Ноам Хомский - Классовая война

Это третья книга из серии сборников интервью Ноама Хомского. В ней он комментирует политику американских правящих классов. Комментарии оказались пророческими. Корпорации и их политические союзники ведут безжалостную классовую войну против трудящихся. Под маской «финансовой ответственности» происходит разворачивание гигантского проекта по социальному переустройству. Нет никаких сомнений, чью сторону займет Хомский в этой последней реинкарнации классовой войны. Для него солидарность это не абстрактное понятие, но жизненный, объединяющий принцип.

Интервью были записаны в кабинете Хомского в Массачусетском технологическом институте и по телефону с 1994 по 1996. Некоторые транслировались в рамках серии моих еженедельных программ «Альтернативное радио», некоторые — в Боулдере, штат Колорадо.

Похвалы Хомскому, как и выдвигаемые против него обвинения, слишком многочисленны, и слишком хорошо известны, поэтому нет никакого смысла затевать по этому поводу дискуссии. Для тех, кто симпатизирует его взглядам, существует определенное число возможных ответов. Однако волей-неволей испытываешь благоговение перед огромным трудолюбием и непоколебимыми принципами Хомского, ощущая, что его способности не имеют себе равных. Еще одна возможность выбора заключена в том, чтобы воплотить его простую формулу познания мира и изменения общественной жизни: «История никогда не знала иных ответов, кроме как: „Давайте сделаем это!“» Правда, то, что нужно делать, не похоже на изучение квантовой физики или санскрита.

«Классовая война» выражает надежду на то, что читатель сделает правильный выбор и присоединится к политическому действию. Хомский так подводит итог своим бесчисленным книгам, интервью, статьям и речам: «Я всегда считал, что должен делать подобного рода вещи». То, что личность с подобными убеждениями стремится внести свой вклад в столь важное дело, является для меня источником бесконечного вдохновения.

[Дэвид Барзамян] Д. Б.: Ноам, со времени нашего первого интервью прошло 10 лет. Насколько я знаю, Вы очень редко даете интервью, так что, наверное, хорошо его помните.

[Ноам Хомский] — В самом деле, я помню каждое слово. (Смеется.)

Д. Б.: Я тоже отлично его помню, потому что у меня была масса технических проблем. Я не мог справиться с диктофоном, позвонил Вам и сказал: «Ничего не выйдет». Потом мне удалось его наладить. В любом случае, это было 10 лет назад. В одной рецензии на книгу «Как удержать толпу в повиновении» утверждается, что наши с Вами отношения представляют собой «симбиоз». Нужно ли нам беспокоиться на этот счет?

— Поскольку это симбиоз на большом расстоянии, то, по-моему, тут все в порядке.

Д. Б.: Прекрасно. Я хочу начать с того, чем обычно принято заканчивать. Ваши ближайшие планы. Мне известно, что в январе Вам предстоит поездка в Австралию.

— Кажется, это идея двадцатилетней давности.

Д. Б.: Будут ли новые книги?

— Сейчас в разгаре работа над одной довольно специальной книгой по лингвистике. Кроме того, я держу в голове давно обещанную книгу о философии языка. Что касается вопросов политики, то здесь я не вполне уверен. Я мог бы объединить ряд статей и слегка их осовременить. У меня просили злободневные развернутые статьи по поводу текущих событий, и я мог бы это сделать. Но я не уверен. Есть ощущение, что рынок несколько перенасыщен моими книгами. Так что я, возможно, сделаю перерыв.

Д. Б.: Как относительно работы для «Z»? Вы собираетесь продолжать ее?

— О, конечно. Как раз сейчас у меня выходит пара статей. Собственно говоря, статья одна, но она была слишком длинная, так что ее разбили на две части. Они выйдут в январе и феврале. Будет ряд других публикаций. И другие журналы.

Д. Б.: Во время нашего последнего разговора Вы заметили, что работа в области лингвистики по-истине захватывающая. Звучало неподдельное воодушевление в Вашем голосе. Что именно привлекает вас в лингвистике сейчас?

