солнцем
Это значение реализуется в поэтических произведениях М. Цветаевой употреблением слов красный, малиновый, рыжий, румяный, пурпуровый, смуглый, золотой и однокоренных:
1) Думаешь — глаз?
Красный всполох —
Око твое! —
Перебег зарев! (И., 179);
2) Заревом в лоб — ржа,
Ры — жая воз — жа! (С., 361);
3) А над Волгой — заря румяная,
А над Волгой — рай (И., 114);
4) И льется аллилуйя
На смуглые поля (И., 83);
5) Всё выше, всё выше — высот
Последнее злато.
Сновидческий голос:
Восход Навстречу Закату (И., 172);
6) Заря малиновые полосы
Разбрасывает на снегу (И., 143);
7) Небо дурных предвестий:
Ржавь и жесть.
Ждал на обычном месте.
Время: шесть (И., 451);
8) Все в пурпуровые туманы
Уводит синяя верста (И., 348).
Специфика употребления членов этого ряда в цитированных и подобных им контекстах состоит, по-видимому, в том, что Цветаева обозначает солнечный свет преимущественно в переходных состояниях восхода и заката, т. е. свет, превращенный в цвет, что вызывает гиперболическое обозначение цвета поверхностей, освещенных солнцем.
