«Внутренние дела России не сулили ничего хорошего. То здесь, то там волновались пашенные крестьяне. В вотчинах Татищева и Хлопова в Тверском и Клинском уездах мужики срыли и разбросали помещичьи дома, житницы с хлебом, и оброчные деньги разграбили, а помещиков выбили вон, сказав им, чтобы больше сюда не ездили; приказчиков и дворовых людей хотели убить, но смиловались — однако из вотчины выгнали вон».
Здесь хоть каждое слово подчеркивай: «срыли и разбросали», а не «разрушили» или как-нибудь иначе, помещичьи дома. Разве не чувствуется в этих словах властная воля истинных хозяев земли? И не амбары, а «житницы», и, наконец, это выразительное и архаичное, нередко в челобитных встречавшееся: «выбили вон», то есть вышвырнули с побоями, прогнали…
Приведенные ниже выдержки из писем Вячеслава Шишкова свидетельствуют о том, в каких условиях и как работал автор над «Емельяном Пугачевым».
«Живучи в Сухуми, думал: вот отдохну, наброшусь на работу, на Пугачева, — пишет Шишков 19 января 1936 года Новодворскому. — Ан не тут-то было. До сих пор пальцем не прикоснулся к любимой работе, начались бесконечные заседания (я председатель ревиз. комиссии, которая работает с июня м-ца), выступления и другие дела, то пишу предисловие к книге начинающего (будут издавать в Свердловске), то получаю трех подшефных мне молодых писателей, то читаю рукописи. А еще предстоит ряд заседаний по написанию книг „Социалистический Ленинград“, „Две пятилетки“, „История Эпрона“, да заседания, то туда-сюда, а ведь придется и статьи давать. Так что бедный мой Е. И. Пугачев пока что тихо спит в могиле и, может быть, радуется, что какой-то бумагомарака не тревожит его расхрястнутые топором палача кости. Между прочим, за „топором палача кости“ — Вас бы я выругал (подряд три существительных). А вот сам пишу. Эхе-хе, учить легко…»
Через 11 месяцев после письма Новодворскому в послании к брату Алексею Яковлевичу Шишков сообщает: «А теперь приступаю к Емельяну Ивановичу Пугачеву. Подчитываю (многое забыл), подумываю. Царский период (листов 6–7) у меня закончен от смерти Елизаветы до убиения Петра III. Показан Пугачев молодым 18-летним казаком на Прусской войне (Семилетняя война). Теперь думаю изобразить моровую язву в Москве и бунт (1770–1771 гг.), а затем странствия Пугачева и при каких обстоятельствах он объявляет себя Петром III. Возможно, что 1-я часть романа будет закончена набело, для печати, в конце 37-го года (и написана будет начерно 2-я часть). А в тридцать восьмом году, возможно, выйдет весь роман, листов около 40 („Угрюм-река“ 55). Впрочем, о 38-м годе загадывать трудно — старость пришла, того и гляди глаза закроешь».
Из второго письма, посланного Алексею Яковлевичу в 1938 году, мы видим, что Вячеслав Шишков напряженно пишет «Пугачева»:
«Третьего дня я послал тебе журнал с началом „Пугачева“. Ты пока не читай, а когда будут три книжки (в них вся первая часть), тогда уж… 13-го сдал в журнал 2-ю часть. Страшно мною над ней работал, она очень сложна, и боишься сделать какую-нибудь историческую ошибку. Тут каждое лыко в строку, двадцать раз надо сначала справиться, удостовериться в правдивости положения или факта и только тогда вводить. А потом — подчинение всех разрозненных фактов общей идее произведения, увязка с правдоподобным вымыслом, типизация разговоров, общий стиль и пр. и пр. Словом, напряжение при работе было огромное, немножко устал, думаю слегка отдохнуть».
Но были и смешные эпизоды:
— Однажды, в пору напряженной работы над Емельяном Пугачевым, — рассказывает Клавдия Михайловна, — Вячеслав Яковлевич, возвращаясь домой после прогулки, увидел человека, лежащего в луже. Он потормошил его — оказалось, пьяный. Попробовал поднять — тяжело. Хотел идти домой — стыдно бросить: «Совесть будет мучить, ведь воспаление легких обеспечено человеку». Растормошил, стал расспрашивать, где живет, уговаривать идти домой. Наконец, пьяница объяснил ему, где его квартира. Шли долго, падали оба — скользко, проваливались в чуть подмерзшие лужи. Вячеслав Яковлевич внушал незнакомцу, сколь вредно пьянство. Наконец, добрались до квартиры. Вячеслав Яковлевич очень устал, думал хоть немного передохнуть в квартире подобранного на улице человека… Входят в сени. Их встречает разъяренная жена и, принимая Вячеслава Яковлевича за собутыльника своего мужа, ругает его нещадно. Вячеслав Яковлевич пытается оправдаться и объяснить, в чем дело, но рассерженная женщина выталкивает его на улицу.
