Нужно сказать, что слово «гимн», ставшее частью интернациональной лексики и попавшее из древнегреческого языка в большинство современных европейских, за это время изменило свое основное значение. Ныне для нас гимн — это прежде всего, так сказать, главная официальная песня того или иного государства. А вот в понимании эллинов гимны — молитвы в форме песнопений, возносимые богам и богиням.
Жанру античного гимна была присуща определенная, достаточно строгая композиция. Начать, конечно, следовало с обращения к тому божеству, которому адресован гимн, и с восхваления его. Затем, как правило, более или менее подробно рассказывался (или хотя бы упоминался) какой-нибудь эпизод, связанный с этим божеством. Наконец, поскольку гимн по сути своей являлся молитвой, в его заключительной части присутствовало то, ради чего, собственно, любая молитва и произносится, — просьба что-то выполнить.
Гимн Афродите, написанный Сапфо (кусочек из него уже цитировался выше, в начале предыдущей главы), в общем, не отклоняется от этих канонов. Открывается он следующими строками:
Пестрым троном славная Афродита,
Зевса дочь, искусная в хитрых ковах!
Я молю тебя — не круши мне горем
Сердца, благая!
Но приди ко мне, как и раньше часто
Откликалась ты на мой зов далекий
И, дворец покинув отца, всходила
На колесницу
Золотую. Мчала тебя от неба
Над землей воробушков милых стая;
Трепетали быстрые крылья птичек
В далях эфира…
Далее — будто бы имевшая место в прошлом беседа Сапфо и Афродиты (как раз эта часть стихотворения уже приводилась), а в конце, как водится, просьба:
О, приди ж ко мне и теперь! От горькой
Скорби дух избавь и, чего так страстно
Я хочу, сверши и союзницей верной
Будь мне, богиня!
Примыкает к этому гимну по тематике другой, обращенный к той же самой небожительнице. Он сохранился хуже: утрачено начало, а возможно, и конец, что же касается середины, то в некоторых строках есть не поддающиеся восстановлению пропуски, а некоторые отсутствуют вовсе. Но с ним все-таки нельзя не познакомиться: мы встретим совершенно восхитительные, вполне в манере Сапфо, картины природы.
К нам приблизься… ко храму,
Там в священной роще цветут нарядно
Яблони, дымок с алтарей разносит
Вкруг благовонья.
Там, прохладен, плещется ток под сенью
Яблонь, сад весь в розанах, изукрашен
Сплошь, и, чуть колеблемы ветром, ветви
Сон навевают.
Луг в цветах раскинулся конепасный,
Пестры лепестки, и летят повсюду
Запахи медовые…
Ты приди сюда… Киприда,
И налей, щедра, в золотые чаши
Смешанный с водой безызъянный нектар
Пиру на радость.
(Сапфо. фр. 2 Lobel-Page)
Упоминаемый в конце стихотворения не́ктар — это отнюдь не тот некта́р, что собирают пчелы на лугах. Не́ктар в представлениях эллинов, в их мифах — напиток небожителей. Боги на Олимпе пили этот самый нектар, а вкупе с ним вкушали особую пищу — амвросию; именно благодаря этому они и были бессмертными. Нектар, несомненно, как-то связан с медом. В лучшей из посвященных ему работ[150] совершенно справедливо указывается, что само это древнегреческое слово — того же корня, что и существительное, обозначавшее труп, мертвеца (некрос; отсюда, в частности, «некрополь» — кладбище, дословно «город мертвых»).
А «амвросия», наоборот, означает «дарующая бессмертие». Как же это сочетать? Е. Г. Рабинович, на которую мы только что сослались, предлагает исключительно остроумное объяснение, проводя параллель с «живой и мертвой водой» русских сказок. Кто же не помнит этих сюжетов? Изрубленного врагами героя вначале поливают мертвой водой; от этого тело его срастается, восстанавливается, но воскрешение еще не наступает. Последнего удается достичь посредством живой воды.
Итак, нектар — это нечто, сохраняющее в неприкосновенности тело, но не сохраняющее в нем «душу живу». И на роль подобного, так сказать, консерванта Е. Г. Рабинович совершенно справедливо предлагает именно мед. Она напоминает, в частности, о таком широко известном факте: когда в 323 году до н. э. скончался Александр Македонский, его тело поместили в стеклянный гроб, наполненный медом. В таком виде останки великого завоевателя на протяжении еще многих веков покоились в специально построенном для него мавзолее в Александрии, столице Египта. Их еще в конце I века до н. э. лицезрели Юлий Цезарь и — несколько позже — его приемный сын, первый римский император Октавиан Август.
