Ознакомительная версия.
Ситуация в Лос-Аламосе была довольно напряженной, и, плюс ко всему, совершенно не было возможности для развлечений: не было ни фильмов, ни чего-то еще. Однако я обнаружил несколько барабанов, собранных еще в то время, когда здесь была школа для мальчиков: Лос-Аламос находился в самом центре Нью-Мексико, где было множество индейских деревень. Итак, я нашел для себя развлечение, — порой один, а порой еще с одним парнем, — я просто создавал шум, играя на этих барабанах. Я не знал никаких конкретных ритмов, однако индейские ритмы были достаточно простыми, барабаны хорошими, и я забавлялся.
Иногда я забирал барабаны с собой в лес, чтобы никого не беспокоить, и тогда я бил по ним палкой и пел. Помню, как однажды ночью я ходил вокруг дерева, глядя на луну, и бил по барабану, пытаясь изобразить из себя индейца.
Однажды ко мне подошел один парень и спросил: «Где-то около Дня Благодарения ты ходил в лес и бил там в барабан, да?»
— Было дело, — сказал я.
— О! Тогда моя жена была права! — И он рассказал мне следующую историю.
Однажды ночью он услышал, что из леса доносятся барабанные ритмы, и поднялся к другому парню, который жил в этом же доме, и оказалось, что тот тоже слышал музыку. Не забывайте, что все они были из восточных штатов. Они ничего не знали об индейцах, а потому им было очень интересно: должно быть, индейцы проводят какие-то обряды или что-то интересное, — и эти парни решили сходить и посмотреть, что же там происходит.
По мере их приближения музыка становилась все громче, и они занервничали. Они подумали, что индейцы, наверняка, выставили стражу, чтобы никто не помешал их обрядам. Поэтому они легли на землю и поползли по следам, пока звук не стал доноситься из-за следующего холма. Они ползком поднялись на холм и, к своему удивлению, обнаружили лишь одного индейца, который сам по себе проводит обряд — танцует вокруг дерева, палкой бьет в барабан и распевает гимны. Парни, медленно пятясь, отошли от него, не желая его беспокоить: может быть, он произносит заклинание или что-нибудь в этом роде.
Они рассказали своим женам о том, что увидели, на что жены им ответили: «Да это, наверное, Фейнман — он же любит играть на барабанах».
— Не смешите народ! — сказали мужчины. — Даже Фейнман до такого не дойдет!
На следующей неделе они начали выяснять, что это был за индеец. В Лос-Аламосе работало несколько индейцев из соседних резерваций, поэтому они спросили одного из индейцев, который работал в техническом отделе, кто бы это мог быть. Этот индеец поспрашивал своих товарищей, но никто из них не мог даже предположить, кто это мог быть, кроме разве что одного индейца, с которым никто не мог разговаривать. Это был индеец, который знал свой народ: по его спине спускались две огромные косы, он ходил с высоко поднятой головой; куда бы он ни отправился, он шел с достоинством, один; и никто не смел заговорить с ним. Было страшно даже просто подойти к нему и спросить его о чем-нибудь; он был слишком гордым. Он работал у печи. Ни у кого так и не хватило смелости спросить у этого индейца, поэтому все решили, что, должно быть, там был именно он. (Мне было приятно узнать, что они обнаружили столь типичного индейца, такого замечательного индейца, которым мог оказаться я. Быть принятым за такого человека — большая честь.)
Таким образом, парень, который рассказал мне все это, просто проверял напоследок — мужья любят доказывать женам, что те не правы — и обнаружил, как это часто случается с мужьями, что его жена права.
Я довольно хорошо научился играть на барабанах и играл на них во время вечеринок. Я толком не знал, что делаю; я просто играл ритмы — и заработал определенную репутацию: каждый в Лос-Аламосе знал, что я люблю играть на барабанах.
Когда война закончилась, и мы начали возвращаться к «цивилизации», люди, жившие в Лос-Аламосе, дразнили меня тем, что я больше не смогу играть на барабанах, так как они создают слишком много шума. И поскольку я пытался изобразить из себя почтенного профессора в Итаке, я продал барабан, который купил во время своего пребывания в Лос-Аламосе.
Следующим летом я вновь вернулся в Нью-Мексико, чтобы поработать над каким-то докладом, и, снова увидев барабаны, не смог себя сдержать. Я купил себе другой барабан и подумал: «На этот раз я просто заберу его с собой, чтобы иметь возможность хотя бы смотреть на него».