Пришел Вячеслав Яковлевич домой сердитый, усталый, с мокрыми ногами и в грязном пальто. Отдохнув — страшно хохотал…
О Пугачеве в прошлом веке написали романы граф Салиас — «Пугачевцы» и Г. П. Данилевский — «Черный год». Оба пошлейшие по своим идеям и беллетристическим приемам.
Достаточно привести здесь лишь несколько примеров, чтобы увидеть, что такое «Пугачевцы» Салиаса.
Вот описание Екатерины II:
«Словно один луч денной, оторвавшись от солнца, остался на ней и могуче сверкает среди ночи и ночных огней, осеняя склоненную кругом толпу».
«Пугачевцы» переполнены до омерзения натуралистическими описаниями кровавых казней и пыток, походя учиняемых восставшими крестьянами: тут и однорукому солдату отрубают и другую руку, тут и девушку Параню, совсем в духе средневековых времен, привязывают к хвосту лошади, и прочее, и прочее…
И уж само собой разумеется, у Салиаса каратель Михельсон «с сотнями молодцов разбивал тысячные полчища врагов», тогда как все это есть давно доказанная ложь, и опять-таки у Пушкина в его «Истории Пугачева» мы читаем о многочасовых, упорных сражениях, когда «чаши весов», как говорится, колебались, когда и сам Михельсон со своим большим и отлично вооруженным отрядом оказывался на волосок от гибели и поражений.
Что еще стоит привести из романа Салиаса, чтобы каждому понятным стало, до какой степени критик был необъективен, сближая произведения Шишкова с пошлой и лжеисторической стряпней?
О пугачевском казацко-крестьянском войске Салиас дает глумливый, глупый отзыв: «Тут были Яшки да их Савки!» Сам Пугачев, гениальный стратег и тактик крестьянской войны, каким он и дан у Шишкова, в романе Салиаса… спивается!..
Или еще один отзыв о нем: «В есаулы не пустили, в цари вышел…»
«Все русские исторические романисты, — говорил как-то Ключевский, — очень плохо знают историю. За исключением Салиаса, который истории не знает вовсе».
«И это верно, — подтверждает Шишков, приводя это замечание русского историка в своем письме к А. И. Суслову. — Его „Пугачевцы“ — роман ужасный. Чего-чего он там не нагородил!
И вот меня некий критик К. Малахов ошельмовал, как идущего в „Емельяне Пугачеве“ по стопам Салиаса. Малахов или знает Салиаса понаслышке, или просто человек бессовестный. Если б он читал Салиаса, он не посмел бы упрекнуть меня в подражании ему: я худо ли, хорошо ли веду свою работу в пределах исторической и художественной правды».
Позднее эту свою мысль Вячеслав Шишков более подробно высказывает в статье, написанной для журнала «Огонек» в 1943 году, когда уже была закончена вторая книга эпопеи и автор начал работу над третьей книгой: «Моя работа над произведением „Емельян Пугачев“ длится около десяти лет. В произведении с большой полнотой изображена русская жизнь второй половины XVIII столетия, со времени участия молодого Пугачева в так называемой Семилетней войне против прусского короля Фридриха II и до казни Пугачева в начале 1775 года.
В романе, или, как я называю, в моем историческом повествовании, мало вымышленных лиц и ситуаций, все в нем построено на строго исторической канве, чрезвычайно своеобразной и настолько в общем интересной, что не было надобности разукрашивать доподлинную историю выдумкой и домыслом. Я намеревался дать полноценную и широкую картину изображаемого времени с такой полнотой, чтоб читатель ясно видел как причины, породившие пугачевское движение, так и то, почему Пугачев был побежден и сложил на плахе свою голову».
И разве можно без гнева и отвращения читать описание казни Пугачева в «Черном годе» Данилевского;
«— Вот тебе и корона, вот тебе и престол! — толковали в многотысячной толпе. — Тоже царем, сиволапый, захотел быть! Сказывали, туз, богатырь… Куда! Бородка жидехонька, и весь-то, ну харчевник плюгавый, — одно слово мелкота…»
Нет, поистине кощунством и злонамеренной клеветою на Вячеслава Яковлевича была попытка сравнить его «Емельяна Пугачева» с подобными лжеисторическими «произведениями», на которых явственно просматривалось клеймо «социального заказа».
Шишков был бы не Шишков, если бы в своей обширной эпопее давал одно лишь трагическое, а не воспользовался в полной мере своим изумительным даром юмориста. «Шутейных» эпизодов и положений немало в «Емельяне Пугачеве».
Приведем одну из таких сцен, вспомнив попутно, что и здесь Пугачев хочет проявить себя как «государь-отец», пекущийся прежде всего о благе государственном. На его пути встретилась местность, где орудовала изуверская секта скопцов. И вот Пугачев приказывает привести фанатиков-изуверов. Он сидит на коне, возвышаясь над толпою.