— Это сложно объяснить в двух словах. В любой работе есть своего рода ритм, в любой научной работе, я полагаю. Приходят интересные идеи, и вы начинаете по-новому смотреть на вещи. Другие люди начинают проверять эти идеи и применять их. Они сталкиваются со всевозможными трудностями и стараются их преодолеть. Какое-то время работаешь в более или менее определенных рамках. А потом доходишь до предела этих рамок или тебя вдруг озаряет, и ты видишь, что на все можно взглянуть иначе и этот новый способ лучше старого и решает множество нерешенных доселе проблем. Ты поднимаешься на новую ступень. Вполне возможно, что именно такой момент наступает у меня сейчас. Прежде это случалось со мной всего дважды или трижды. На этот раз особенно захватывающе. Кажется, есть способ показать, что основная часть человеческого языка, основная часть механизмов, соотносящих звук и значение, являются не только всеобщими, но с определенной точки зрения поистине оптимальными. То есть, рассуждая вообще, если бы вы проектировали некую систему, если бы вы были Богом, проектирующим некую систему, вы создали бы ее очень похожей на существующую. Кроме этого в языке много замечательного. У него есть свойства, это уже давно известно, которых вы вообще не найдете у биологических организмов, эти свойства скорее напоминают те, которые можно встретить в неорганическом мире, не знаю почему. Если это справедливо, то это особенно замечательно в свете того, что от биологической системы вы и не ожидаете никакой оптимальной организации.

Д. Б.: Все это вы почерпнули из общения со студентами и коллегами?

— По большей части это моя работа, хотя, конечно, все это неоднократно обсуждалось. Здесь можно говорить о множестве совместных начинаний. Каждую осень я провожу курс занятий, это нечто среднее между лекциями и семинарами. Уже 30 или 40 лет люди приезжают чуть ли не со всего света. Приезжают из других университетов, и даже представители иных специальностей. Некоторые постоянно на протяжении лет 20-ти или 30-ти. Приезжают из северо-восточного региона, из Канады и Мэриленда. Много приезжих из Европы. Занятия проходят очень живо: сперва моя лекция, потом долгое обсуждение. Иногда это удивительно интересно. Иногда не очень. Этой осенью, точнее, в этом году и в прошлом, но особенно в этом, во время лекций для меня многие вещи стали на свои места. Как раз об этом я сейчас пишу.

Д. Б.: Это замечательно. Я рад за Вас, что Вы так поглощены своей работой.

— Она меня всегда захватывала, но как я уже сказал, во всем есть определенный ритм. Иногда это медленный терпеливый поиск в определенных рамках, а иногда внезапное озарение, которое, кажется, одним махом решает множество проблем и открывает фантастические перспективы. Может быть, это самое интересное из того, о чем я думал. Другой вопрос, верно это или нет.

Д. Б.: И интересно, среди всей этой живой работы приходила ли Вам мысль о том, чтобы уйти на покой?

— Конечно, в моем возрасте такие мысли неизбежны. Есть вопросы, для оптимального решения которых необходимы постоянное развитие научной отрасли и расширение сферы исследования. Есть, в конце концов, частная жизнь. Есть многое, что я хотел бы сделать. Есть также проблема распределения времени и сил.

Д. Б.: А как у Вас обстоят дела со здоровьем?

— Прекрасно.

Д. Б.: Это не преувеличение?

— Нет.

Д. Б.: Последние недели я перечитывал Вашу книгу «Поворотное течение» (Turning the Tide), в особенности раздел, посвященный контратаке правых, а также росту и силе правых организаций и институтов.

— Любопытно. Я тоже это читал.

Д. Б.: В самом деле?

— Действительно, моя статья в «Z» начинается ссылкой на события, происходившие в 1980 и 1984 годах, я имею в виду выборы тех лет. Она начинается с кое-каких моих комментариев, почерпнутых отчасти из того самого раздела. Аналогия просто поразительная.

Д. Б.: Мне это тоже пришло в голову. Интересно, а недавние…

— Это словно повторение.

Д. Б.: Выборы в ноябре 1994.

— То, что произошло, и та ложь относительно произошедшего полностью идентичны.

Д. Б.: Ложь относительно…

— Я об этом писал уже тогда, в середине 80-х. Выборы 1980 и 1984 годов называли «великой победой консерваторов», «революцией Рейгана» итак далее. Но на самом деле произошло совсем другое. Население все больше отдалялось от рейгановской политики. Фактически никто среди обычных людей и не представлял, что такое «консерватизм» как явление. Только 4 % или 8 % или около того. У Рейгана, конечно, не было и трети избирателей. Более того, большинство и не хотело осуществления его законодательной программы. Фактически люди проголосовали против. Они чувствовали себя весьма далекими от системы, им не нравилось то, что происходило. Их собственные интересы, этакая разновидность либерализма «Нового курса», грубо говоря, не были четко сформулированы в политической системе, поэтому они либо вообще не голосовали, либо голосовали против. Хотя улыбка Рейгана им импонировала больше, чем хмурые брови Мондейла, но те люди, у которых было хоть какое-то мнение, примерно 70 % избирателей, не одобряли политики Рейгана. А среди неголосовавших этот процент был еще выше.