В тот год в Корнелле я снимал небольшую квартиру в многоквартирном доме. Я привез туда барабан, просто, чтобы смотреть на него, но однажды просто не смог устоять и сказал: «Ну, я поиграю совсем тихонечко…»
Я сел на стул, поставил барабан между ног и начал тихонько выбивать ритм пальцами: бап, бап, бап, баддл, бап. Потом немного громче: этот барабан просто искушал меня! Я заиграл еще немного громче, и ДЗИНЬ! — зазвонил телефон.
— Алло?
— Эта ваша квартирная хозяйка. Вы что, играете на барабане?
— Да, изви…
— Он так здорово звучит. Можно я спущусь к Вам послушать?
С того раза моя квартирная хозяйка всегда спускалась ко мне, когда я начинал играть на барабанах. Это была настоящая свобода. С тех самых пор я прекрасно проводил время, играя на барабанах.
Примерно в то же время я познакомился с одной дамой из Бельгийского Конго, которая дала мне несколько этнологических записей. В то время такие записи были большой редкостью: это была барабанная музыка Ватуси и других африканских племен. Мне очень, очень понравились барабанщики Ватуси, и я старался подражать им — не слишком точно, но чтобы музыка звучала похоже, — в результате этого я придумал еще больше ритмов.
Однажды поздно ночью я сидел в комнате отдыха, людей там было немного, я поднял корзину для мусора и начал выбивать ритм на ее донышке. Тут ко мне подбежал какой-то парень и сказал: «Эй! Ты играешь на барабанах!» Оказалось, что он действительно умеет играть на барабанах; он научил меня играть на бонго.
На факультете музыки был один парень, который коллекционировал африканскую музыку, а я приходил к нему домой и играл на барабанах. Он записывал меня, а потом во время вечеринок устраивал игру, которую называл «Африка или Итака?»: он ставил несколько записей барабанной музыки и нужно было угадать, сыграна ли эта музыка на Африканском континенте или здесь, у нас. Видимо, к тому времени я довольно хорошо научился подражать африканской музыке.
Когда я перешел работать в Калтех, я частенько ездил в Сансет-Стрип. Однажды в одном из ночных клубов выступала группа барабанщиков под руководством огромного парня из Нигерии, которого звали Юкони. Они играли на барабанах замечательную музыку — просто выбивали ритмы. Заместитель лидера группы, который особенно хорошо обошелся со мной, пригласил меня выйти к ним на сцену и немного поиграть с ними. Я поднялся на сцену с несколькими другими ребятами и немного поиграл на барабанах вместе с ними.
Я спросил у этого парня, не дает ли Юкони уроков, и тот ответил утвердительно. Таким образом, я начал ходить к Юкони домой, он жил возле бульвара Сенчери в Уоттсе (где позднее были расовые волнения), брать уроки игры на барабанах. Уроки были не слишком эффективными: он ходил туда-сюда, разговаривал с другими людьми и отвлекался абсолютно на все. Но когда группа работала, их музыка приводила в восторг, и я многому у него научился.
На танцах, которые проводились неподалеку от дома Юкони, было всего несколько белых, но обстановка была гораздо свободнее, чем сейчас. Однажды они устроили состязание по игре на барабанах, где я выступил не слишком хорошо. Они сказали, что в моей игре «слишком много интеллекта»; в их же игре было гораздо больше чувства.
Однажды, когда я был в Калтехе, я получил очень серьезный телефонный звонок.
— Алло?
— Это мистер Траубридж, директор Политехнической школы. — Политехнической школой был маленькая частная школа, которая располагалась по другую сторону улицы по диагонали от Калтеха. Мистер Траубридж продолжил очень официальным тоном: «У меня тут Ваш друг, который очень хочет с Вами побеседовать».
— Хорошо.
— Привет, Дик! — Это был Юкони! Оказалось, что директор Политехнической школы был не таким официальным, каким притворялся, а просто обладал огромным чувством юмора. Юкони пришел в школу, чтобы поиграть для детей, и пригласил меня прийти и выступить вместе с ним. Мы вместе поиграли на сцене: я играл на бонго (которые были у меня в кабинете), а он — на своем огромном барабане.
У Юкони было одно постоянное занятие: он ходил по разным школам и рассказывал об африканских барабанах, их значении и музыке. Это был совершенно потрясающий человек с великолепной улыбкой и прекрасным характером. Его игра на барабанах была просто сенсационной — он даже выпустил свои записи — здесь же он изучал медицину. Он вернулся в Нигерию, когда там началась война, — а, может быть, и до войны — и я не знаю, что с ним произошло потом.
Ознакомительная версия.