Вернемся к Сапфо. В ту же первую книгу ее сборника, о которой сейчас идет речь, входил и ряд стихотворений, нам уже знакомых. Среди них — и примирительное послание брату Хараксу (Сапфо. фр. 5 Lobel-Page), и та несравненная вещица, которая начинается словами «Богу равным кажется мне по счастью…» (Сапфо. фр. 31 Lobel-Page). Еще одно великолепное произведение, написанное сапфической строфой, посвящено Анактории — одной из учениц-подруг нашей поэтессы (Сапфо. фр. 16 Lobel-Page). Кстати, судя по имени (оно может быть переведено как «Владычная»), эта девушка тоже принадлежала к кругу самой высшей знати. Простолюдинку уж так никоим образом не назвали бы.
Начинает Сапфо классической сентенцией, смысл которой может быть передан латинской поговоркой suum cuique — «каждому свое». Этот пассаж всего лучше известен в блистательном переводе Я. Голосовкера[151], который звучит так:
Конница — одним, а другим — пехота.
Стройных кораблей вереницы — третьим…
А по мне — на черной земле всех краше
Только любимый.
И всё бы здесь хорошо, да вот только в оригинале нет «любимого»! Да и не мог бы он появиться в поэзии Сапфо. Тем более что и стихотворение-то посвящено девушке. В действительности мы находим в процитированном месте форму не мужского, а среднего рода. Так что в данном случае более точным оказывается перевод В. Вересаева[152] (хотя в целом он уступает выразительному переводу Голосовкера, но порой точность бывает важнее литературных достоинств):
На земле на черной всего прекрасней
Те считают конницу, те пехоту,
Те — суда. По-моему ж, то прекрасно,
Что кому любо.
Дальше — опять же миф, как часто у Сапфо. И на сей раз — миф о той самой Елене, к которой прочно прикрепился эпитет «Прекрасная». О Елене, которая, будучи соблазнена и похищена Парисом, стала причиной Троянской войны, но и до того была предметом восхищения и вожделения многих славных героев.
…Уж на что Елена
Нагляделась встарь на красавцев… Кто же
Душу пленил ей?
Муж, губитель злой благолепья Трои.
Позабыла всё, что ей было мило:
И дитя и мать — обуяна страстью,
Властно влекущей.
И затем идет воспоминание об Анактории (оно тоже цитировалось в одной из предыдущих глав), о которой поэтесса говорит, в частности, что та ей «дороже всяких колесниц лидийских и конеборцев». Кстати, обратим внимание на эти воинские образы, красной нитью проходящие через весь фрагмент. Конница, пехота, корабли, колесницы… В полисных условиях даже строки, написанные женщиной, приобретали черты определенно мужского, маскулинного дискурса. Представительницы слабого пола, естественно, в войнах ни в каком качестве не участвовали; но столь же несомненно и то, что о боях, схватках, подвигах и т. п. им постоянно приходилось слышать от своих мужей.
Во вторую книгу сборника Сапфо входили стихи, написанные эолийским дактилическим пентаметром. Это довольно редкий, сложный размер, и в русском переводе передать его нелегко — удается сделать это разве что приблизительно. Вот, например, происходящий из этой книги фрагмент, адресованный Аттиде — еще одной ученице поэтессы, тоже уже отчасти знакомой нам:
Ты была мне когда-то, Аттида, любимицей…
Ты казалась неловкою маленькой девочкой…
(Сапфо. фр. 49 Lobel-Page)
Что-то пронзительное, берущее за душу есть — как почти всегда у Сапфо — в этих, казалось бы, совсем незамысловатых словах. Кстати, имя Аттида в буквальном переводе обозначает «жительница Аттики», а Аттика, напомним, — та область Греции, главным городом которой были Афины. «Аттида» и «афинянка» — по сути, синонимы. Эта Аттида особенно дружила с Аригнотой, которая потом была отдана замуж в Лидию, в Сарды, и там тосковала по былой подруге (выше цитировалось соответствующее стихотворение: Сапфо. фр. 96 Lobel-Page).
